Насколько помнил Баранов, девять лет назад, когда Гагемейстер впервые пришёл сюда на «Неве», он был не таким. Контраст с барственно раздавшимся офицером был тем явственней, что сам Баранов за прошедшие годы заметно сдал, сгорбился и, хоть и от природы был невысок, выглядел теперь ростом ещё ниже. Протянув визитёру сухонькую ручку со слегка скрюченными от артрита пальцами, Баранов пригласил его присесть в кресло и, чуть раздвинув губы в деланно-вежливой улыбке, нараспев сказал:

   — Ай, как годы бегут! Давно ли, Леонтий Андреянович, вы у нас гостили, вроде и немного воды с тех пор утекло, а как возмужал, поздоровел, каким орлом теперь смотришь! Вроде бы тот же Гагемейстер явился, да словно и не тот, другой уж: и телом покрепче, и званием повыше, и не один, а уж два корабля с собой привёл — глядишь, скоро и эскадрой командовать будешь!

Слегка ироническим и утрированно-простецким тоном Баранов хотел немножко сбить спесь с прибалтийского аристократа, приблизить его к реальности, напомнить, кто здесь, в Русской Америке, истинный хозяин всему и голова.

Но Гагемейстер, как ожидал Баранов, не стушевался и не изменил надменного выражения лица на приличествующую ситуации приветливость; взгляд, которым он мерил Баранова, был по-прежнему холодным и отстранённым.

   — Как здоровье ваше, Александр Андреевич? — суховато поинтересовался Гагемейстер, и Баранов уловил в его внешне безупречном вопросе интонацию строгого врача, ставящего диагноз безнадёжному больному.

   — Гнию потихоньку, как старый трухлявый пень, — с тем же оттенком балагурства ответил Баранов. — Всё жду, скоро ль главное правление сменщиком меня порадует, да, видать, не суждено. Недалёк уж час, когда собственными костями землю эту удобрять буду. Какие новости вы мне привезли? Что там, в Санкт-Петербурге, о замене моей думают? Можно ль мне на отдых надеяться?

   — О замене вашей в главном правлении думают, — небрежно ответил Гагемейстер. — Особых же новостей я вам не привёз. Да у вас тут, как мне в Калифорнии сказывали, пока мы к вам добирались, свои, и очень даже интересные, новости появились.

В устремлённых на Баранова глазах капитана Гагемейстера появился неприятный прищур, будто он рассматривал через лупу редкое насекомое.

Если бы разговор складывался иначе, без этого внутреннего напряжения, в обстановке во всём доверяющих друг другу партнёров, Баранов и сам открыто рассказал бы всё капитану Гагемейстеру, честно покаялся в ошибках, поспешности с выбором начальника столь ответственной экспедиции на Сандвичевы острова, спросил бы совета, как теперь быть и что делать. Столкнувшись же с ледяным тоном Гагемейстера, Баранов не считал нужным менять и собственный тон, каким демонстрировал собеседнику сохранявшуюся между ними дистанцию.

   — О чём же наши новости, Леонтий Андреянович?

   — Да о лихих действиях вашей экспедиции на Сандвичевых островах, — уточнил Гагемейстер, — о чём информировали меня встреченные в Калифорнии американские капитаны и частично подтвердил подробно расспрошенный на сей предмет начальник форта Росс Иван Александрович Кусков. Странно, право, что в главном правлении, в Санкт-Петербурге, перед моим отплытием никто меня о планах компании утвердиться на Сандвичевых островах в известность не ставил. И хотел бы я знать, Александр Андреевич, было ли такое предписание направлено вам после моего отплытия из Кронштадта, или же собственные ваши планы подвигли вас на это рискованное предприятие без согласования действий с главным правлением?

   — О выгодности утвердиться на Сандвичевых островах главное правление я информировал, — сухо ответил Баранов. — И притом пользовался вашими же, сударь, рекомендациями, которые высказали вы после посещения оных островов на корабле «Нева». Но поскольку из-за дальности разделяющих нас расстояний долго не мог получить ответа из Санкт-Петербурга, то решил начать действовать самостоятельно в расчёте, что в случае успеха операции главное правление полностью меня поддержит. Преклонность моих лет и необходимость ловить момент, пока ситуация не изменилась и шанс утвердиться на Сандвичевых не упущен, диктовали необходимость срочных и решительных действий.

   — Эдак, — с нехорошим смешком ответил Гагемейстер, — вы все свои неудачные действия на меня свалите. Право, совсем, Александр Андреевич, нескладно как-то получается. Выходит, это я рекомендовал вам отправить на Сандвичевы доктора Шеффера и ценой приобретения одного острова обострить отношения с американцами и королём Камеамеа? Вы уж, пожалуйста, за собственные действия сами и отвечайте и меня в свои аферы не впутывайте. Насколько мне известно, предприятие посланного вами доктора Шеффера потерпело полный и сокрушительный крах. Вы хоть подсчитывали убытки, какие понесла в результате ваших непродуманных действий Российско-Американская компания?

Баранов внезапно почувствовал, как тело и разум его слабеют. Да какое имел право этот офицер говорить с ним подобным тоном? Почему главный правитель должен давать ему, словно на суде, отчёт о своих действиях?

А Гагемейстер, уловив признаки гнева на дергающемся лице Баранова, торопливо сказал:

   — Я понимаю, насколько неприятен вам этот разговор, но главным правлением компании мне поручено обстоятельно войти во все дела вверенных вам российских колоний, что я и пытаюсь сейчас делать. Я вижу, что несколько переусердствовал. Не лучше ль отложить беседу до другого раза?

   — Да, пожалуйста, в другой раз, — чуть не шёпотом попросил Баранов. — Сейчас уйдите. Прошу простить, мне нехорошо. — Он достал платок, вытер со лба внезапно выступившую испарину, слабым голосом позвал: — Григорий! — Когда конторщик вошёл в кабинет, Баранов уже хрипел: — Принеси мне моё лекарство. Худо мне, голова кружится.

Гагемейстер поднялся.

   — Прошу извинить мне мою резкость. Я не думал, что вы воспримете наш разговор так болезненно. Желаю здравствовать.

Но Баранов так и не увидел в холодных голубых глазах капитан-лейтенанта хоть искры сочувствия к бедственному своему состоянию.

Отлёживаясь потом в постели, Баранов думал о том, что капитан Гагемейстер не торопится раскрывать своих полномочий. Неужели именно этого человека избрало главное правление для его замены? Манера держаться капитана Гагемейстера, его намёки на то, что ему поручено досконально войти во все обстоятельства компанейских дел, наводили на мысль, что это предположение имеет под собой почву.

Начало месяца выдалось, как обычно в это время года, пасмурным, дождливым. Уже третий день к «Суворову» подходили байдары, и темнокожие алеуты, одетые в непромокаемые камлейки, грузили в корабельный трюм тщательно упакованные тюки с мехами и другими товарами, предназначенными для отправки в Россию. Офицеры корабля уже знали, что по решению, принятому капитан-лейтенантом Гагемейстером, «Суворов» будет возвращаться на родину в одиночестве, а «Кутузов» на неопределённый срок останется в Америке. Пока было неясно, сможет ли корабль уйти в обратный путь до Нового года или же отправится в следующем году, но, по уверению командира судна лейтенанта Понафидина, через месяц их точно здесь не будет.

Непрекращавшиеся дожди не мешали регулярным встречам лейтенанта Яновского с Ириной Барановой. До Ирины тоже дошло известие о предстоящем отплытии корабля. В последние дни она выглядела печальной, почти не смеялась, как бывало, весёлым рассказам своего поклонника, взгляд её был подернут грустью. Яновский догадывался, что она переживает их скорую разлуку.

Как-то после очередного свидания, когда он прощался с ней, Ирина сказала:

   — Почему вы не говорите мне, Семён Иванович, что скоро уходите отсюда и нашим встречам наступит конец?

Яновский смешался:

   — По-моему, это будет ещё не так скоро. Говорят, Новый год мы встретим здесь.

   — Новый год... осталось до него всего ничего, — горестно вздохнула Ирина.

Она стояла у выходящего в сторону гавани окна библиотеки и смотрела на подернутую сеткой дождя панораму бухты. Клочья густого молочного тумана ползли меж отрогов гор. К ночи туман обычно накрывал землю плотной пеленой. Ирина куталась в наброшенную на плечи поверх тёмного платья белую шерстяную шаль: в доме топили, но здесь, в огромном зале, было прохладно.