Однажды в столовой к концу обеда она с возмущением сказала:

— Не может ли этот вонючий лимонад быть хоть немножко холоднее? Здесь меня, несчастную, никто не жалеет! Все делается как будто для того, чтобы это изнурительное путешествие сделать еще ужаснее.

Окружающие уже не обращали внимания на ее слова. Один только слуга-матрос подобострастно суетился около хозяйки корабля и сокрушался, что лимонад теплый и что у него нет возможности его остудить. Лимонад действительно был теплым, но под тропиками негде было достать льда!

— Барышня, вероятно, слышала, что под тропиками очень жарко, — старался объяснить он. — Даже если бы можно было достать немного льда, он тотчас бы растаял. Я до сих пор не слыхал, чтобы делались опыты в этом направлении.

— Чертов лимонад! — вскричала Анита ван Снуттен. — Вы все словно сговорились повторять мне одни и те же сказки! Суметь раздобыть холодный лимонад входит в ваши, а не в мои обязанности!

Сказав это, она с гордо поднятой головой направилась к выходу.

— Странная девушка, — заметил Клаас, обращаясь к откинувшемуся на спинку стула Хасскарлу. — Она как будто не желает проявлять никакой снисходительности. Мне кажется, что вы с вашими познаниями в области медицины могли бы помочь ей успокоиться. Я предлагаю вам попытаться. В противном случае… в противном случае, мне кажется, что я не выдержу ее капризов…

— Да… — колеблясь, ответил Карл. — Может быть, вы и правы, но мне думается, что ее изнеженный организм не в силах переносить это томление. Ведь здесь тропики!

Ему совсем не хотелось завязывать более близкие отношения со своенравной девицей, но он чувствовал себя обязанным оказать ей некоторую помощь. По замыслу Клааса, это сближение должно было произойти не для ее удовольствия, а для того чтобы Карл помог ей своими знаниями в области медицины. Он не скрывал, что она действует ему на нервы своей несдержанностью и капризами. С самого начала создавшаяся к ней антипатия у него прошла: часто встречаясь с ней на корабле, он внимательно ее изучал. И теперь, когда эта девушка до такой степени изнервничалась, нужно было помочь ей. Но каким образом? Не расстроит ли это ее воображение, и не составит ли она себе о нем превратное представление? А вдруг у нее сделается нервный припадок? Ведь неизвестно, к чему могут привести добрые намерения помощника капитана и молодого натуралиста…

А если Карл решится на этот смелый шаг, где удобнее всего будет начать с нею подходящий разговор? На палубе? Но это было рискованно и могло кончиться неудачей. Их встреча не могла бы остаться незамеченной для наблюдательных матросов. Кроме того, он мог бы на глазах у всех попасть в глупое положение или же это могло вызвать очередной скандал, вроде того, который произошел в свое время из-за потери зонтика.

Карл решил, что удобнее всего будет зайти к ней в каюту. Когда люди в силу тех или иных обстоятельств должны совместно переживать разного рода невзгоды, им волей-неволей приходится друг друга терпеть. Трудно было допустить, что Анита откажет ему в приеме. Но если бы это даже и случилось, у него осталось бы сознание выполненного долга перед нею и помощником капитана.

С этими мыслями Карл постучался в приоткрытую дверь занимаемой ею каюты и, получив разрешение, — вошел. Анита полулежала на кушетке, подперев голову обеими руками.

Не вставая, она резко повернулась к Карлу.

— Ах, это вы? — спросила она, поджав губы. — Не ожидала вас видеть.

Крепкий запах духов ударил ему в нос с такой силой, что он чуть не задохнулся. Столик у кушетки был заставлен флакончиками и баночками всевозможных видов и размеров. Кроме того, на нем были навалены разного рода сувениры и статуэтки, купленные в местах стоянки корабля.

На этом единственном в каюте столике лежала и большая морская раковина, из тех, что рыбаки во многих портах продают за бесценок.

Карл первым делом подошел к иллюминатору.

— Здесь очень душно! Больному человеку нужен прежде всего чистый воздух, — сказал он, открывая иллюминатор.

— Этого мне кажется недостаточно, — нервно ответила Анита.

— Конечно. В более тяжелых случаях необходимо применять и соответствующее лечение.

— И больше заботы и внимания! — добавила она.

Карл отошел от иллюминатора, посмотрел Аните в лицо и спокойно сказал:

— Я с вами согласен, но вам следует знать, что заботы и внимание должны быть обоюдными.

Губы Аниты дрогнули. Она приподнялась на кушетке и вызывающе бросила:

— Уж не хотите ли вы этим сказать, что я не заслуживаю, чтобы обо мне заботились?

— Разрешите вас спросить, случалось ли в вашей жизни, чтобы вы о ком-нибудь позаботились?

Она удивленно взглянула на своего собеседника. Такого вопроса никто до сих пор ей не задавал.

— Но я ван Снуттен! А это кое-что значит!

— Да, в ваших глазах это значит многое, но на некоторые вещи надо смотреть и глазами других людей… — подчеркивая каждое слово, ответил Карл.

— Не понимаю вас! — вскакивая с кушетки, почти гневно воскликнула она. — Что вы хотите этим сказать?

Хасскарл молча смотрел на стоявшую перед ним девушку.

— Вы молчите? Отлично. Раз вы не желаете высказаться, позвольте мне вам сказать то, что я думаю. Для ван Снуттен не имеет абсолютно никакого значения, что думают другие… в особенности… если эти другие живут на их средства! Понятно!

Эти слова, произнесенные одним духом, словно ножом полоснули сердце молодого ученого. Хасскарл побледнел, дрожь пробежала по всему его телу.

— Благодарю вас! Этого я не ожидал! — проговорил он глухим голосом.

Вернувшись в свою каюту, он со сжатыми кулаками бросился на койку. Это было его любимое место: здесь под монотонный напев морских волн предавался он своим тяжелым думам. В каюту юфроу он пошел с самыми чистыми намерениями оказать ей помощь, бодрый и уверенный, а вышел оттуда подавленный и совершенно разбитый. Его удивила жестокость молодой ван Снуттен. Правда, ему была понятна психология таких людей, как Анита, но несмотря на это он не мог примириться с нанесенным ему оскорблением. Если бы эти слова были произнесены до его отъезда, он без всякого колебания послал бы ко всем чертям предложение ван Снуттена…

Но теперь? Теперь он ничего не мог сделать.

Постепенно выбираясь из зоны затишья, клипер продолжал медленно двигаться в юго-восточном направлении.

Вдруг совершенно неожиданно разразилась буря…

Небо было ясным, солнце сильно припекало. Легкий попутный ветер покачивал корабль. „Голландия“ находилась примерно на той же широте, на которой лежит остров Святой Елены, только на несколько сот километров восточнее его.

Сначала на северо-западе показалось маленькое темное пятнышко. Оно казалось странным и необычным на голубом фоне неба.

Его внезапное появление обеспокоило старых матросов.

— Нехороший знак, ребята… — замечали одни.

— Да, не к добру… — отвечали другие, и весть об этом зловещем облаке вскоре разнеслась по всему кораблю. Между тем оно быстро увеличивалось.

Ветер совершенно стих. Паруса повисли. Наступило зловещее затишье. Несколько раз пронесся над кораблем буревестник и, как бы спасаясь от темной тучи, скрылся где-то в юго-восточном направлении.

Барометр начал стремительно падать, предвещая бурю…

Ван Петерсену пришлось выйти из своей каюты. Он посмотрел на небо и тотчас же созвал своих помощников на совещание. Однако он не послушался советов Фердинанда Клааса и, полагая, что начинается обыкновенная буря, приказал спустить только главные паруса, а оставить марсели и продолжать идти прежним курсом. Таким образом он хотел использовать направление ветра для ускорения движения корабля. Этим Петерсен внес известное успокоение среди экипажа. Матросы быстро выполняли приказания, но нетрудно было заметить, что опытные моряки недоверчиво покачивали головами. Что-то казалось им неладно…

Когда все приготовления были закончены, ван Петерсен снова удалился в свою каюту, передав командование кораблем Фердинанду Клаасу.