― Так что мы будем делать? Что скажем людям? ― подала голос Димбо, когда в комнате окончательно воцарилась гнетущая тишина.
― Жемчужина... ― начала было Сахар.
― Думаю, они уже в курсе дел, ― оборвал я. ― По моей просьбе они должны были отправить туда людей на подмогу.
― Вряд ли мертвецам нужна помощь, ― прохладно отозвалась Вигуш.
― Их стоит похоронить, ― жёстко сказала Димбо, смерив швею тяжёлым взглядом. ― По всем правилам их поселения.
Вигуш недовольно цыкнула:
― Разве я с этим спорила?
Я повернулся к Арчи:
― Когда они снова нападут?
― Это никому не известно. Может завтра, может через одно лето. Но, убедившись в вашей безвредности, они вероятнее всего дождутся, когда всё поутихнет, а поселение восстановят, а потом вернуться за рабами. Империя живёт за счёт работорговли и нескончаемых войн. Стирать целый народ с лица земли им не выгодно. Вы будете жить в трепете и страхе и однажды смиритесь, что кто-то навсегда уйдёт, чтобы другие могли остаться и не знать бед и насилия. Это будет жертва, которую вы принесёте ради благополучия большинства, но ваш край уже никогда не станет прежнем, потому что все будут знать, но никто не осмелиться произнести вслух. И это знание пожрёт вас изнутри.
Арчи отвечал ровно, не выказывая ни единой эмоции, но от того его зловещее пророчество звучало ещё страшнее и неотвратимее.
― Может нам сбежать... ― осторожно вмешалась Снежка. ― В горы. Там они нас точно не отыщут.
― Козочки будут в восторге, ― съехидничала Вигуш. ― С радостью потеснятся в своих сырых и тёмных пещерках.
― Козочки? ― не поняла Новжа, я, впрочем, тоже.
― Горные козочки ― жительницы Эха, ― пояснила Димбо.
Эхо ― единственное людское поселение в горах. Оттуда привозили камень и руду, но о самих поселенках ходили разные небылицы, потому что те редко спускались с гор, и их почти никто не видел. Женщины, решившие выбрать самое тяжёлое место для проживания, и впрямь казались странными, ведь Светлый край был так велик и плодороден.
― Пленницы, ― внезапно подала голос Малка, успевшая за время наших препирательств справиться со своими рыданиями. ― Мы так и оставим их в руках мужчин?
― Разве мы можем что-то сделать? ― печально произнесла Димбо, а сама сжала правую руку в кулак. ― Они явились не невиданных кораблях с оружием в руках. Это страшные убийцы без сострадания и, может статься, даже без сердца. Разве нам по силам выйти против них?
Малка сорвалась с места и отошла к закрытому окну, толкнула ставни, впуская в комнату солнечный свет. Снежка отодвинулась подальше от яркой полоски, разделившей столы напополам.
Я рефлекторно сжимал рукоять Велимира, свисающего с пояса. Ладонь уже порядком запотела. Но душа так и рвалась в бой, в котором в одиночку было не победить.
― Возможно, ― осторожно начал я, привлекая всеобщее пристальное внимание. ― Только возможно, что мы могли бы попытаться собрать отряд, построить лодку и переплыть на тот берег Несмолкающего моря. Они не ждут, что мы явимся, и...
― И что? ― вздёрнула бровь Вигуш. ― Хочешь отправить ещё несколько наших на смерть? И кто научит их убивать других людей? Может ты? Разгуливаешь с этой длинной острой и опасной штуковиной, тыкаешь во всех. В этом всё и дело, верно? Хочется пустить кровь?
― Нет, не в этом всё и дело, ― ответил я сдержанно, очень уж хотелось врезать этой наглой равнодушной твари по морде навершием Велимира. ― Но найдём ли мы в себе силы жить дальше, зная, что где-то там женщины нуждаются в нашей помощи? Сможем ли простить себя за собственную никчёмность?
Тяжёлый и протяжный вздох Свеп, скрип отодвигающегося стула и фраза, брошенная пивоварщицей, походя нахлобучивавшей на голову шляпу, быстро вернули меня с небес на землю:
― Разве мы вправе решать такие вещи? Кто мы, в самом деле?
Она вышла ни с кем не попрощавшись, положив этим поступком конец Собранию Девяти. Не приходилось сомневаться, что вскорости весть о случившемся в Ракушке разнесётся по всему Светлому краю, не минет и далёкие горы, именуемые Волчьей Пастью. Но, как и пророчил Арчи, мы медленно превращались в овец на убой, способных только блеять и жевать траву, надеясь, что сегодня пастух прирежет кого-то ещё.
Глава 5.5. Глазами раба: соль земли
«Когда изображаешь глухонемого сложнее всего не реагировать на резкие и громкие звуки, контролировать дрожь собственного тела и внезапный испуг. Но этому я обучился заранее, ещё не приступив к работе шпиона, которым мне было суждено стать.
Империя только-только приблизилась к границам материка и стремилась выведать всё о потенциальных врагах, что непременно ожидали её на противоположном берегу моря. И я оказался подобен рыбе, выброшенной на сушу, не ведал, кто и как встретит меня, и должен был либо погибнуть, либо стать одним из них. До одного ясного весеннего дня я не слышал ни о каких женщинах.
В бурных фантазиях вырисовывались жестокие и кровожадные варвары, способные переломить меня пополам как тростинку. Иногда, когда жизнь казалась не такой мрачной, перед внутренним взором представали мудрые и могущественные мужчины, которые непременно возьмут меня под своё крыло, а позже разгромят Империю, обратив в прах её деспотию.
Но я не столкнулся ни с теми, ни с другими. Много часов посвятив подготовке, я оказался совсем не готов.
Овеянные ласковым солнечным светом, в тонких просвечивающихся одеждах, они по щиколотку стояли в песке, тёмную от загара кожу покрывали прозрачные, сверкающие как алмазы, капли. Странные на вид создания просто резвились, брызгая друг на друга морской водой. Их звонкий счастливый смех больно ударил по ушам, заставив замереть на месте как оглоушенного…
― Почему ты не улыбаешься, Гребешок? ― часто грустно спрашивала Соль, стоя у меня за спиной, думая, что я не слышу, к тому времени я уже научился понимать язык женщин.
Они не испугались, увидев меня впервые, совсем не насторожились, почти ничего не расспрашивали и приняли с распростёртыми объятиями, словно моё место всегда было среди них, только я раньше об этом не знал. Меня нарекли Гребешком. В конце концов, глухонемой совсем неважно, как именно её называли. Но мне, с рождения не имеющему собственного имени, впервые захотелось откликнуться на чей-то зов, даже если это означало разоблачение. И только желание и дальше оставаться среди женщин останавливало мои внезапные порывы.
― Улыбнись, Гребешок, ― шептала Соль, изображавшая ленивую панду.
Она нарисовала круги вокруг глаз сажей из-под сгоревшего костра, на чьих горячих углях ещё недавно жарилась рыба, и не слишком успешно жевала сырой бамбук. Дети разразились заливистым смехом, улыбнулись и старые. Увидев, что мои губы даже не дрогнули, Соль приблизилась, нежно провела кончиками пальцев по моей щеке, с грустью заглянув в глаза.
Дни женщины проживали в труде. Дети стремились помогать старшим, чтобы в будущем занять их место. Никто не находил работу скучной или рутинной. Они умели удивляться обыденным вещам и любили любоваться морем, в котором утопало вечерней солнце. Прозвали солнце Белой Рыбой и верили, что, когда на земле царила ночь ― под водой разливался день.
В определённые дни, ослеплённый счастьем бытия, я напрочь забывал, кем являлся в самом деле, пока не наступало время отправлять очередной отчёт. И, занося перо над бумагой, всегда отчаянно жаждал солгать. Сотворить в своём воображении жалких и жутких существ, питающихся падалью, живущих на грани выживания. Но безотчётный страх сковывал рассудок, и рука послушно выводила косые строчки одной лишь правды. Арчи не могли лгать своим хозяевам, их к этому приручали с малых ногтей, жёстко наказывая за самую крошечную ложь.
Я был откровенен с теми, кого ненавидел всеми фибрами души и грязно лгал тем, к кому успел привязаться. До самого последнего мига я не хотел верить, что этот сон закончится. В конце концов, я обманывал сам себя.
― Гребешок, Гребешок, Гребешок... ― напевала Соль, прохаживаясь с корзиной полной сырого белья, которое она развешивала на растянутой поперёк двора верёвке. ― Кто стащил твою улыбку, Гребешок?
