Литмир - Электронная Библиотека

Вот луна, которая ослепляет, как полуденное солнце. Надо мной черное небо, которого не знают люди, никогда не бывшие летчиками-высотниками. Внизу должна находиться земля. Я ее не вижу — разве что вот эта набрякшая темно-синяя часть неба и есть земля? Как раз такая, как небо, каким его видят люди нормального мира. Местами пространство внизу чуть желтеет, а там, где дрожат пучки огоньков, становится янтарным, искрится в лунном свете, как настоящая пустыня. Это мешает ориентироваться. Кажется, что летишь между двумя сомкнутыми куполами. Эти купола заполнены лунным светом, который создает ощущение пространства и заставляет помнить, что ты летишь с чудовищной скоростью, а не повис неподвижно над базой…

Еще несколько изнурительных часов, и я вернусь к ним на землю. Я мог бы смело сказать: я нигде не был. Это ведь не ложь. Ведь я действительно замкнут внутри двух куполов — черного неба и темно-синей земли…

Как приятно было бы тешить себя иллюзией, что я повис в бесконечности над базой и все, что происходит, просто милая игра для взрослых детей. Увы! Я хочу перейти на гражданские линии именно потому, что не верю в сказки. Портер был романтик и вдобавок фантазер. Поэтому-то он так глупо кончил. Но это не имеет значения. Я отсюда удеру. Портер тоже так говорил. Но ведь ему отказали перед тем, как его втиснули в карету. Портер тоже хотел перейти на гражданские линии.

Это будет, наверно, замечательное чувство, когда я смогу убедиться, что я самый обыкновенный, нормальный летчик. Как все другие. Те, что летают со скоростью новорожденной улитки. И висят совсем низко над землей. Ночью они различают ленточки поездов с желтыми полосками окон. Они размышляют как нормальные люди. Курят в кабине, просят стюардессу: «Принеси-ка черного кофе». Боже мой! Почтенные, добрые винтовые утки. Хорошо было бы стать извозчиком… или развозить молоко… Поздно… Вместо того чтобы спокойно развозить молоко, я стал отличным пилотом дальней авиации. Жаль! Пропади она пропадом, эта дальняя авиация! Сейчас я торчу над базой. Это абсолютно точно. Лысая башка луны качается за стеклом. Жаль, что облака ее не прикроют. Внизу, наверно, катятся валы облаков. Но на той высоте, на которой нахожусь я, луна вечно выставляет морду и сует лапы в кабину. А теперь она ощупывает мой комбинезон. Чего вытаращила бельмы, идиотка! Пустить бы в тебя «мандарином» — сразу бы переменила мнение насчет рода человеческого. Ручаюсь, такой «мандарин» вышиб бы тебе один глаз на веки вечные. А два — оба глаза, и перестала бы ты пялиться после захода солнца на лижущихся дураков на Монте-Марио. Дай тебе бог здоровья! Пока ты безлюдная пустыня, ты хоть можешь быть уверена, что тебя никто не поздравит «мандарином». А на земле тесно стало, вот люди и придумали большие потолки, и я должен мучиться в высотном костюме, в котором так трудно двигаться. Ужасно смешно — сидеть в кресле и не чувствовать его задом. Интересно, Портеру тоже было смешно?»

— Раф!

— Да?

— Летим?

— Да.

— А зачем?

— Не стоит, господин майор, говорить лишнее, ничего хорошего из этого не получится. Помните, как на ленту записали ту речь, что Портер произнес в машине?

— Портер был большой глупец.

— И глупо кончил, — добавил Раф.

— А мы не глупцы.

— Но мы ведь тоже летим?

— Это верно, мы тоже летим.

Герберт опустил руки на колени. Посмотрел на свои ладони. «Все это неправда. Очень легко определить, что правда. Вчера я послал записку — это правда. Комендант говорил, что поддержит мою просьбу. Это тоже правда. Я перейду на гражданские линии. А перед этим куплю билет до Рима. После всей этой глупой истории — иначе не назовешь мои развлечения на базе — хорошо будет поехать в Рим. Это город, где живут нормальные люди, которые плодятся уже тысячелетия, о чем убедительно говорят старинные развалины возле площади Венеции!»

Герберт посмотрел на часы.

«В это время там, на площади, царит всеобщее оживление. Молодые девушки идут с работы или спешат на свидание. Старые ловеласы не прочь увязаться за ними. Троллейбусы вышвыривают людей у белой лестницы Мавзолея. Полиция, лучшая в мире полиция, если судить по мундиру, прогуливается вдоль тротуаров. Форма не мешает им любезничать с женщинами, которые сами управляют автомобилями. Уж такая это дрянь, полиция. Вот это все — правда. Я поверну в сторону площади Венеции, смешаюсь с оживленной толпой. Мы пойдем вместе. Вчера я послал записку — это сущая правда; и мы удерем отсюда».

Для Герберта наступали привычные часы одиноких бесед с самим собой. Он боялся мыслей об аэродроме, о полете, о душном автобусе и чадящем плоскогорье.

«Но почему же я должен бояться всего, что составляет понятие «база». Может быть, если я сумею еще раз прочесть эту сказку, эту чудную сказку о нормальном человеке, которым я, безусловно, был когда-то, может быть, тогда я быстрее пойму, что правда, а что только глупая история. Даже если это не даст ничего, все равно стоит прочитать. Скоро мы сбежим отсюда вместе, и нужно соединить то, что было давно, и то, что ждет нас впереди, в одно целое. Так будет лучше, во всяком случае спокойнее».

Он все охотнее поддавался этой обманчивой правде. Теперь он старался вспомнить, с чего нужно начать, чтобы быть уверенным, что это действительно было начало.

V

Поезд дальнего следования на этот раз задержался на маленькой станции дольше, чем обычно. Здесь они сошли, большая группа мальчиков. Пока они выбрасывали из окон свои вещи, пока вытаскивали из багажного вагона палатки и прочее оборудование, железнодорожники обстоятельно и в очень обидных выражениях вспоминали всех их предков до пятого колена.

Весь личный состав станции состоял из одного-единственного дежурного, который по совместительству продавал также билеты, встречал приезжающих, обслуживал багажное отделение и толстую барменшу — свою жену. Кроме станционного здания, был еще здесь маленький домик, сложенный из пустотелого кирпича, за ним пакгауз, красивые и гордые тополя вдоль вытоптанной дорожки, ведущей к уборной. Уборная была просторная, прохладная, посидеть в ней было подлинным удовольствием, даже для тех, кто привык к комфортабельным городским клозетам.

Начальник лагеря распределил ношу. Герберту, которому всегда не везло, досталось опекать тяжелый шест для палатки.

Вместо заказанных двух автобусов приехал только один. Шофер пошел побалагурить с женой дежурного. Ребята тем временем грузили палатки на крышу, бросали в автобус рюкзаки. Те, кто был посильнее, уехали первым рейсом. Остальным, в том числе и Герберту с его тяжелой ношей, пришлось ждать возвращения автобуса.

Несколько ребят оккупировали уборную. Ясно было, что они там курят. Те, кому родители дали денег на карманные расходы, отправились в бар.

Герберт положил шест на усыпанный гравием перрон и вышел со станции. Неподалеку в густой зелени винограда прятался желтый домик, окруженный грядками картофеля, капусты и хилых подсолнухов. По булыжной дороге удалялась бричка. Мелькнули черные одежды и белые полотняные платки двух монахинь. Они приехали этим же поездом.

Бричка уже приближалась к первым домикам деревни.

А на полях неторопливо жужжали жнейки. Зерно сверкало, как раскаленный песок.

Прямо на Герберта вперевалку шли гуси. Это были настоящие гуси, к тому же совершенно безнадзорные. И Герберт подумал, что тетка, пожалуй, была права, когда говорила, что деревня — это совсем не то, что их вонючий район. Но зато у них в городе только на соседней улице было два кинотеатра. А здесь вряд ли отыщешь хоть один захудалый экранчик.

Но зато гуси остановились прямо у самых его ног. Вытянули шеи и вытаращили глазки. «Чего им от меня нужно?» Он сделал попытку ногой отогнать их. Один из гусаков клюнул подошву, потом с усердием принялся за шнурки. Видимо, ему понравилось. Герберт был так поражен, что не сообразил отступить в сторону перрона.

Он стоял, не двигаясь, разинув рот. Глаза резало песчаное марево полей, искрящихся солнечными брызгами.

8
{"b":"593940","o":1}