Неожиданный выход подсказал Валерик:

— Пошли ты к лешему Светку-то. Заделывай выписку по почте и устраивайся здесь насовсем. Уж мы тогда... — Хитро покосился. — Обженим тебя на Тальке. Коммерцию разведем...

Здесь пыл приятеля угас. Его вновь одолела похмельная дурнота. Щеки обнесло зеленью. Зрачки замутнели, стали похожими на пятнышки выступившей селитры.

Качнувшись, Валерик метнулся к помойному ведру, где его и вывернуло чулком.

«Сикось-накось, кол в кишках», — облегчившейся баламут из-под руки, которой упирался в стену, поглядывал на Ростислава. Будто тот, а не кто-нибудь иной являлся причиной валериковых мук. В сгорбленной фигуре страдальца читались еще и тревога. Но уж она не имела никакого отношения к его похмельному состоянию.

— Чо я хочу рассказать...

Хозяин дома проявил снисходительность:

— Отдыхай, алкоголик-любитель. Рассказал уже. На работе хоть знают про твой загул?

— Мне работа бара-бир. «Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем». Тут другая катавасия... Как бы тебе... Вот черт!

Кто-то хлопнул входной дверью.

... Тракторист не просил. Он сидел в углу кухни и ждал. По складкам у рта было заметно, что ему неловко в чужой тесной кухне, которой не добавлял тепла даже солнечный свет, попадавший со двора через окно. Эго была на удивление проходная кухня, где вечерами зябко проскальзывали вдоль стены озабоченные мыши, скучно, по одной лишь застарелой привычке опасающиеся кого-то, хотя в доме уже давным-давно выветрился малейший намек на коварный кошачий запах.

Открытый ворот рубахи тракториста демонстрировал несвежую майку. И сам проситель был сер и робок, как кухонная мышь. Примечательным в нем казался только бас, мало подходящий к столь ординарной внешности. Бас существовал в большом объеме, нежели сам обладатель низкого, мощного голоса. Отчего тело тракториста служило скорее приложением к голосу — эдаким хлипким резонатором.

Из редких, но сильных сотрясений воздуха Пархомцев уяснил суть просьбы. Он приготовился к решительному отказу, однако дальнейшее поколебало эту готовность. Багровый от неловкости мужчина сполз с табуретки и встал на колени. «Будь человеком, выручи».

Ростислав смешался. Его конфузила поза просителя, да, к тому же, присутствие Валерика в соседней комнате. И хотя он по-прежнему намерен был отказать, язык его не поворачивался. Онемел он еще и потому что на месте неловкого просителя он на миг представил... Наташу!

Ростислав захолодел с головы до ног, вообразив собственное «нет». Отныне перед ним, куда бы он ни обернулся, стояло зеркало, которое с безжалостной обстоятельностью предъявляло каждый его шаг. Этим зеркалом была его любовь к Наташе. Ведь что ни говори, а он был мужчиной, и не желал падать в ее глазах, наподобие мямли Галкина. Уж коли ему суждено закончить жизнь чудотворцем, он готов.

— Далеко идти?

Тракторист преобразился: готовно вскочил:

— Самую малость! Минут двадцать ходьбы. Сразу за Титовской сопкой... Я бы вас на «Беларусе» подкинул, да чего-то движок...

Явственно пахнуло спиртным. Человек в замызганной майке отвернул лицо, пропуская вперед хозяина, затем суетливо забежал сбоку.

Валерик вышел следом, поймал приятеля за рукав:

— Куда собрался?

— На кудыкину гору, мышей ловить, тебя кормить.

— Ты шутки кончь. Перешептаться надо... А ну, отойди! — прикрикнул он на серого просителя. Который чуть нахмурился, но подчинился.

— Слушай, не ходи!

Удивил что называется, приятель.

— Чего ради? То сам надоедал...

— Мало ли что! А вот сейчас советую, не ходи за Титовскую... Валерик придвинулся вплотную:

— Мне то бара-бир. Ты рискуешь. Вдруг перекинешься с этих своих фокусов, да шпаны полно... за Титовской одни высланные! Заметят, что чужой...

Пархомцев высвободил руку.

— Нашел, чем пугать.

— Э-э-эх, дурак! Получится: «Шел, нашел, едва ушел. Хотел отдать, но не успели догнать. Догнали б, еще дали б». — Оглянулся на тракториста и скосил рот:

— Ну, на кой он тебе сдался, вместе со своей бабой? Они же — татаре! Один вред от них.... папуасов. Кабы не мы... Пусть скажут спасибо, что мы их научили стоя сс...ть. Вот еще ср...ть стоя научим...

Брякнул Валерик, будто колом по голове, — слушатель взорвался с пол-оборота:

— Прекрати, демагог портяночный! Отыскался ариец голубых кровей! Моя мать тоже, к примеру, из майминцев...

— Да ты чо? Чо ты? Мне бара-бир, что он — татарин. Я за тебя опасаюсь...

Валерик распространялся еще минут пять. Однако по дурным его глазам было заметно — крутит, много в нем еще парши, если копнуть. Действительно, жалки боги убогих!

А убогий ли он? Может, просто глуповат? Подрастет, так поумнеет? Ой ли! Чем взрослый человек отличается от ребенка, если с возрастом и глупость растет? Вспомнишь; пожалуй, Мих-Миха: «Сила сильных в скудости нашего ума. В пещерной боязни нового... Основа основ любой идеологии — насилие над инакомыслящими... Только демократия дает шанс бескровного сожительства индивидуальностей. Однако духовно убогим опасна даже демократия, как дуракам и грамота вредна. У нас любая бестолочь способна повести за собой толпу, чтобы жечь, бить, резать всех у кого иной акцент, другой разрез глаз, отличный покрой штанов, кто, наконец, молится не нашему богу.

Но выход есть! Надо споспешестовать духовному развитию большинства. Надо стучаться в душу человеческую, доискиваться жалости его, гордыни его, великодушия, корыстолюбия, умиления...

Нужен живой человек. Земной и грешный, во весь рост и без идеологической скорлупы. Нужна личность, не прибитая из-за угла надуманной Идеей. Пусть всякий уверует в себя такого как он есть. Пусть всякий возвеличится собственным достоинством, и тем спасется. Напротив, не надо унижать человека пожизненным клеймом. Не надо натравливать одну часть общества на другую, мотивируя травлю высокими целями. Никакая даже самая высокая цель не стоит человеческого достоинства, не стоит человечной жизни...

Что ж, Мих-Мих снова прав; всякий идеал отрицает личность. Можно стремиться к совершенству. Но бессмысленно опасно загонять реального индивидуума в совершенную форму. В результате такой подгонки он или сломается или погибнет.

Деформация духа обязательно приводит к моральному уродству. Духовная сущность разумного существа допускает лишь филигранное воздействие, согласно с содержанием самой сущности.

Поэтому не стоит подходить к Валерику слишком строго. Мусор в его голове с избытком окупается врожденной добротой.

Досада Ростислава на приятеля прошла. Порой и другим мы прощаем так же легко, как и себе самим. Но при условии, если этот другой является отражением нашего «я».

«Коль ты умен, пойми ты,

что все деянья с их причиной слиты».

Он все-таки послушался Валерика и не пошел на ночь глядя в Титовку.

Успокоенный им тракторист отправился один, чтобы ждать Ростислава утром следующего дня. Блеклый от затылка до пят проситель исчез, точно слился с пыльной колеей разбитой дороги.

... Гусеницы машин жестоко изорвали грунт сразу же после весенних дождей. С тех пор земля успела закаменеть и напоминала большую стиральную доску, о которую ломались ноги, поэтому Ростислав, предпочел шагать целиной, вдоль задушенной травой обочины.

Если бы можно было взглянуть на окружающую местность с большой высоты, то в первую, очередь бросилась бы в глаза, высокая сопка. С огромным, неизвестно как попавшим на вершину, валуном, она являла собой точную копию молодой женской груди, когда округлость еще обманчиво туга, глядит розовым соском вверх и в сторону, будучи до поры до времени не отягощенной материнским молоком.

Сопку огибает безлюдная в эту пору дорога, местами прижимающаяся к самому склону, дабы избежать встречи с узкой расщелиной, по дну которой бежит мутно-желтый ручей. Но несмотря на все дорожные ухищрения, в одной из точек расщелина все-таки сталкивается с полотном грунтовки, отмечая этот факт бревенчатым мостом.