Василий Лаврентьевич сложил письмо, заклеил конверт и опять принялся за реставрацию. Чаш было несколько, все одинаковые, в одном археологическом горизонте. Они, видимо, были вделаны куда-то, потому что внешняя их сторона носила следы ганчевой смазки. Что это такое?
Только он обвязал веревочкой и поставил на просушку два черепка, хороших таких два черепочка от чаши, как здание заскрипело всеми своими каркасными частями, работа Василия Лаврентьевича упала на пол и разбилась в крошку. Со стеллажа слетело чучело орла, дверцы шкафов раскрылись и с полок попадали книги, а стоявший на подоконнике Лизанькой посаженный кактус, колючий, словно ёж, скатился в ящик с бумагами. Землетрясение!
Вяткин выскочил из музея и кинулся выводить коня: навес был ненадежен. Он повесил на двери замок и поскакал домой: как там у Лизаньки! Но рука сама потянула повод так, что конь пошел к Гур-Эмиру. Вяткин промчался мимо столпившихся возле домов людей по Абрамовскому бульвару, вынесся к русско-китайскому банку и свернул в улочку напрямик к Рухабаду.
Глиняный купол Бурхануддина Сагарджи стоял незыблемый и благополучный, словно готовый выдержать любые подземные толчки: Тимур хорошо строил! А как мавзолей самого Тимура?
Небольшая площадь Рухабад, с хаузом Мирзы Шахруха в середине и молодым садом тополей, во все времена внушала людям благоговение и священный трепет. Во времена Тимура здесь была окраина города, широкие ристалища простирались на много фарсахов к западу от священной могилы Бурхануддина Сагарджи. В этих же местах находилась и еще одна святыня — могила Сейида Омара. Преклоняясь перед святостью места, Тимур, вообще-то не отличавшийся особенной религиозностью, здесь спешивался и возносил молитвы за упокой души праведников, прахом с этой площади мазал себе ресницы и, пешим порядком миновав площадь, опять вскакивал в седло. С того времени у самаркандцев и повелось: обязательно на Рухабаде спешиваться.
По своему обыкновению — уважать обычаи местного населения, спешился и Василий Лаврентьевич. Взял коня за повод и повел.
Первое, что увидел Вяткин, — это свободное пространство там, где прежде стоял северо-западный минарет усыпальницы тимуридов. Минарета — нет! Обрушился. Возле развалин толпились окрестные жители.
Известный самаркандский проповедник Орзу-дивона произносил речь, а подоспевший со своим мешком мулла Маруф — торговец сувенирами из Ишрат-хоны, выбирал из кучи кирпичей изразцы и складывал их в мешок для продажи.
— С тех пор, как попирают мусульманскую землю Туркестана неверные, бедствия стали для нас ежедневными хлебом и солью. То у нас голод. То на нас обрушиваются невиданные ливни, то землетрясения сотрясают наш край; низвергаются столпы веры и благочестия — наши мечети! Нет возможности исчислить все, что нам приходится выносить по милости неверных…
Вяткин подошел незаметно, его еще не увидели. Он послушал проповедь, потом раздвинул плечом толпу и схватил муллу Маруфа за шиворот.
— Не успел бог показать пальцем, а ты уже съел?! — закричал он на вора, пинком отбросив его в сторону. — Почему, Орзу-ака, вы обманываете почтенных седобородых этого уважаемого квартала? Все хорошо знают, что землетрясения колебали землю Туркестана задолго до прихода сюда русских и еще задолго до того, как история стала достоянием некоторых обманщиков. Есть книги, в которых описаны случаи очень многих землетрясений. И разве не русские люди, — такие как Кирша Иванов, как Сташков, открыли для вас бесплатные школы и обучают вас и ваших детей грамоте? Разве не для вас открыты больницы и бесплатные амбулатории, глазные лечебницы и аптеки?
А теперь я прошу почтеннейших обитателей квартала не расходиться: надо подписать бумагу о том, что мулла Маруф пытался, пользуясь несчастьем, обворовать гробницу Тимура.
Люди стали поспешно расходиться. Вяткин взял за углы мешок, наполненный изразцами, и вытряхнул его содержимое; тут же он приказал служителям из Гур-Эмира все кирпичики и изразцы сложить в худжру и запереть на замок. Для острастки он сказал:
— Минарет этот будет сложен точно так, как он стоял. И если не хватит кирпичей, виновные будут наказаны, как за кражу.
На Регистане все три здания были целы и благополучны. «Регистан саломат бошад!» — усмехнулся Вяткин. Но радоваться было рано: это Василий Лаврентьевич сразу понял, когда направился к самому аварийному зданию Самарканда — мечети Биби-Ханым. В сторону базара, раскинувшегося у подножия этой мечети, упала часть купола.
По счастью, насмерть никого не задавило, но камни летели очень далеко, и даже в мечети Ходжа-и-Джанходжа несколько стоявших на молитве прихожан были ушиблены осколками, а два десятка базарчей получили серьезные ранения. Находящаяся поблизости женская больница оказала пострадавшим необходимую помощь, перевязала их. Очень пострадали лавки мясников: ими как раз и отделялся базар от соборной мечети Тимура.
Василий Лаврентьевич особенно любил это здание. Оно было огромным и чарующе прекрасным. Как писали историки, «купол ее цветом соперничал с небом и величиной мало уступал небесному своду». Высокая арка мечети, под стрелою которой мог бы свободно поместиться Гур-Эмир со своим куполом, была построена без металла, несколько арчовых балок крепили ее остов. Масштабы здания, видимо, не вмещались в технические возможности строителей XIV века. Еще при жизни Тимура здание стало разрушаться, на головы молящихся тут и там во время богослужения падали куски штукатурки и кирпичи.
Ввиду этого Мирза Улугбек вынужден был построить новую соборную мечеть, так называемую «Сафед», белую, где и совершались моления. Позже Ялангтуш-багадур выстроил мечеть Тилля-кари на Регистане. А поэтическая мечеть, розовая и прекрасная, как легенда, старела и разрушалась.
В последние десятилетия сырость и землетрясения сделали мечеть живописной и романтической развалиной. Обрушился изумительно-голубой купол, оставшаяся часть дала угрожающие трещины и грозила каждый миг обрушиться.
Вяткин подъехал к мечети и спешился. Вошел под свод арки и взглянул вверх. В новых щелях купола сияло неправдоподобно синее небо и эмаль изразцов казалась не лазурной, а фиолетовой. Он стоял и смотрел на эти трещины, позабыв, что подземный толчок может повториться и обрушить на его голову лавину камня, алебастра, тяжелых изразцов, за пять веков спаявшихся в желтые монолиты.
Здесь и нашли его мясники, владельцы лавок, расположенных возле разрушившейся части мечети и угрожающе накренившегося северо-западного ее минарета. Выяснилось, что аксакал участка Тюра-Ходжа Абдусаламов самочинствует, приказав мясникам перенести свои лавки на другую сторону базара; стоимость новых мест он определяет сам и при этом нещадно берет взятки. Составили протокол, все мясники подписали его. Потом сел Вяткин на своего коня и поехал в Шах-и-Зинда, потом поскакал к Ишрат-хоне, где обрушился кусок барабана купола. Завернул в мавзолей Ходжи-Абди Дарун и Абди Бирун, к медресе Надир-и-Диванбеги, что возле мечети Ходжи-Ахрара.
Домой он приехал поздно вечером. Дома было все благополучно. Только Лиза немного беспокоилась за него.
Елизавета Афанасьевна чистила куртку Василия Лаврентьевича. Вяткин сидел на террасе и салил себе сапоги, когда послышался деликатный стук в калитку.
— Лизанька, — крикнул Вяткин, — там кто-то пришел! Открой, пожалуйста, у меня руки грязные.
Елизавета Афанасьевна открыла калитку: пришел художник Бурэ.
Лев Леонардович Бурэ был бледен и взволнован, он явился к Василию Лаврентьевичу с печальной вестью. Японцы потопили русскую эскадру. В числе прочих кораблей погиб русский флагман «Петропавловск», на котором находился художник Верещагин.
— Какие люди погибли! Верещагин, адмирал Макаров, — понурился Вяткин, — и сколько еще, кроме них. Вы откуда это узнали?
— У меня приятель работает на телеграфе.
Вечером Василий Лаврентьевич написал в самаркандскую газету некролог, а в Самаркандское хозяйственное управление прошение:
