Ну, тут все ясно. Зато большая наука порадовала Василия Лаврентьевича. Откликнулся крупнейший астроном России профессор Глазенап. Откликнулась Пулковская обсерватория. Русское астрономическое общество создало специальный комитет. Отозвалась и Ташкентская обсерватория. Директор ее Померанцев опубликовал восторженную статью, физик Сикора призвал туркестанцев жертвовать на памятник великого человека. Русский политический агент в Бухаре Лютш сообщил, что для постройки памятника Улугбеку эмир бухарский жертвует пять тысяч рублей.

Вяткин получил еще одно заказное письмо от Бартольда.

В нем содержалась, кроме небольшой любезной записки, обширная выписка из сочинения Гиясуддина из уже известного Вяткину сочинения «Астрономические инструменты». Но между экземплярами Василия Лаврентьевича и Бартольда была разница. Список Бартольда содержал подробности, которые в списке Вяткина были опущены. Это много помогло Вяткину в понимании инструмента, найденного на Тали-Расад.

Но самое главное — в письме имелась выписка из протоколов заседания Русского комитета, в которой говорилось:

Вечер сгущался в бархатистую ночь, благоуханную, праздничную. Устланная коврами и шелковыми одеялами суфа под виноградником, ярко освещенная светом керосиновых ламп, манила к себе; сложенные рядом с нею музыкальные инструменты сверкали перламутром, кораллами и золотой кожей. Молодая свежая листва винограда еще неплотными гирляндами переплеталась на стропилах беседки, сквозь нее сверкали и искрились крупные звезды. В высоких курильницах по углам суфы тлели угли, чашечки с ароматными травами стояли рядом.

Ели плов, пили в угоду мусульманскому благочестию муллы Магзума кипяченое виноградное вино. Абу-Саид Магзум, одетый в ярко-зеленый парчовый халат и белейшую чалму с золотой индийской кистью, взял затянутый голубой кожей кашгарский рубаб, медленно взошел на возвышение и сел, подняв одно колено, как должны сидеть благовоспитанные люди. Художник провел нежными пальцами по струнам рубаба, струны издали тихий стон. Как крыло бабочки, замелькал медиатор, из уст упали жемчужины слов:

Абу-Саид вздрогнул и покачнулся. Рука его выронила рубаб и легла на ковер вяло и безжизненно. Изо рта хлынула кровь. Он всхлипнул и вытянулся на суфе.

К нему бросился Таджиддин-хаким. Василий Лаврентьевич пробовал приподнять друга на подушку.

— Он умер, — сказал врач, — нам надо перенести его в дом.

— Мой сын! Мой сын! — кричал мулла Магзум. Василий Лаврентьевич окаменел. К болезни Абу-Саида все привыкли. Как-то уже смирились с его состоянием. Но смерть его была все-таки неожиданной. Она, как видно, всегда бывает неожиданной. И надо же — в такой вечер…

Утром Абу-Саида Магзума похоронили.

За погребальными носилками Абу-Саида Магзума шли все его друзья, и Василий Лаврентьевич, не сняв восточного одеяния, шел вместе со всеми.

Домой Вяткин вернулся хмурый, как зимняя ночь.

— Васичка! Васичка! — кинулась в нему Лиза. — Ты только взгляни на него! Только взгляни!

Она потащила Вяткина в спальню и подвела к кровати. На белой подушке, развалившись, как барин, спал годовалый малыш. Светлые волосы мальчишки сбились в волнистый кок.

— Откуда, Лизанька, чей? — выдохнул Василий Лаврентьевич.

— Наш! Наш, Васичка. Нам его бог дал.

— Бог?

— Уж я так, бывало, молилась, так молилась… и вот, видно, молитвы мои услышаны.

— Ты толком мне объясни, откуда этот ангел взялся?

— Понимаешь, — шепотом рассказывала Лиза, — тебя-то всю ночь не было, а я лежу да прислушиваюсь, лежу да прислушиваюсь. Может, думаю, рано разойдутся, и ты вернешься. Лежу, значит, слушаю. И вот в темноте кажется мне, что под окнами ходят и шепчутся. Сперва я подумала, что это у доктора ходят. Но потом, слышу, это у нашей калитки. Думаю, воришки. Приоткрыла шторку, вижу: мужчина, из себя такой видный, высокий ростом, взял ящик с телеги, поставил под нашу калитку, сел в телегу — и погнал отсюда. Минут с десять прошло. Я слышу, в ящике маленький плачет. Ну, я все страхи забыла да туда. Смотрю, мальчик голенький, в ящике стружки да газета. Сверху он тряпочкой ситцевой прикрыт. Взяла я его на руки, он и замолчал. Я калитку заперла да стала тебя ждать, тут и рассвело уже скоро. Приехал Эгам, рассказал про Абу-Саида. Жаль его, ведь молод еще был!..

— Что ж, Лизанька, одни умирают, другие — рождаются. Пусть живет мальчуган, раз уж нам его подарили. Завтра пойду, похлопочу, узнаю, как это все оформляется. Его, поди, крестить надо?

— Крещеный! В ящике медный крест, к нему нитка привязана, на нитке бумажка с надписью: «Раб божий Константин».

— Глянь, проснулся раб божий Константин.

Лиза склонилась над ребенком, тот зашевелился и сбросил крепкими ножками край одеяла. По покрывалу неприкосновенной Васичкиной кровати растекалось мокрое пятно. Вяткин засмеялся, расцеловал ребенка и пошел переодеваться.

Любительские спектакли, лекции, курсы обучения ремеслам, народные хоры — все это нашло себе пристанище в Народных домах Туркестана. Собирались строить Народный дом и в Самарканде. План этот просматривался всеми, кто имел отношение к кружковой деятельности среди широких слоев населения — руководителями любительских кружков драматических, хоровых. Вяткин же числился председателем кружка Пушкинских чтений и с удовольствием углубился в изучение проекта Народного дома.

Со свойственной ему обстоятельностью он распорядился рекомендательной запискою, в которой писал, какого размера ему хотелось бы иметь вестибюль, какой должна быть площадь залов, сколько выделить комнат для публичной библиотеки и читальни, для репетиционных помещений. Подписал и отдал генералу.

Генерал не посмотрел на подписи, отослал записку в Ташкент и через полгода проект Народного дома, с дополнениями Вяткина, прибыл обратно в Самарканд для выполнения. Утвердили. Началась постройка. Велась она на средства Городского хозяйственного управления, велась медленно, затягивалась. Но подрядчик попался добросовестный, материалы доставлял наилучшие, строил прочно, добротно. И вот в один прекрасный день, почти напротив окон Василия Лаврентьевича, поднялось и зарозовело нарядным жженым кирпичом новое отличное здание.

В Областном Правлении наступили к тому времени перемены. Гескет, присвоивший порядочное количество казенного добра, отбыл, скрыв свой новый адрес. Чернявский, прослуживший с 1868 года в Туркестанском крае, подался на пенсию. Главным лицом остался советник Областного Правления коллежский асессор Василий Лаврентьевич Вяткин, Ваше благородие и пр. и пр.

Обласканный высшим начальством, незадолго до этого совершивший открытие мирового значения, весть о котором облетела все цивилизованные страны, удостоенный высшей ученой награды — золотой медали имени барона Розена, он почувствовал под ногами твердую почву и… самовольно занял здание Народного дома под городской музей.

Произошло это так. Когда затянувшаяся стройка пришла к концу, выяснилось, что здание хоть и готово, но сметой не предусмотрены средства на его обстановку. Деньги добросовестно истрачены на мозаичные мраморные полы, цветные витражи в двусветных готического стиля окнах, на тонкую отделку потолков. На все хватило, даже на красивый, из жженого кирпича с затейливой решеткою, забор.