Протестантская доктрина очень осложнила борьбу с «князем тьмы». Протестантские церкви отвергли благословения и освящения, святую воду, практиковавшиеся католическим духовенством. (Одному фермеру из графства Сомерсет приписывали изречение, что «его кобыла способна испустить столько же добротной святой воды, сколько любой священник».) Духовенство может помочь изгнать дьявола не манипуляциями со святой водой и крестным знамением, а лишь молитвой о ниспослании милосердия Господа[303]. Верующий ощущал себя чуть ли не брошенным на произвол «князя тьмы». Ранее один на один с сатаной сражались лишь святые, наделенные особой силой противостоять дьявольским ухищрениям и козням. Рядовой человек, не поддаваясь соблазнам сатаны, мог рассчитывать на мощную поддержку церкви и всего христианства. Теперь же, согласно протестантской доктрине, индивид сам был призван отразить происки дьявола, и исход этой схватки должен выяснить, насколько человек в душе своей предан Господу Богу. Кальвинизм (вместе с другими течениями в протестантизме), отказав мирянину в защите с помощью святых реликвий, святой воды, священников, изгоняющих злых духов, магических ритуалов, включенных в церковную службу, оставлял его один на один с силой дьявола, тем самым усугублял опасение перед кознями слуг адовых, в первую очередь ведьм. Кальвинизм, как известно, объявлял мирской успех показателем божьей благодати. Именно эта кальвинистская доктрина сделала его идеологией, особенно устраивавшей тогдашний поднимающийся класс буржуазии. Оборотной стороной верования, что земное преуспевание — свидетельство угодности человека Богу, стало убеждение, что Всевышний уже в земной жизни наказывает людей за грехи. Вероятно, такая уверенность, что несчастия, обрушивающиеся на человека, — свидетельство справедливого божественного возмездия, сыграла свою роль в развертывании «охоты на ведьм» в кальвинистских странах. Вместе с тем удобным объяснением становилась ссылка на козни адской рати, напускавшей порчу на человека и скот, вызывавшей град и мор, неурожай, как на причину разорения благочестивых людей[304].

Несомненно, что идеологическая возможность преследования ведьм была заложена в самой структуре христианского религиозного мышления. Английский историк X. Тревор-Ропер справедливо отмечает, что, когда знания о царстве Божьем были систематизированы в «Summa Theologiae», было вполне естественным последовательно систематизировать и науку о противостоящем царстве тьмы в «Summa Daemonologiae». Главные сведения о царстве Божьем были получены путем откровения. От дьявола же, отца лжи, нельзя было ожидать откровения, приходилось полагаться на косвенные доказательства, а таковыми были показания арестованных ведьм.

Что же, однако, было причиной быстрого возрастания начиная примерно с третьего десятилетия XVI в. масштабов и жестокости гонений? Почему вопрос о ведовстве стал занимать все большее место в сознании нескольких сменявших друг друга поколений? Неужели это действительно было «горе от ума»? Неужели оборотной стороной возникновения блестящей культуры европейского Ренессанса было появление более утонченных пороков, торжество рафинированного суеверия, до которого не доросло прежнее бесхитростное и простое время?

Парадокс усиливается, если учесть, что Ренессанс был временем возрождения, основанного на опыте научного исследования, противопоставляемого схоластике. Однако века господства схоластики обошлись без массы демонологических сочинений. Безграничная жажда знания, масса новых открытий порой опьяняла, увлекала людей Возрождения за пределы опытного знания, стирала границы между реальностью и фантазией, между наукой и чудесами магии. В Цюрихе и Базеле существовали группы ученых, занимавшихся изучением монстров — человека-рыбы, детей с органами пресмыкающихся, людей о двух головах, кентавров и циклопов; как утверждали, их видели во многих странах— в Англии, Германии, Нидерландах, Данин. Философские представления выдающихся естествоиспытателей эпохи включали признание влияния на человеческие дела далеких звезд. Новейшие исследования показали, насколько тесно переплелись естественные научные знания с астрологией, алхимией и особенно с магией, которая была попыткой решения научных задач с помощью сверхъестественных способов за отсутствием пока естественных средств[305].

Против астрологии выступали ортодоксальные богословы и в католических, и в протестантских странах. Папа Сикст V осудил астрологию, его примеру последовал Урбан VIII, вдобавок осудивший и Галилея и, между прочим, сам тайно баловавшийся гаданием по звездам. «Общество Иисуса» в своих целях использовало переплетение науки и магии, столь характерное для Возрождения. Иезуиты поделили космос на мир откровения и мир природы. По их разъяснению, природа, не тронутая первородным грехом, является областью, открытой для рационального познания, позволяющего увидеть руку Создателя. Первородный грех, исказивший нравственную сферу человека, не затронул способность его разума к познанию природы, открытию присущих ей физических законов. Такая позиция позволяла отвести науке подчиненное место, исключить ее вторжение в сферу богословия, в том числе в демонологию, и даже объединить ее утверждения с новыми научными открытиями.

Почему не приписать бы козням таинственного владыки преисподней действия потусторонних сил? Ведь и противники ведовских процессов клялись, что демонологи возводят на них хулу, обвиняя в неверии в существование дьявола и ведьм, о которых говорит Священное писание, тогда как речь идет о юридических ошибках и исторгнутых пыткой ложных признаниях, о жертвах судебного произвола. Нередко суеверия читателю в XVI в. преподносились как раз с апелляцией к разуму и опыту, к трудам крупнейших ученых и писателей эпохи — Коперника и Галилея, Моитеня и Декарта, Гуго Гроция и Сервантеса. Автором едва ли не наиболее зловещего демонологического опуса «О демономании колдунов» являлся Жан Боден, политический теоретик, проповедник терпимости, некоторые идеи которого, по мнению многих исследователей, предвосхищали философию века Просвещения.

Не являются исключением и писатели. Некоторые исследователи считают, что отношение Шекспира к демонологии, вероятно, было близким к позиции скептиков[306]. Однако духи, ведьмы и колдуны в пьесах Шекспира и современных ему драматургов ведут себя строго в соответствии с представлениями демонологов[307]. Мы здесь не касаемся вопроса, что хотел поведать миру великий драматург своим «Гамлетом», — об этом идут споры в веках и написаны сотни и тысячи книг. Но можно оспорить ту роль, которую отводят в объяснении замысла Шекспира призраку отца Гамлета. Сведения, которые мы узнаем о призраке, напрасно рассматриваются вне контекста демонологических представлений, существовавших в начале XVII в. Видимо, правы исследователи, полагающие, что Шекспир, выводя Тень убитого короля, имел в виду дьявола, принявшего вид отца Гамлета, и что это было вполне понятно тогдашнему театральному зрителю. Об этом же явно думает Горацио, когда он в начале пьесы обращается к призраку:

Рассказывая об этом Гамлету, Горацио говорит о Тени: «Некто, как отец ваш» (в буквальном переводе — некто, напоминающий вашего отца). Гамлет, услышав об этом, в свою очередь терзается сомнениями: