Судьба плывших в маленькой лодке оказалась более плачевной: управлявшая ею ловкая женщина быстро причалила к селению, и в мгновение ока все пассажиры оказались пленниками.

Отряд промышленных подвёл итоги своим потерям: четверо взяты в плен, и среди них госпожа Булыгина. Двое ранены, притом один весьма серьёзно: стрела глубоко вонзилась ему в живот.

К числу пострадавших следовало отнести и штурмана Булыгина. Он проклинал себя, что доверился диким, понадеявшись на их честность, и отпустил жену без надёжной охраны. «Лучше бы это случилось со мной», — причитал он по пути. Ему сочувствовали, но кое-кто, включая Тараканова, думал втайне, что командир отряда не должен так распускаться: беда есть беда, но надо уметь держать свои переживания при себе.

Смертельно поражённый в живот Харитон Собачников стойко выносил боль и просил товарищей оставить его, чтобы не затруднять отрыв от врагов, но они лишь чаще менялись под наскоро сооружёнными носилками.

К ночи Собачников скончался. Была выкопана могила, куда, сказав приличествующие слова, и опустили тело. Над могилой поставили деревянный крест. Жалобный вой Норки огласил настороженную тишину леса.

Следующие несколько дней прошли в скитаниях по лесистым горам. К реке, где их могли поджидать дикие, выходить опасались. Непрестанно шедшие дожди подмочили порох, и теперь новое столкновение с туземцами лишало промышленных преимущества владения огнестрельным оружием.

Лес, по которому они бродили, был в основном хвойным, с преобладанием сосны и ели, в низинах встречались ивы и ясень, но листья с них уже опали. Прошла пора, когда можно было полакомиться ягодами, разлетелись и попрятались таёжные птицы. Лишь однажды мелькнул в отдалении олень, да и тот, почуяв людей, быстро ушёл в чащу. А между тем запасы взятых с собой продуктов кончились. Отряд стал испытывать муки голода. Питались губчатыми наростами с деревьев. Некоторые стали есть кожу, срезанную с камлеек, сшитых из горл сивучей, и лосиных торбасов. Людей уже шатало от постоянного недоедания, избавлялись от лишних вещей.

И всю дорогу хныкавший по жене Булыгин вдруг объявил несуразное: мол, ничего не остаётся, как съесть Норку.

Тяжёлое молчание было ему ответом. Но вскоре зазвучали голоса поддержки:

   — Норка спасала нас, спасёт и мёртвая.

   — Бог простит нас за это. Не самим же подыхать!

   — Ей тоже есть нечего, рано или поздно издохнет.

Кто-то возразил:

   — Дурно это, братцы. Будто своего товарища порешить собираемся.

Тараканов присоединился к супротивному:

   — Как хотите, а у меня её мясо и в горло не полезет.

В конце концов большинством всё же было решено заколоть собаку. Эту незавидную работу выполнил изголодавшийся до спазм в желудке промышленник Касьян Зырянов.

Когда тушка была изжарена на костре и стали делить на всех, Тараканов отказался:

   — Делите без меня, я уж как-нибудь обойдусь.

И тогда нервы у Булыгина окончательно сдали.

   — Братцы! — вскричал он со слезами на глазах. — Господа и товарищи мои промышленные! Вы думаете, мне легко такие решения принимать? Думаете, сердце моё кровью не обливается? Не приходилось мне прежде такие жестокие бедствия испытывать. Потеря супруги и голод разума меня лишают, и управлять вами более я не в силах. Поручаю Тараканову управлять отрядом. Может, он спасёт нас. И обязуюсь сам из послушания его не выходить. А ежели он вам не мил, выбирайте другого из своих товарищей.

Взволнованная речь эта промышленных не удивила, и каждый почти порадовался, что Булыгин сам решил сложить с себя обязанности по командованию отрядом. В неустойчивом и смятенном душевном состоянии роль начальника над другими не вполне была ему по плечу.

Дружный хор подтвердил, что Тараканова начальником они принимают и другого не надо. Булыгин тут же на листе бумаги составил акт о добровольном своём отречении от должности начальника партии и возведении в эту должность Тимофея Тараканова. Сам первый расписался под актом и попросил расписаться всех прочих, кто владел грамотой.

Тринидадская бухта,

конец ноября 1808 года

Уже более недели «Кадьяк» с отрядом Ивана Кускова стоял на якоре. Море штормило, и сильный бурун у берегов заставил Кускова отказаться от первоначальных планов послать на разведку промысловых мест группу кадьякских и лисьевских алеутов под командой Сысоя Слободчикова. Ждали прибытия отряда Булыгина на бриге «Св. Николай». Тщательные поиски на берегу убедили, что, скорее всего, люди из отряда Булыгина здесь не были.

   — Ума не приложу, куда они могли деться? — делился своей тревогой Иван Кусков. — Боюсь, как бы беда с ними не случилась.

   — Да хоть бы и беда, — спокойно отвечал бородатый, плечистый, лет сорока пяти, ветеран компании, старовояжный Сысой Слободчиков. — С Булыгиным люди опытные пошли. Один Тимоха Тараканов чего стоит. Должно быть, задержались.

   — Но и нам ждать их здесь более недосуг. Промыслы надо вести, место для будущего поселения подыскивать. Думаю, Сысой, завтра снимемся с якоря и пойдём далее, к заливу Бодего.

   — Знак надо Булыгину с Таракановым оставить, — подал мысль Слободчиков, — что мы были здесь и ушли такого-то числа в Бодего, где и будем ожидать соединения с ними.

Сказано — сделано. На приметном месте на берегу поставили на холмике деревянный крест. В основании же креста зарыли в жестяной банке извещение для Булыгина с текстом, предложенным Слободчиковым.

На следующий день «Кадьяк» снялся с якоря и пошёл вдоль побережья на юг, к заливу Бодего.

Побережье Нового Альбиона,

декабрь 1808 года

Собачье мясо ненадолго насытило промышленников. В лесу взять было нечего, и Тараканов решился, презрев опасности, опять выходить к реке.

Двигаясь вверх по руслу, вскоре набрели на две хижины. Узнали ли хозяева, что к ним идёт отряд иноземцев, или что другое было тому причиной, но жилища оказались покинутыми. Нашли лишь парнишку лет тринадцати, объяснившего знаками, что его родичи видели следы чужаков и, напугавшись, переправились через реку.

В хижинах, к общей радости, обнаружилось немало копчёных кижучей в связках. Взяли по двадцать пять рыб на каждого и, оставив компенсацию в виде бисера и корольков, удалились.

У небольшой речушки в овраге устроили привал. Тараканов выставил караул, а сам намерился осмотреть окрестности с соседней горки. С собой взял промышленника Козьму Овчинникова и одного алеута.

Овчинников первым взобрался на высотку, но, едва выпрямился, как откуда-то раздались грозные крики, и поражённый стрелой в спину промышленник рухнул на землю.

Поднявшийся ему на помощь Тараканов увидел по противоположному склону горы и с той стороны, откуда они пришли, множество вооружённых туземцев. Следующая стрела досталась алеуту, и тогда Тараканов, видя бедственность их положения, открыл огонь по нападавшим, целясь в ноги. Упал один, второй... Остальные, подхватив поверженных на плечи, обратились в бегство.

Обратный спуск с двумя ранеными был непрост. И хоть раны оказались неопасными, но, пока повреждённые в стычке не окрепли, пришлось задержаться на этом месте пару дней. Вновь подтвердилось, что дикие не оставят их в покое и надо куда-то уходить.

Теперь шли берегом вдоль реки, надеясь рано или поздно достичь озера, из которого река истекает, или богатых рыбой мест и там остановиться на зимовку.

Холодный ветер нагонял тучи, заунывно пел в вершинах сосен, и ему вторил бурливый говор шумящего внизу речного потока. Сознавая ответственность за судьбу доверившихся ему товарищей, Тараканов шёл впереди разведчиком и, стараясь ступать тихо, чутко вслушивался во враждебный лес, всматривался в каждый изгиб реки, карауля, не приготовлена ли засада.

Иногда на реке встречались приплывшие с верховьев туземцы, не выражавшие к странникам враждебных чувств, и у них выменивали рыбу и лососёвую икру в бурдюках из тюленьих кож. Во время одной из торговых операций индеец, продавший пузырь, наполненный китовым жиром, спросил, не хотят ли русские выкупить свою соотечественницу Анну. Почему-то ранее никто о такой возможности и не подумал.