«Погибший на броненосце «Петропавловск» вместе с адмиралом Макаровым гениальный наш художник Верещагин Василий Васильевич был певцом города Самарканда в изобразительном искусстве. Находясь на службе в Туркестанском крае, в 1868 году он отличился в военном деле при осаде бухарцами Самарканда, за что и получил орден святого Георгия. Величественные памятники древности в Самарканде, с их прекрасным орнаментом из мозаики и блестящих разноцветных изразцов, своеобразная природа и бытовые условия, яркие краски военной обстановки того времени нашли свое выражение в художественных произведениях Василия Васильевича.
Им было создано около 300 этюдов и картин. Вся коллекция самаркандских картин сначала была выставлена за границей, а потом в России, произвела сильное впечатление, вызвала массу толков в литературе, возбудила интерес к Туркестану, в копиях, снимках, репродукциях разошлась по свету. Слава Самарканда разнеслась по всему культурному миру…
В. В. Верещагин давно заслужил перед Самаркандом, чтобы имя его почтено было городом, а память о нем навсегда сохранена в сердцах самаркандцев хотя бы наименованием одной из улиц «Верещагинской».
Чтобы убить тоску, Вяткин поехал на свой холм Тали-Расад покопаться. И был очень удивлен. Здесь без него кто-то работал. По контуру нарисованного им круга, где, по его предположениям, пролегала стена и были заложены траншеи, тщательно, до самого цементного пола, была снята земля. Кирпичная стена круглого здания обнажилась до цокольного камня, выступая на аршин от цементного пола.
Стена местами уже просохла, показав, что сложена из жженого кирпича на серого цвета цементе. Местами верхняя грядка кирпича была снята при разрушении и обнажился слой цемента, так что в одном месте даже были видны отпечатки чьих-то сапожек, с острым каблучком и узким носом.
Кто-то стоял и ходил по стене, когда она еще строилась, когда цемент еще не застыл. Кто? Быть может, сам Мирза Улугбек? Или эти узкие сапожки принадлежали ученому юноше Али Кушчи, которого молва почитала не учеником, а сыном Улугбека? Вяткин задумчиво постоял возле этого места и пошел дальше.
В снятой и, видимо, хорошо просмотренной земле, прямо-таки просеянной, он не нашел ничего и решил, что копал какой-то очень сведущий в археологии человек. Он встревожился: а вдруг кто-нибудь чужой? Кто проведал о его тайне?
Из-за холма показалась голова Зор-Мухаммеда. Приложив правую руку к сердцу и отведя левую в сторону, он отвесил Вяткину церемонный поклон. Вяткин обрадовался мальчику и приветствовал его.
— Будь здоров и благополучен, Зор-Мухаммед! Как поживают твой уважаемый дед Таш-Ходжа и твой почтенный отец Рустамкул Тегермонташ?
— Спасибо, Вазир-ака, все здоровы. Все ли хорошо у вас самих?
— Не знаешь ли ты, кто занимался здесь раскопками?
— Ну, как же не знать! Я ведь готовил им чай и плов. Это были Абу-Саид Магзум, его брат Абулхайр, два брата Ходжимуратовы и важный хаким Таджиддин. Они приехали и расположились здесь, как на летовке. Вон там поставили арабу и положили на кошму Абу-Саида Магзума. Он мне и рассказал, кто они такие. Иначе Рустамкул-ата, мой отец, не позволил бы им копаться в холме. Мы бы их прогнали. Мы охраняем для вас этот холм, Вазир-ака, всем гузаром.
— Спасибо, — растроганно сказал Вяткин, — спасибо им за то, что они с толком все раскопали, и вам спасибо.
— И мы с отцом им помогали. И еще двое моих дядей тут были. Мы хашар устроили.
— А кто же кормил хашар?
— Ну…
— Кто же?
— Все понемногу принесли. Правда, в нашем плове было не столько мяса, сколько лука и моркови, но с кунжутным маслом он был не менее вкусен.
Вяткин взял рулетку и с помощью Зор-Мухаммеда обмерил стену. Она обегала холм в одной-двух саженях от его откосов, расстояние от краев не везде было одинаковым. Непонятно, чему служила эта тонкая, в один-два кирпича, стена. Могла ли она, при такой толщине, быть особенно высокой? Видимо, нет. Она бы рухнула.
Он смерил диаметр круга внутри стены, получилось двадцать две сажени и один аршин. Василий Лаврентьевич ходил по площадке и временами опять и опять останавливался возле отпечатков сапожек. Стоял, думал:
«Не хватает мне систематического образования! Если бы мой ум был приучен к логическому мышлению, я бы не вдавался в романтику, а мыслил рационально. Я не занимался бы созерцанием следов царских ног, а точно и последовательно, путем анализа, раскрывал процессы, имевшие место в заданную эпоху, и синтезировал вывод. Все-таки, верно, не по плечу мне это открытие, я не справляюсь один…»
— Так как же, Зор-Мухаммед?
— Я не знаю, Вазир-ака! Я не знаю.
Василий Лаврентьевич взял у Зор-Мухаммеда тешу, с которой тот никогда не расставался, и копнул возле своих ног. Металлический узкий топорик ударился о кирпич и со звоном отскочил. Вяткин попробовал выворотить кирпич, но не тут-то было. И тут он неожиданно увидел, что пол внутри стены слегка поднимается к центру круга, а там, где пересекаются прорытые канавки, видна какая-то кирпичная кладка.
Вяткин быстро откопал ступеньку неширокой лестницы. Она вела вниз. Он открыл еще две ступеньки. Но стало почти темно, и Вяткин отдал Зор-Мухаммеду его тешу. Взошли звезды. Те самые звезды, которые на темном пологе ночи не раз наблюдали с этого холма Мирза Улугбек и его ученики. Поэзия! Все воспринималось сердцем…
— Вот и я спрашиваю того красавца, почему они, мусульмане, помогают русскому чиновнику? А он мне отвечает: «Вазир Вяткин — наш джура, наш друг. Он столько раз делал наши горькие дела своими делами, столько раз помогал нам, когда мы были в беде, что давно мы стали его дела считать своими делами, как если бы он был нашим отцом или старшим братом».
— Нет ничего удивительного, — отвечал Тегермонташ, отец Зор-Мухаммеда, своему отцу Таш-Ходже, — у городских жителей все иначе, чем у нас, кишлачных. Доктор Таджиддин дружит с русскими врачами, знаменитый катыб Абу-Саид Магзум выполняет работу для русских профессоров в Петербурге. А вы слышали, что говорит мне мой сын Зор-Мухаммед: он уже не хочет учиться в махаллинском мактабе, он хочет постигать грамоту у русского учителя Иванова и жить в школе. Таковы времена, отец. Они меняются.
— Твоему Зор-Мухаммеду требуется не русский мактаб, а тополевая хворостина.
Таш-Ходжа отвел руки назад и заложил их под халат, что всегда служило признаком волнения.
— Вы, ата, сердиты на Зор-Мухаммеда не за то ли, что он не дал вам завести свой игрушечный паровоз? Но если говорить серьезно, то я думаю, что желанию человека избрать тот или иной путь в жизни препятствовать не следует.
— Надо препятствовать! На той неделе он хотел быть полицейским, потому что у полицейского есть тапанча[11]. Если он видит, как мать печет сдобные лепешки, он заявляет, что будет пекарем. Увидел русского учителя, хочет стать учителем; Вазир подарил ему паровоз — хочет стать машинистом паровоза. И только ремесло отца и деда, которое вот уже пять столетий дает хлеб нашей семье, ему не по душе. Камни для мельниц обтесывал весь наш род. Зор-Мухаммеду это надо объяснить, чтобы он не строил выдумок. Ой, у меня заболело вот тут, в правом боку.
Подбежал Зор, и боль в правом боку сразу позабылась. Зор-Мухаммед еще издали кричал:
— Они нашли обсерваторию! Здесь ученые наблюдали за движением звезд, луны и солнца. Я, отец, хочу быть астрономом!..
В тени талов, на берегу прозрачной Оби-Рахмат, стояла палатка. Из камней возле нее был сложен очаг, варился обед. А на расчищенной вершине холма Тали-Расад шли раскопки. С десяток голых до пояса мужчин осторожно разрывали землю. Другие выбирали из земли черепки и монеты, камни и пуговицы, изразцы и стеклышки. Третьи сносили землю с холма. В воздухе пахло нагретой землей и мятой, которая росла в изобилии на берегах арыка, дымком костра.
Все занимались центром площадки: здесь открывалась лестница, уходящая или в какие-то нижние помещения обсерватории, или к подножию холма. Но для главного входа она, пожалуй, узка и слишком крута. Ступени ее, сложенные из поставленных на ребро кирпичей, круты и неровны. Строительный мусор, которым лестница засыпана, за века слежался в плотную сплошную массу, которую очень трудно снять, не повредив ступеней. Да и сама лестница какой-то странной формы: в середине она разделялась двумя барьерами.
