Ютрамаки, видя, что пленник его человек очень полезный, в знак полного уважения прав и достоинства русского промышленника вернул ему ружьё, сохранившиеся патроны и порох, и тогда Тараканов смог показать туземцам своё искусство в стрельбе. Ходившие вместе с ним на охоту рассказывали соплеменникам: он стрелял уток влёт так ловко, что ни одна птица не могла уйти от него живой.

Однажды к индейскому лагерю на берегу пролива пришли измождённые, шатавшиеся от голода люди с полубезумными глазами. Это были те из команды «Св. Николая», кто отказались отдаться на милость туземцев и решили самостоятельно выходить к морю. Товарищи рассказали, что их постигла неудача. Сумели построить парусную лодку, но в море, возле злополучного острова Дестракшн, где потерпел аварию их бриг, лодка тоже разбилась о скалы. Теперь они не видели иного спасения, как пережить зиму у племени, которое возглавлял Ютрамаки.

К тому времени Тараканов уже добился такого уважения среди туземцев, что его сочли достойным посвящения в круг избранных и приглашали участвовать в совете старейшин наравне с вождями. И он использовал своё положение, чтобы оказать покровительство соплеменникам, защищать их, когда им чинили обиды.

Зимой он жил в просторной, построенной своими руками деревянной землянке, и у него нашли приют несколько товарищей, деля с ним добытую в охотничьих походах дичь.

Вспоминая в эту ночь на корабле свою жизнь у туземцев, Тараканов горько скорбел, что не смог уберечь от безвременной кончины ни Анну Петровну, ни штурмана Булыгина. Они оказались в лагере другого вождя, кочевавшего в стороне от племени Ютрамаки. По дошедшим до Тараканова слухам, штурману и Анне довелось хлебнуть немало лиха. Им то позволяли жить вместе, то вновь разлучали. Хозяин пленницы устраивал ей сцены ревности, и жизнь обоих стала цепью мучений. Суровая зима и перенесённые душевные потрясения окончательно подорвали их силы. Первой ушла в мир иной гордая Анна Петровна. Спустя некоторое время скончался от чахотки и Николай Булыгин.

Утром Тараканов попросил Томаса Брауна не покидать побережье, пока не будут вызволены из плена его товарищи, убеждая, что главный правитель русских в Америке Баранов сторицей вернёт всё потраченное на выкуп.

Индейцы потребовали взамен товары, какие были у Брауна: байковые одеяла, сукно, стальные пилы; ножи, зеркала, порох. Торг был нелёгким, но Браун в конце концов принял условия индейцев и выручил пленников. В общей сложности на борту «Лидии» отправлялось в Ново-Архангельск тринадцать человек из экипажа «Св. Николая».

Напрасно Тараканов тратил слова на посулы: перед отплытием из Бостона бывавшие ранее на северо-западных берегах Америки торговцы предупреждали Брауна, что успех его похода в немалой степени зависит от того, удастся ли установить хорошие отношения с всесильным в тех краях Барановым, и вот сама судьба послала ему этих бедолаг, чтобы дать отличный шанс подружиться с правителем Аляски.

Пока собравшиеся на палубе русские и алеуты возбуждённо радовались освобождению, капитан провожал взглядом тающие среди деревьев дымки индейских вигвамов и думал о том, что русский начальник в Америке должен оценить жест доброй воли, проявленный им, Томасом Брауном.

И Баранов действительно щедро отозвался на эту услугу. За добро русские всегда платили добром.

Батавия,

12 апреля 1819 года

Утром «Кутузов» наконец снялся с батавского рейда. Капитан-лейтенант Гагемейстер повёл судно в Зондский пролив.

Состояние Баранова, несмотря на усилия доктора Кернера, почти не улучшалось. Он часто терял сознание, бредил. Просил Антипатра и дочь Ирину подойти к нему.

Гагемейстер ни разу не посетил больного, даже не справился о его здоровье. В минуту просветления, узнав об этом от Подушкина, Баранов вдруг дал волю таившейся в старческом сердце обиде.

А ведь когда Гагемейстер впервые пришёл в Ново-Архангельск на «Неве», всё между ними складывалось хорошо. Не ерепенился, как другие флотские офицеры, был вежлив, послушен его воле, без лишних слов исполнял указания. Да, уже тогда был сух, пунктуален, высокомерно держался с матросами. Ну и что? У каждого истинного служаки могут быть свои причуды. Они были и у него, Баранова. Лишь бы не страдало общее дело.

Он был доволен лейтенантом, доволен тем, как успешно осуществил тот миссию на Сандвичевы острова. И не Гагемейстер ли первым оценил все выгоды основания русского поселения на тех островах, о чём сообщил и в главное правление, и ещё прежде ему, Баранову? Причём указал, что король Камеамеа отнюдь не будет против такого соседства русских. Тогда же докладывал бравый лейтенант, что, ежели понадобится, можно подкрепить русское поселение силой оружия И не он ли, Баранов, дал аттестацию лейтенанту Гагемейстеру как человеку отличных способностей и знаний, радеющему о пользе компании, не он ли писал властям о том, что за усердие в службе лейтенант достоин более высокого офицерского чина? А ныне его же протеже, и не догадывающийся, поди, кому обязан производством в капитан-лейтенанты, в Ново-Архангельске смотрел на него как на зловредную блоху, посмел упрекнуть в подрыве авторитета компании из-за авантюрных действий на островах доктора Шеффера. И сторонился его во время плавания к Батавии, и теперь знать не хочет, насколько же скверно чувствует себя старый пень Баранов. Хорошо же ты отплатил, капитан, за доброе отношение к тебе.

Да, ошибся он в Гагемейстере, как ошибся и в докторе Шеффере...

28 сентября 1814 года

День, как обычно в этих южных широтах, был жарким, с лёгким пассатным ветром от востока-юго-востока. Ничто, казалось, не предвещало экипажу корабля «Суворов», шедшего под флагом Российско-Американской компании, каких-либо чрезвычайных событий.

Командовал кораблём двадцатишестилетний флотский лейтенант Михаил Лазарев, и столь же молоды были другие офицеры «Суворова», лейтенанты Семён Унковский и Павел Повало-Швейковский. Сознание своей молодости и беспредельности лежащей впереди морской жизненной дороги сообщало их чувствам во время первого для всех кругосветного плавания особую, свойственную лишь этому возрасту остроту. И всё же, несмотря на приподнятый душевный настрой, никто из команды корабля не мог предугадать, какую бурю эмоций предстоит им испытать во время стоянки судна в австралийском порту Джаксон.

Случилось так, что моряки «Суворова» первыми донесли до берегов Новой Голландии весть об успехах союзных войск в войне с Наполеоном и о вступлении императора России Александра в Париж. Столь приятное известие было по приказу генерал-губернатора английской колонии отпраздновано салютом из всех крепостных орудий, и сотни людей, ещё не знавших о прибытии в порт русского судна, высыпали на улицы, торопясь узнать, что происходит, радость возвещают пушки или горе, в честь чего палят, и, узнав, пускались в пляс.

Едва офицеры и матросы «Суворова» сошли на берег, как у них обнаружилось множество новоявленных друзей, не стеснявшихся вопреки молве о холодности англичан бурно изъявить свои чувства к русским морякам: их одобрительно похлопывали по плечам, поздравляли с общей победой и нарасхват тащили в таверны, чтобы от души отметить счастливую весть добрым стаканом рома.

В тот вечер город был освещён ярче обычного: в окнах домов, как на Рождество, выставили зажжённые свечи, звучала бравурная медь военных оркестров, и долго не унималось стихийно начавшееся днём народное гулянье.

Феерическая жизнь началась для русских моряков: званый обед у генерал-губернатора, на следующий день — торжественный приём в военном клубе, и вновь столы ломятся от изысканных яств, вино льётся рекой и провозглашаются бесконечные тосты — за императора Александра, короля Георга, герцога Веллингтона, фельдмаршала Кутузова, Витгенштейна, графа Воронцова, атамана Платова и других полководцев и героев, чьи имена отныне были крепко связаны с победными действиями против тиранившего Европу узурпатора. Желанными гостями были русские моряки и в загородных поместьях, и в домах простых жителей Сиднея.