Закрутил Мирза головой, пожал плечами.

Зряшный спор прекратил Богданов. Ему хотелось спать. Натруженные суставы скребло рашпилем.

— Закругляйтесь! Кончайте болтать по-пустому. Делов-то. Ну пишет девка... Всем пишут. Замуж ей пора.

— Никак и тебе, бригадир, пишет какая? — усомнился Рыжий, открыл дурашливо рот, — Чо за баба?

— Тебе чего? Давай, вались спать! Вот если ты завтра на эстакаде будешь зевать, я тебе отпишу... тросом чокеровочным. Ты у меня с первым же лесовозом в город поедешь — любовь искать.

...Наутро лес валили истово. Мужики ломились от комля к комлю, путаясь ногами в валежнике, скрытом под снегом, цепляясь полотном бензопилы за упругое плетево багульника сминая спинами чепур — худосочные березки и осинки. Лесорубы кликали друг друга нечеловеческими словами. Вгрызались в стылую древесину сорокаметровых листвениц, соря коричнево-желтыми опилками. Рыдала тайга от набега. Шарахалась в стороны...

Он махал топором. Лезвие выбивало остекленевшее крошево сучков.

Ему было невесело и пусто, как на заброшенной лесниковой заимке. Скучно было. Муторно, словно с похмелья. Крыл он про себя и тайгу и мужиков, с каждым часом злобясь сильнее: на себя вчерашнего, на девчонку, написавшую ему какое-то дурацкое письмо...

— Копченый, уснул? Прячься! — Володя зло толкнул его в бок; уродливая голова Копченого моталась от толчков из стороны в сторону, будто приклеенная к тщедушному телу. После особо сильного толчка блаженный встрепенулся и открыл глаза.

— Тебе говорят, прячься!

Встревоженный Потомок был уже на ногах. Держа руку щитком у лба, он смотрел на проходящую параллельно реки дорогу. Только горбоносый рыбак хранил невозмутимый вид и неспешно зашнуровывал ботинки.

Осоловевший Копченый полез в гущу зелени, где привычно затаился. Со стороны замечалось, что прятаться ему не впервой, что не в диковинку часами отсиживаться в укромном углу, затаив дыхание, не смаргивая даже, чтобы не выдать себя случайным движением век. Теперь он распластался на земле, блеклый, совершенно неразличимый на фоне засохшего ила, под прикрытием серо-зеленых, ломких у основания ракитовых ветвей. Лишь спустя минуту он вздрогнул в ответ на оглушительный треск мотоцикла, остановившегося в двух метрах от его головы.

Старший полицейский остался в коляске. Он заспорил с Володей, но о чем — не было слышно.

Спор достиг кульминации, когда к мотоциклу подошел горбоносый.

Очевидно, обладатель рыжих усов пользовался влиянием, потому что после первых же его слов полицейский понизил голос, а в дальнейшем только кивал, соглашаясь и выражая раскаяние. Копченый заметил квадратик яркого пластика, перешедший от горбоносого к полицейскому и обратно. Походило на то, что квадратик этот в выяснении отношений особой роли не играл, а предъявлялся для пущего соблюдения формальностей.

Вскоре полицейский откозырял рыбакам, и мотоцикл затарахтел восвояси. Но Копченый продолжал лежать, ожидая команды на выход.

— Я вам конфиденциально заявляю: союз теряет терпение.

— Перебьетесь!

— Фу-ух, как грубо.

— Kак умею. Не забывайте, что союз — это я.

— Ну допустим, не вы. Это Он! Вы его присвоили, а нас хотите держать за идиотов. Только мы не потерпим. — Полный господин отодвинул бумаги на противоположный край стола. Щелкнул зажигалкой. Прикурил. — Вы расходовали наши деньги. Поэтому обязаны дать отчет. Вместо того, чтобы... — он покачал головой, — ...крыситься. И где только вы набрались этих хамских слов?.. Впрочем, с кем поведешься...

Развалившийся в кресле мужчина привстал:

— Где-е-е?! Слушайте вы, квашня! Что надлежало сделать мне, я сделал. Сделал потому что никогда не прислушивался к вам и вам подобным. Теперь, когда осталось совсем немного, приходится ждать. И ждать по вашей вине... га-а-спода предприниматели.

«Квашня»| искусственно оскорбился:

— Мы предприниматели поневоле. Свою часть работы мы выполнили столь же тщательно, как и вы. Профсоюзы Его поддержат...

Брови сидящего в кресле поползли вверх:

— Откуда подобная уверенность?

Настала очередь торжествовать полному господину:

— Профсоюзы — это узкий круг лидеров. Лидеры рано или поздно устают от контроля со стороны толпы и начинают делать собственную политику.

— Очнитесь! Они — заклятые демократы, эти ваши лидеры.,

— Вот и вы стали бояться слов. Какие они к бесу демократы? Уж коли можно жить в демократической стране при полном отсутствии самих демократов, то надо приветствовать такой вариант.

Собеседники взаимно раскланялись.

Владелец уютного кабинета, в котором на журнальном столике размещался компьютер (кстати, не подключенный к сети), а в стенных нишах размещались ряды досье, подосадовал вслух:

— Огрубели вы в компании ваших «мальчиков». Подозрительны сделались. Службу, к примеру, завели...

— О какой Службе речь?

— Бросьте! О вашей (не нашей же) Службе речь. О Службе Профилактики...

— Вы злоупотребляете овощами: от ваших Догадок отдает силосом.

— Зато ваше серое святейшество, похоже, пренебрегает витаминами. Подобная диета ведет к оскудению... серого вещества.

Он вперился в собеседника.

— Какое еще «осуждение» провоцируют ваши «мальчики»? В домино играете? С начала года союз потерял четырех полезных людей, и все из-за вашего идиотского «осуждения». Что собственно происходит?!

Сухопарый выдернул ближайшее к нему досье, из картонной кассеты выползло душераздирающее «Убийство под занавес». Человек сплюнул. Вернул досье на место. Извлек из тугого гнезда следующее — в руки ему попало последнее слово диктофонной техники. Нарядная пластмассовая коробочка ойкнула и рассыпалась. Сухопарый продолжил как ни в чем не бывало:

— Накладные расходы — это «полезные люди». Непредвиденные издержки, говоря вашим языком. А вот «мальчиков» припутываете зря. Надо верить в инициативу масс.

— Подите в... с такой инициативой! Предупреждаем: или прекратите несогласованную с союзом самодеятельность, или... Не в школе, сами понимать должны.

— Понимаю. — Он подошел к окну, показав негостеприимному хозяину узкую спину. — Ты ведь врешь насчет своей идейности. — Переход к «ты» был оглушителен, оконное стекло, в которое как в зеркало смотрелся сухопарый, казалось, треснуло. — Ты врал всегда. Тебе не Идея была нужна, а поддержка, охрана. Чтобы ты мог сколачивать капитал, не опасаясь конкурентов. Первое время тебе требовалась защита от рэкета. И не от рэкета вообще, но от «мальчиков», которые могли пощипать твой карман. Позже ты настоял на «э-э-э, игнорировании», — он передразнил хозяина кабинета, — на «игнорировании» тех людей, чьи должности угрожали, опять же, твоему благополучию. И так все годы...

Пока полный господин зачарованно слушал обличительную речь, дверь кабинета беззвучно отъехала в сторону. В помещение вошли двое.

Глаза вошедших хранили то дерзкое выражение, с каким «авторитеты» встречают в камере новичков. Один из «дерзких» на ходу расправлял в руках что-то тонкое и гибкое, напоминающее гитарную струну. Второй, в черной кожаной куртке, мягко улыбался, извлекая из кармана сложенный вдвое лист плотной чертежной бумаги...

«Следует предпочитать невозможное вероятно возможному, но мало вероятному».

«Сознание наготы возникает лишь у того, кто видит себя нагим».

Наверно, Павел свалился бы в разверзнувшееся под ногами отверстие, когда б не земля, обрушившаяся на него: толстый пласт грунта площадью не менее квадратного метра заклинился меж стенок вырытой ямы, придав землекопу устойчивость.

Ему бы испугаться, закричать, позвать кого-нибудь, а он замер от неожиданности. В таком пригвожденном состоянии Павел пробыл около двух минут. За эти сто с лишним секунд он разглядел верхний край самой обыкновенной, судя, по всему, дюралевой лестницы, ведущей вниз, в пустоту, начинающуюся за срезом люка. Тут же виднелся поручень, служивший дополнительной опорой при спуске и подъеме по крутому пролету. Лестница не отличалась изяществом отделки, скорее, являлась продуктом серийного производства: местами рифление рабочей поверхности ступеньки было слабым и вызывало впечатление большой поспешности при обработке. Он не брался гадать, как выглядела часть лестницы, которая находилась вне его поля зрения, только видимый ему кусок хранил чей-то неряшливый след: сизовато-белые отпечатки грязной обуви.