В голове мгновенно мелькнуло: «В прошлом Ллойд-Джорджа часто называли «маленьким валийским волшебником»… Похож ли он на волшебника?» Я как-то по-новому взглянул на Ллойд-Джорджа, и само собой сложилось заключение: «Да, похож!» Оденьте его в звериные шкуры, взлохматьте еще больше его снежно-белую гриву, дайте посох в руки, бросьте в чащу лесов — чем не волшебник из старинной народной сказки?.. Этот образ внезапно встал передо мной с такой яркостью, что реальный Ллойд-Джордж должен был дважды пригласить меня сесть, прежде чем я вернулся в деловое, прозаическое бюро на Милл-бэнк.
Ллойд-Джордж заговорил первый. Он начал с вопросов — быстрых, острых, пронизывающих, неугомонных. Он хотел знать, что сейчас делается в Советском Союзе.
— Расскажите мне все подробно, — почти повелительно воскликнул он, — меня все интересует.
В немногих словах я постарался изложить все, что мог о наших достижениях и наших трудностях. То был конец первой пятилетки, и трудностей тогда было больше, чем достижений. Мы были, однако, бодры и полны надежд на будущее. Я заверил Ллойд-Джорджа, что мы скоро выйдем из полосы наиболее тяжелых испытаний и справимся с продовольственными и иными неполадками, если, конечно, не помешает международная ситуация.
Ллойд-Джордж слушал меня очень живо и внимательно. Часто перебивал и задавал дополнительные вопросы. Понимал все с полуслова. Из моих сообщений его особенно поразило, что к тому моменту грамотность в СССР достигла восьмидесяти процентов. Он не думал, что цифра эта так высока. Очень интересовался он также нашим дорожным строительством и все хотел выяснить, на что мы сейчас делаем ставку: на железные дороги или на шоссейные пути?
Когда я кончил, Ллойд-Джордж вдруг неожиданно спросил:
— Кто у вас министр земледелия?
Я знавал товарища, который в то время занимал пост народного комиссара. Ллойд-Джордж опять спросил:
— А что, он хороший организатор? — И затем, еще не дав мне ответить, пояснил: — С промышленностью вы справились. Если у вас тут и имеются еще кое-какие затруднения, не беда. Они изживутся. Вот деревня — совсем другое дело. Здесь ваше слабое место. Мало построить колхозы и совхозы. Их надо еще наладить, пустить в ход. Я ответил, что мы тоже прекрасно понимаем всю важность налаживания повой формы советского земледелия. И не только понимаем, но и делаем для этого все возможное.
Ллойд-Джордж взял со стола лежавший перед ним номер «Дэйли телеграф» и, указывая на него пальцем, воскликнул:
Мартин Мур уверяет, будто бы ваше пятилетка провалилась. Это вообще сейчас модная тема в Европе. Какая чепуха! Самое худшее, что может с вами случиться, это то, что вы закончите свою пятилетку не в пять, а в семь-восемь лет. Неприятно, конечно, но не смертельно. Пятилетка все-таки будет осуществлена, и Россия превратится в великую индустриальную державу. — И затем, подумав мгновение, Ллойд-Джордж прибавил: — Ваша пятилетка самое важное из всего того, что сейчас делается в мире. Исход ее будет иметь колоссальное значение для человечества. Вот попомните: если пятилетка окажется успешной, у вас найдется масса подражателей повсюду, в том числе и в Англии. А если пятилетка провалится (во что я не верю), то социализм и коммунизм будут отброшены по крайней мере на целое поколение назад.
Я заметил, что никто у нас не сомневается в торжестве пятилетки, если только не помешает война.
Ллойд-Джордж сразу как-то подобрался и задумался. Потом он заговорил:
— Вы говорите: война… Но откуда может прийти война? Из Европы? Не думаю. Кто будет с нами воевать? Англия? Нет, это совершенно невероятно. У Англии сейчас и без того достаточно хлопот: Индия, Оттава[25], безработица, военные долги, падение фунта, колоссальное сокращение внешней торговли… А сверх того, английские рабочие никогда не допустят войны против России!.. Франция? Но у Франции тоже достаточно собственных забот: Германия, военные долги, вассалы, которые вое время тянут с нее деньги… И, кроме того, неужели вы думаете, что французский солдат пойдет умирать за польские границы? Никогда! Французский солдат, пожалуй, еще выступит против немца, но воевать за Польшу? С какой стати?.. Кто же еще может вам грозить? Польша? Но что она в состоянии сделать одна, да еще в обстановке отчаянных внутренних трудностей? К тому же Польша сейчас гораздо больше опасается столкновения с Германией, чем с вами… Нет, я не вижу, кто в Европе мог бы напасть на вас. Я, правда, не упомянул в своем перечислении Германии, но… собственных хлопот и у Германии хватит по крайне мере на два поколения… Вы видите, весь Запад страдает от последствий войны 1914-1918 гг. Кому же придет здесь в голову начинать новую войну?..
События, как известно, разошлись с ожиданиями Ллойд-Джорджа. Германия, вскоре ставшая гитлеровской Германией, развязала всего лишь через семь лет после нашего разговора вторую мировую войну, во время которой она атаковала СССР. Политика же Англии, Франции и Польши в течение этих семи лет только поощряла империалистическую агрессивность Германии. Уже тогда мы, советские люди, предчувствовали возможность таких событий. Оптимизм Ллойд-Джорджа казался мне недостаточно обоснованным.
Я высказал ему эту мысль и затем прибавил, что громадный рост вооружений, который происходит в Европе в последние годы и по поводу которого сейчас разыгрывается столь недостойная комедия на конференции по разоружению в Женеве[26], заставляет нас сильно насторожиться. А к тому же, кроме Европы, имеется еще Дальний Восток…
— Да, да, — сочувственно откликнулся Ллойд-Джордж, — Япония представляет собой большую опасность.
Я это подтвердил и рассказал Ллойду-Джорджу кое-что из моих собственных наблюдений над тогдашними тенденциями японской внешней политики.
Узнав, что я проработал два года в Токио, Ллойд-Джордж снова засыпал меня вопросами. Больше всего он интересовался личностями: что из себя представляет император Хирохито? Что за человек генерал Танака? Сможет он стать диктатором Японии или не сможет? Как смотрят в Японии на японского посла в Лондоне Мацудайра? Считаются с ним или не считаются? И т. д. В меру возможности я старался удовлетворить любопытство Ллойд-Джорджа. И, когда тема о Японии наконец была исчерпана, я суммировал:
— Теперь вы видите, мистер Ллойд-Джордж, что наши опасения насчет возможности войны вовсе не так безосновательны.
Ллойд-Джордж возразил:
— Вижу! Но вижу также, что они преувеличены. Впрочем, вашу психологию, я хорошо понимаю: испытав интервенцию 1918-1920 годов, вы, конечно, не можете думать и чувствовать иначе.
Упоминание об интервенции сразу отбросило мысль Ллойд-Джорджа к далекому прошлому, По его живому лицу пробежала хитрая усмешка, и он воскликнул:
— Интервенция!.. А знаете ли вы, что даже в 1918-1920 годах Англии, в сущности, никто серьезно ее не хотел? Я сам решительно возражал против интервенции. Бонар Лоу тоже был против. Бальфур был скорее против, чем за. Наши либералы и лейбористы не хотели и слышать об интервенции. Даже наши военные относились к ней без всякого энтузиазма, особенно тогдашний начальник генерального штаба сэр Генри Вильсон. Военные считали, Россию нельзя завоевать и что если бы даже иностранным войскам временно удалось занять Петроград и Москву, то затем, после ухода этих войск домой, в России опять воцарился бы хаос.
Поэтому военные не сочувствовали планам интервенции.
Я подумал: «Да, теперь, четверть века спустя, ты хочешь снять с себя ответственность за интервенцию, а что ты скажешь о меморандуме из Фонтенбло?[27] А как расценивать тот факт, что в течение 1918-1920 годов, ты возглавлял правительство, которое проводило интервенцию?..»
В слух же я сказал:
— Вы говорите, что никто в Англии не хотел интервенции, и все-таки она произошла. Как это объяснить?
— Во всем виноват Уинстон Черчилль! — еще более горячо воскликнул Ллойд-Джорд. — Нельзя отрицать, что настроения против большевизма в то время в Англии были сильны, однако, не найди они организатора и руководителя крупного масштаба, все, вероятно, ограничилось бы газетным шумом и громкими речами. Но тут выступил Черчилль. Он человек сильной воли и большой энергии. К тому же он неукротим, если заберет себе что-нибудь в голову. С января 1919 года я был на Парижской мирной конференции и провел вне Англии почти семь месяцев. Домой удавалось наезжать только урывками и на короткое время. Черчилль воспользовался этим положением и вместе с наиболее безответственными элементами консервативной партии заварил всю кашу. Когда осенью 1919 года я вернулся В Англию, то стал тушить пожар, но это удалось мне не сразу: машина интервенции уже была пущена в ход.