— Я потерял Елену. Я потерял Лизу, потерял Лизу!..

Только тут, на холодной, освещенной луною афрасиабской дороге он впервые понял, что не может, просто не может жить без Лизы. Что у нее отличный характер, если столько лет она живет такой суровой и скудной жизнью, какая под стать разве только, пожалуй, ему, казаку и спартанцу. Что Лиза — верный друг, и кем же надо быть, чтоб не заметить этой дружбы во всем, на каждом шагу. Лиза — чудо, за которым охотится не какой-то вертопрах и мальчишка, а серьезный человек, умнейший человек в Туркестане, сам генерал Арендаренко, который, уж наверное, ценит Лизу не за одну ее красоту. Об Арендаренко говорили: «Богат и знатен Кочубей», и он свое богатство и родовитость готов предложить ей, Лизе, потому что Вяткин не в состоянии оценить сокровище, которым его наделила судьба.

Так, размышляя, шел Василий Лаврентьевич по невеселым местам, по могильным холмам некогда славного города, среди потерянного рая Согдианы.

— Если Лиза так хороша, так обязательно нужна, то как же Елена? Елена — мое божество, моя вечная Женственность! Моя мадонна! К ее стопам я готов припасть, как ее преданный паладин, как фанатичный католик.

В глубине его сознания, как всегда от этой всей непривычной романтики, хохотал и потешался иронический казак: дескать, согласится ли Елена на такую роль, не более ли ей привычна другая миссия? Но получилось как-то так, что он будто утратил свою обычную насмешливость, — от нее не становилось ни легче, ни лучше. Она больше не была спасительной.

Василий Лаврентьевич почти поравнялся с мечетью святого Хызра, когда под горою послышалось цоканье копыт по уже затвердевшей земле и стук колес. Едва он успел встать в тень обрыва, где днем сидели нищие прокаженные, как мимо него, на рысях, промчалась большая щегольская коляска. На облучке сидело двое слуг, закутанных в плащи, верх экипажа поднят, а на запятках Вяткин увидел увязанные дорожные сундуки и чемоданы.

Он мгновенно сообразил, кто в экипаже. Рванулся было следом за ним, но тут же опомнился, прикрыл руками лицо и кинулся к дому.

— Что же это? — шептал он запекшимися губами. — Я не позволю ему, я не дам, я не дам!..

Дом ярко освещен. Лиза гладит на веранде белье, оно клубится возле нее, как морская пена, усиливая ощущение света и чистоты.

Всклокоченный, задохнувшийся Василий Лаврентьевич вбежал на террасу и рухнул к ногам Лизы. Он обнял ее хрупкие колени, и она не отвела его рук. Он все знает, у них все теперь будет иначе, лучше.

Когда он родился, не было никаких знамений, ни комет, ни затмений луны и солнца; небо, чистое и ясное, встретило его глаза в глаза.

Родился Мирза Улугбек во время похода Тимура. Угрук[7] с женами и детьми находился в это время в Султании. И то ли потому, что старшего сына Шахруха и величественную его жену Гаухаршад-агу Тимур уважал больше других сыновей и невесток, то ли потому, что малыш увидел свет в непосредственной близости от некогда прославленной обсерватории Марага, для Улугбека был составлен отличный гороскоп. Мудрецы-астрономы предвещали мальчику жизнь, полную счастья и радости. Безоблачную, как небо над Султанией.

Поход продолжался, и угрук Тимура кочевал вслед за армией; в берестяной люльке на луке седла у приставленного к нему дядьки кочевал и Мирза Улугбек. Когда завывал ветер и мороз щипал щеки, дед Тимур брал к себе годовалого мальчишку. Мальчишка холодными ручонками цеплялся за бобровый мех дедовой шубы и мокрым носом приникал к теплой проседи его бороды. Тимур целовал озябшие пальчики и кричал дядьке-эмиру:

— Эй, батыр, возьми своего Улугбека! Он у тебя хитрый, как старик, лезет греться под мой малахай! Пусть терпит холод, пусть растет крепким и здоровым.

Детство прошло в веренице походов, завоеваний новых земель и государств, в пирах при дворе Тимура, приемах и празднествах. Улугбек с самой колыбели научился быть величественным и невозмутимым. Он принимал участие при встречах послов, дворцовых церемониях, оставался неизменно ровен в обращении со взрослыми и детьми, выказывал самые лучшие манеры. Ранний интерес мальчика к героической поэзии и истории, тяготение к обществу взрослых и образованных людей — таких, как врач Нефис, историки Низамуддин Шами и Абдураззак, Самарканди, Шарифуддин Али Йезди и другие, — накладывало на него определенный отпечаток зрелости суждений и изощренности ума. Мальчик и сам охотно пробовал перо, сочиняя трактаты по медицине, фикху, поэзии, пытался писать свою родословную. Тем более, что при дворе Тимура имелась знаменитая библиотека, башня книг и при ней целая академия ученых разных областей знания. Среди ученых этой академии находился и астроном, человек с грубоватыми манерами, но очень образованный и искусный в составлении гороскопов — Казы-Заде Руми…

С точки зрения Вяткина казалось необъяснимым, как это Улугбек, по своей натуре мягкий и покладистый, не поддался влиянию своего воспитателя Шахмелика. Эмир Шахмелик — человек военный, был приставлен дедом к любимому внуку еще в 1405 году. Но, может быть, Казы-Заде Руми обворожил его душу еще раньше? Ведь не случайно же все помыслы девятилетнего Мирзы Улугбека обратились к делам и событиям, имевшим место в Мараге, где когда-то работал его кумир — астроном Насируддин Туси.

Наставничество Шахмелика тяготило Улугбека, мешало ему предаваться любимым математическим и астрономическим занятиям, досадно отвлекало от приятного времяпрепровождения по изготовлению гороскопов и ауспиций — предсказаний.

Как видно, увлечение это было на всю жизнь! Как и дружба с астрономами Самаркандской школы. Они построили огромное по тем временам медресе в Бухаре, медресе в Самарканде, стремление к знанию объявили «жизненным девизом каждого мусульманина и мусульманки». На весь Восток прославилась астрономическая школа Улугбека, где работали такие выдающиеся ученые, как Казы-Заде Руми, Гиясуддин Джемшид, Мавлона Хавофи, Алауддин Али Кушчи, которого Мирза Улугбек называл сыном.

Судьбы этих талантливых людей, блестящих представителей своей эпохи, сплелись в один трагический узел, развязавшийся только со смертью Мирзы Улугбека.

Интриговала Василия Лаврентьевича история отношений Мирзы Улугбека и Мирзы Абдуллатифа. Как, в сущности, сложились отношения гениального отца и очень сильного и волевого человека — его сына? Кто стоял за тем и другим?

Проклятущая необразованность! Жизненная программа Василия Лаврентьевича — «делать людям добро и приобщать их к добру» все чаще и чаще вступает в противоречие с насущными потребностями каждого дня. Регулярная работа в науке могла бы… Но так ли уж много добра может сделать человек, если ум его не оснащен знаниями, необходимыми для анализа и преодоления зла, для выбора способов борьбы со злом? А так… Может ли простой человек в одиночку вести эту борьбу?!

Вот он, Василий Вяткин, — он достиг довольно высокого положения. Это — результат его трудолюбия, точной направленности интересов, чувств и жизненных устремлений. Да, он умеет о памятниках Самарканда рассказать так, что у людей возникает ощущение поэтической целостности картины. Все развитие местного искусства делается понятным, логически напрашивается вывод, тактично подсказываемый Вяткиным, о великолепии этого искусства, о его высоком развитии, о взыскательном вкусе местного населения.

Он научился говорить увлекательно, интересно, красиво. Можно ли делать это лучше? И можно ли, располагая только такими возможностями, делать людям добро? Сомнительно. Добро ли это? Результат — налицо. Много ли людей облагодетельствовано им? А ведь прошла уже большая часть его жизни. Лучшая ее часть. Эх, будь бы он врачом, архитектором, инженером… Знаний — натуральных, рациональных знаний, у него нет. Да и одиночество сказывается. Плеча, плеча товарища по работе — вот чего ему не хватает.

В последнее время Елизавета Афанасьевна ужасно сердится, в семье все идет не так, как следует. Елизавета старалась не попадаться мужу на глаза. Она не сомневалась, что он продолжает встречаться с Еленой и общаться с женой ему не так уж и радостно. Лиза уходила к сестре, тянула время, чтобы подольше пробыть в церкви. Так пролегшая когда-то между ними тень все еще давала зябкую прохладу.