— О том сам я позабочусь, — сказал Наплавков. — Выберем ночь, когда меня начальником караула назначат. Приду в его дом с верными людьми. Постараемся кончить с ним поскорее.

   — Это как же понять, — подал в наступившей тишине голос рябой Силантьев, — убивать будете?

   — Придётся умертвить, — решительно сказал Неплавкое. — Не только его, но и всё семя барановское истребить надобно, чтобы всходы не давало, — мстительно выдохнул Наплавков. — И всех ближайших к нему — штурмана Васильева, переводчика Джонса, а ранее всех — Матвея Огородникова, чтоб он отпор не организовал. Верхушку снимем — остальные сами на нашу сторону придут. Как считаешь, Иван?

   — Дело говоришь, — хмуро поддакнул Попов. — Они нас не жалели, и нам жалость проявлять не можно.

   — Но прежде ещё кое-что надобно завершить, — сказал Наплавков. — Мы с Поповым составим «Объявление» по тому типу, что было написано Беньовским перед отходом их судна с Камчатки — вроде как манифест народу и властям с объяснением наших действий, почему не желаем более терпеть этот гнёт. И все, кто здесь сейчас, манифест тот должны будут подписать. Собственноручная подпись послужит залогом решительности наших действий.

Круговой порукой хочет повязать, понял Лещинский. Подпишешься под этой бумагой — и труба. В случае провала ничто не спасёт — прямая дорога под трибунал.

   — О времени и месте следующей сходки, когда будем подписывать ту бумагу, дополнительно сообщу, — сказал Наплавков. — Тянуть с этим не след. Дней через десять соберёмся вновь. А сейчас всё. У вас, господин хорунжий, будет ещё что?

   — Да, кажись, обо всём сказано, — важно заявил Попов. — Расходиться, как и пришли, украдкой и по одному, чтоб никто в крепости ничего такого не помыслил.

Пробираясь обратно краем леса, Лещинский ощущал, как гулко стучит в груди сердце. Примкнув к заговорщикам, он рассчитывал, что всё будет устроено как-то иначе, культурнее, что ли. Но убивать детей? За что? Лишь из ненависти к отцу? Нет, этот Наплавков просто спятил! Провалит, всё провалит — колоколом стучала в мозгу мысль. И всех их отправят на эшафот.

Ему было страшно. Не за Баранова — за собственную жизнь.

17 июля 1809 года

С утра Баранов, пользуясь тем, что в последние дни установилась сухая погода, распорядился послать группу работников на покос. Из-за частых дождей заготовка сена всегда становилась проблемой, и приходилось ловить любой момент, чтобы успеть обеспечить скот кормами на зиму.

Другая группа людей отправилась на рубку леса. Дерево было нужно не только для топки печей, но главным образом для постройки зданий и кораблей. Расчистка от леса примыкавшей к крепости территории имела и оборонительную цель: до тех пор, пока вокруг селения не образуется свободная полоса, они не чувствовали себя в полной безопасности от колошей. Если уж лес не поддавался огню, против топоров и пил устоять он не мог.

В этот предполуденный час в огромном доме было тихо. Жена Анна ушла с дочками, Ириной и Катенькой, прогуляться по крепости, а заодно и посудачить с приятельницами алеутками. Антипатр убежал на берег — поиграть там со своим верным другом Семёном Лукиным.

Спускаясь со второго этажа, Баранов с удовольствием ловил тонкий, ещё не выветрившийся аромат свежего дерева, из которого был построен дом. На строительство пошла ель и местный кипарис, который из-за приятного запаха промышленные называли душмяным деревом.

Новый дом главного правителя был построен под руководством Кускова в то время, когда Баранов находился на Кадьяке. Вернувшись в Ново-Архангельск после полуторагодичного отсутствия и увидев, что было сооружено на месте скромной хибары, в которой он жил ранее, Баранов в изумлении воскликнул: «Да это и не дом, а настоящий замок!» Кусков лишь довольно улыбался. С тех пор за новой резиденцией главного правителя закрепилось название «замок Баранова».

С широкой веранды деревянные ступени вели прямо к бастиону, защищавшему крепость огневой мощью нескольких десятков орудий. Площадку у подножия дома Баранов собирался использовать как своего рода плац-парад, где можно устраивать торжественные церемонии и ставить почётный караул при встрече важных гостей, например, капитанов русских кораблей, совершавших кругосветные плавания.

Баранов позаботился, чтобы и внутреннее убранство дома внушало его посетителям, будь они русские мореходцы или купцы из заморских стран, должное почтение к столице Русской Америки. Богатейшая библиотека, картины старых европейских мастеров, арсенал с коллекцией ценных английских и французских ружей — все эти доставленные сюда из России произведения литературы, искусства, ремесла вызывали, как он убедился по реакции капитана «О’Кейна» Джонатана Уиншипа, неподдельное изумление, а когда посетители подходили к большим окнам на втором этаже и обозревали оттуда панораму залива, восторгу их не было предела. Он гордился своим домом, долженствующим, помимо всех удобств жизни в нём, демонстрировать каждому серьёзность намерений русских надолго осесть на этих берегах.

Поездка на Кадьяк была вызвана необходимостью приведения в порядок финансовых и других бумаг, связанных с управлением компанией. На Кадьяке его и застал пришедший в Русскую Америку в ходе кругосветного вояжа лейтенант Леонтий Гагемейстер, поступивший на службу компании. Особую радость Баранову доставило то, что Гагемейстер появился здесь на уже знакомой «Неве», экипаж которой под водительством Лисянского столь много сделал для восстановления утраченных позиций компании на острове Ситха.

Чопорный двадцатисемилетний лейтенант, родом из Прибалтики, вручил Баранову на борту «Невы» пожалованный ему за успешное управление колониями орден Святой Анны второй степени. Во время венчавшего торжественную церемонию банкета они разговорились. Гагемейстер рассказывал, что заходил по пути в Новую Голландию — далёкую английскую колонию в Южном полушарии, земли которой возделываются почти исключительно руками ссыльных поселенцев. «Британские каторжники, — с усмешкой, будто намекая на тяжёлое положение ссыльных здесь, в Русской Америке, говорил Гагемейстер, — живут там припеваючи. Платят им отнюдь не плохо, и некоторые умудряются даже сколотить недурное состояние. Мне упоминали об одном каторжнике, сумевшем скопить примерно тридцать тысяч фунтов стерлингов».

Баранов воспринял эти слова скептически, подумал про себя: «Британцы наплели ему, чтоб выставить себя в лучшем свете, а он за чистую монету всё принял». Но вслух сказал, что ежели б у их компании были такие возможности, они бы тоже платили больше. Да к тому ещё и подумать надо, стоит ли такие деньги платить. Он, мол, не знает, что уж там, в Новой Голландии, за люди, а тут народ такой отпетый встречается, что, ежели прознают, что у кого-то капиталы есть, то из корысти и прикончить втихаря могут. Здесь состояния лучше не иметь, дабы не возбуждать в людях преступное направление мыслей и разврат злодейских действий.

О случаях покушения на чужое добро у англичан Гагемейстер не слыхал, но признался, что и среди британцев, притом не только каторжников, отпетых людей хватает. В Джаксоне он познакомился с губернатором Новой Голландии господином Уильямом Блаем, который, между прочим, устроил бал в своей резиденции в честь офицеров «Невы». Так об оном Блае ему рассказали в форте, что в прошлом, когда он командовал судном «Баунти», матросы его корабля взбунтовались в южных морях. Мятежники захватили судно, а Блая вместе с его сторонниками высадили с корабля в шлюпку. С верными людьми Блай несколько месяцев скитался в океане, пока, на грани голодной гибели, они не достигли земли. По слухам, взбунтовавшиеся моряки затаились где-то на одном из островов Океании.

Отсюда и Баранов заключил, что среди британцев тоже мерзавцев хватает.

В ноябре прошлого года он отправил «Неву» с Гагемейстером на Сандвичевы острова, чтобы по возможности закупить там продукты питания для нужд компанейских поселений. Задерживается лейтенант. Должно быть, понравилось на благодатных островах. Пора бы и возвратиться.