Доктор быстро вскрыл конверт и прочёл адресованное ему письмо.

   — Баранов подтверждает мои полномочия, — ткнув, в письмо пальцем, сказал доктор Шеффер. — И «Открытие» и «Кадьяк», когда он придёт сюда, поступают в полное моё распоряжение. Какого же чёрта...

Доктор осёкся и не стал заключать уже готовую вырваться у него резкую фразу. Он хотел сказать: какого же чёрта, лейтенант Подушкин, вы изображаете из себя начальника и говорили со мной подобным тоном? Вместо этого он спокойно, по-командирски сказал, чтобы всё же поставить Подушкина на определённое ему Барановым место:

   — Александр Андреевич пишет, что посылает на вашем судне дополнительно высококачественные товары для торговли. Доложите мне, Яков Аникеевич, какие именно товары вы привезли.

   — За товары я не отвечаю, — смешался Подушкин. — Они в распоряжении суперкарго Верховинского.

   — Хорошо. С Верховинским я поговорю позже. Я думаю, время нам терять не стоит. Надо вернуться на Гавайи, забрать там оставленные мною товары и затем следовать на остров Кауаи, чтобы решить вопрос с разграбленным грузом. Я и так, лейтенант, ждал вас слишком долго.

   — Но я не могу сразу идти в новое плавание, — возразил Подушкин, удивляясь в душе, как быстро усвоил доктор Шеффер командирский тон. — Мне надо сменить мачту, произвести ремонт корабля. Это потребует примерно двух недель.

   — Две недели на ремонт я вам дам, — сжалился доктор Шеффер, — но не более. И будьте построже с командой. Когда матросы увидят полуголых сандвичанок, у нас могут возникнуть сложности. Команду надо держать в узде.

   — Они уже видели их на Гавайях, и ничего, не разбежались.

   — В Гонолулу женщин побольше, чем в Каилуа, и все они только и мечтают о том, чтобы переспать с каким-нибудь европейцем.

   — Позвольте, доктор, о команде позаботиться мне самому, — не без иронии ответил Подушкин.

   — Это ваш долг как капитана корабля, — счёл необходимым оставить за собой последнее слово доктор Шеффер.

Провожая Шеффера на корабельной шлюпке на берег, лейтенант Подушкин размышлял, прав ли был Баранов, доверив столь деликатное дело этому чересчур амбициозному иностранцу.

Они явились из моря внезапно, словно стрелы, пущенные подводным лучником, и какое-то время летели вровень с судном, по его левому борту, напоминая огромных стрекоз с узкими, почти прозрачными крыльями.

   — Сельдь, что ль, обезумела? — недоумённо промолвил один из русских матросов.

   — Да где ж ты такую сельдь-то, с крылышками, видал? — поддел его другой, сам с удивлением глядя на летающих рыб.

Порезвившись над волнами, серебристая стайка исчезла в тёмно-голубой пучине, но вскоре по правому борту появилась ещё одна, и, пока «Ильмень» шёл вдоль берега острова, летучие рыбы вспархивали из воды то там, то тут, словно указывали кораблю правильный курс.

Когда подошли к гряде рифов, капитан «Ильменя» Уильям Водсворт приказал выстрелить из пушки. В узкое горлышко просторной гавани входили под руководством прибывшего на борт опытного лоцмана-канака.

Заметив на палубе с интересом смотрящего на берег Тараканова, Водсворт подошёл, ободряюще хлопнул его по плечу и сказал:

— Это славное место, Тим, и, клянусь, ты полюбишь его!

Но Тараканов и без того чувствовал давно не испытываемое им непонятное влечение к этой незнакомой земле. Берега острова были, как и в столице Русской Америки, гористы, но на этом сходство кончалось. Если там, где правил Баранов, всё выглядело дико и мрачно, то здесь щедрое солнце оживляло и море, и небо, и землю ослепительно радостными красками — вода близ рифов была нежно-изумрудных тонов, закатное небо подкрашивало нижние края облаков пурпуром, яркая зелень прибрежных лесов и рощ как-то особо контрастно выступала на фоне омываемого волнами снежно-белого кораллового песка.

Вокруг медленно входившего в бухту корабля наперегонки носились весёлые остроносые дельфины: длинные туземные каноэ, плавно скользя, балансировали по волнам, спешили к ним под туго натянутыми треугольными парусами. Приблизившись, бронзовокожие лодочники, радостно скаля зубы, поднимались во весь рост и приветствовали корабль взмахами мускулистых рук. Эта земля одним своим внешним обликом давала надежду, что в череде заполненных работой будней наступают иные, сулящие блаженный отдых дни.

Но пока работы было всё же непочатый край. Три следующих дня прошли в разгрузке трюма от намокшего из-за течи груза. Его предстояло как следует высушить под жарким южным солнцем: пострадало не только хранившееся в трюме пшено, но и упакованные в тюки шкуры морских зверей. Если их вовремя не подсушить, там могли завестись черви, и, считай, драгоценный груз зверей, промышленных под носом испанцев, погибнет безвозвратно.

Водсворт заявил, что, пока трюм не будет освобождён, к ремонту корабля приступать нельзя. Поручив командование экипажем своему помощнику Нику Харперу, он бесследно исчез. На вопрос Тараканова, куда пропал их капитан, Харпер, по-свойски подмигнув судовому старосте, с ухмылкой сказал:

— Не беспокойся о нём, Тим. Капитан здесь не пропадёт. Ласки сандвичанок не причинят ему большого вреда.

В гавани стояло несколько американских торговых судов, и, встретив на берегу знакомых моряков, Тараканов узнал, что недавно сюда прибыл корабль «Открытие», но, по слухам, сейчас он находится у берегов острова Гавайи. Кажется, с удовольствием подумал Тараканов, стоянка будет отнюдь не скучной.

Остров Гавайи,

май 1816 года

Вторичное, после пребывания на Оаху, посещение острова Гавайи принесло доктору Шефферу как некоторые радости, так и некоторые огорчения. Радостным было прежде всего сознание, что наконец-то он достиг положения, когда и сам может командовать, повелевать другими. У него в подчинении уже целый корабль. Скоро будет и два. Перед ним поставлена достойная его способностей задача, которая возносит его в заоблачные сферы высокой политики. В случае успеха имя его будет на устах у многих: «Тот самый Шеффер, который присоединил к России остров Кауаи».

Огорчило же доктора отношение к нему Камеамеа. Когда после прихода в Каилуа они с Подушкиным нанесли ему визит, король никак не мог уразуметь, что перед ним уже не тот доктор Шеффер, с которым он встречался ранее. С Подушкиным король поздоровался первым, как с дорогим и всегда желанным другом: они неожиданно для Шеффера обнялись и троекратно, по русскому обычаю, расцеловались. Доктору же король как-то нехотя и уж совсем по-барски протянул руку.

Такого щелчка по носу в присутствии своего подчинённого доктор стерпеть не мог. В беседе он недвусмысленно дал понять королю, что теперь он, доктор Шеффер, главный начальник и над Подушкиным, и над кораблём «Открытие» и все вопросы надо решать именно с ним.

Камеамеа воспринял эту новость с истинно королевской невозмутимостью. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он не счёл нужным поздравить доктора со столь быстрым продвижением по лестнице власти. Бесцеремонно ткнув в него пальцем, он сказал Подушкину:

   — Папаа очень хитрый. Когда Папаа приехал сюда, он говорил Камеамеа, что послан Барановым собирать бабочек и жуков. А теперь Папаа говорит, что он командует здесь всеми русскими. Камеамеа не удивится, если завтра Папаа скажет, что он теперь командует Барановым. Камеамеа больше не верит тому, что говорит ему Папаа.

Доктор не воспринял этот поворот как катастрофу и не стал демонстрировать свою обиду, а с достоинством подчеркнул, что он не только натуралист, но и полномочный посланник Баранова по торговым делам на Сандвичевых островах... И дабы закрепить эти новые их отношения, пригласил короля отобедать на борту его корабля.

Камеамеа лениво ответил:

   — Пусть Папаа сначала пригласит на обед всех моих жён. Они любят вкусно покушать. Если обед им понравится, я потом тоже приеду к вам.