Шнурки были уже почти съедены, когда Герберт увидел вдали рыжее облако пыли. Оно быстро приближалось. Раздался свисток начальника лагеря. Нужно было строиться.

— Эй, ты! — закричали ребята. — Чьи это гуси?

— А я откуда знаю?

— Так чего ж ты их тянешь за собой?

— Они сами идут. Шнурки у меня съели.

Построились в две шеренги. Герберт поднял шест. Взвалил его на плечо и ждал. Начальник что-то кричал, но ничего не было слышно. Ребята галдели куда громче. А гуси уже добрались до ботинок первой шеренги и торопливо подкреплялись шнурками, аккуратно выплевывая жестяные кончики. Забавно было смотреть, как эти твари атаковали первую шеренгу.

Со станции выбежал дежурный и закричал:

— Оставьте моих гусей!

— Они сами!

— Мерзкая скотина. Помешались на шнурках. Даже монахиням не дают прохода. Дьявол их попутал. Начальник, учтите, что я убытки не возмещаю уже несколько месяцев. Мне бы пришлось половину жалованья растратить на шнурки. Пошли вон! Скоты! Эй, мать! Забери гусей, товарный идет.

Толстая баба с полотенцем выбежала из домика и принялась гонять гусей, которые разбрелись по путям.

— Старик, — кричала она, — закрой семафор, а то мне их не загнать.

Начальнику лагеря она пыталась объяснить:

— Моя птица, как нажрется шнурков, так ей море по колено, как мужчине после коньяка.

Дежурный закрыл семафор как раз вовремя, потому что товарный уже показался.

Ребята подняли рюкзаки и другую поклажу. Автобус вернулся. Герберт пристроил шест на крышу. Кинул в окно рюкзак и забрался в автобус. Шофер немного поспорил с начальником лагеря, и наконец автобус тронулся.

Пшеничные поля, сады со смородиной и крыжовником, сады с бумажным ранетом, снова пшеница, уже сжатая машинами, жара и песок, великолепно хрустящий на зубах, — все это осталось позади. Дорога была вся в выбоинах. Ребята приникли к окнам в надежде, не покажется ли обещанное озеро.

Потянулись выгоревшие на солнце луга.

Должно быть, уже недалеко!

Через несколько минут автобус остановился на околице деревушки. В кювете валялся привезенный первым рейсом багаж. Но ребят почему-то не было видно. Возле багажа ждал только учитель.

— Где ребята? — спросил начальник лагеря.

— А где озеро? Нам ведь обещали, — загудели вновь прибывшие.

— Озеро рядом, за гумном. И ребят вы наверняка там найдете, если только они не забрались в чей-нибудь сад.

Косые лучи солнца доходили уже только до половины тополей, и поэтому все энергично схватились за колышки, веревки, брезент и лопаты.

Герберт, зачисленный в группу старших, ставил палатку на краю лагеря. Дальше простирался луг, буйно заросший клевером, викой и пыреем, а за ним — картофельное поле. Оно тянулось до небольшого ручья и заболоченных кустов.

Из школьного здания выносили топчаны. Вкопанный в землю шест, отягощенный тяжелым брезентом, качался из стороны в сторону. Но ребята уже натягивали веревки и вбивали колышки. Герберт раздавал одеяла: каждому по два. Ребята вытряхивали вещи из рюкзаков, под подушки, набитые сухим сеном, прятали пижамы. Кто-то намалевал на брезенте одной из палаток великолепное коровье вымя. Перед палаткой вкопали табличку с надписью: «Отряд имени коровьего вымени». Шутка всех развеселила, и в палатке воцарилась подлинная лагерная атмосфера. Но начальник лагеря пригрозил выбросить табличку. Ребята загудели:

— Много он на себя берет, этот начальник!

— Вот именно!

— Нечего ему разоряться, пусть будет доволен, что мы еще шум не подняли.

— Глупо было сюда приезжать!

— А чего же ты приехал?

— Почем я знал.

— Слушайте, а какие здесь яблочки в садах! Сам видел.

— А озеро?

— Сейчас посмотрим.

— К черту озеро! Чуете, какой ветер?

— Ага. Это ветер с моря. Я даже слышу, как волны шумят…

— И чего они нас сюда завезли?

— Пару часов ходьбы — и мы на берегу моря.

— За деревней есть указатель. Всего несколько километров до портового городка. А там настоящие шлюпки и катера — утром они уходят в море на охоту, — длиннющие волнорезы, где гуляют люди, чайки кружатся у берега, и еще там есть настоящие кабачки…

— Ох, не растравляй, а то здесь совсем муторно станет.

— Стройся!

— Опять строиться?

— Да что мы, в армии?

Герберт слушал молча. Он свернул рюкзак, сунул его под подушку. Перебросил полотенце через плечо.

Ребята вышли из палатки. Солнце уже скрылось, зато теплый, освежающий ветерок ласкал их обнаженные плечи, руки и спины. Они поднялись по песчаному склону, заливным лугом пошли к озеру.

Ряды пихт окружали берег. А за ними вдаль тянулся камыш — зеленый или цвета спелой кукурузы.

На краю откоса ребята разделись. Один за другим они сползали в воду и отплывали от берега.

Герберт зашел в воду по пояс. Добрался до камня, выступавшего над водой. Положил на него мыло и полотенце. Потом долго еще блаженствовал в воде. Ему совсем не хотелось браться за мыло или выходить на берег. Невозможно было решить, холодна или тепла вода. Пожалуй, она была такой же, как воздух после знойного дня страдной поры. Казалось, что над озером повис запах сжатой пшеницы. И вода тоже пахла, или, может быть, это ветер доносил с противоположного берега запах истлевших камышей и сожженных солнцем трав.

Герберт посмотрел на запад, потом перевел взгляд на воду. Она отражала пылающий отсвет неба. Будто кто-то рассыпал лепестки мальв, дрожавших на крохотных складочках водной глади. Огромное остывающее солнце вытянулось, стало похожим на розовое пасхальное яйцо. Оно легло на коричневую полосу холмов. Но не надолго. Разогретая дневным зноем, земля расплавила сплющенный диск. Зной, который еще звенел и дрожал над полями, сожрал солнце.

Герберт намылил ладони, вымыл лицо. Погрузил голову в воду. Лег на спину и поплыл, слегка подгребая руками. Неподалеку слышались голоса ребят. Их начальник стирал носки. А чуть дальше все тонуло в фиолетовой дымке.

Герберт подумал, что приехал сюда именно для того, чтобы лежать вот так, вытянувшись, на воде и всем своим телом ощущать, что отдыхаешь. Он дал себе слово каждый вечер проводить на озере. Когда ребята выкупаются и вернутся в палатки, он заберется на откос, сядет, поджав ноги, и будет смотреть на тот берег.

В городе он ни за что не подумал бы, что в состоянии провести хоть четверть часа, ничего не делая. Конечно, не дома. Чужой дом, тесный и шумливый, вынуждал что-нибудь делать, хотя бы совершенно механически. Даже во время скучных уроков истории и литературы он или просто следил за звуком чужого голоса, или украдкой читал книгу. Во всяком случае, он был чем-нибудь занят. Вечерами он бегал в кино или слонялся по улицам. Он любил мостовую, залитую потоками машин, асфальт, на котором сверкали отражения реклам и неоновых огней. Домой он возвращался поздно. Тетка, если просыпалась, ворчала на него. На цыпочках он проскальзывал в ванную. Плескался под краном, ждал, когда тетка заснет снова. В ванной он хранил даже журналы и книги. Искупавшись, он читал, когда все уже спали и ванная принадлежала ему одному. И все-таки тетка была права, и, в сущности, не такая уж она была злая. Это все из-за тесноты — ведь в войну весь город превратился в развалины, а новые квартиры чертовски дорого стоили. Здесь, в деревне, все совсем иначе, чем в задымленном городе.

Герберт последним вышел на берег. Он досуха вытер голову, надел штаны и носки.

Он шел замыкающим. Перед его глазами качались белые пятна полотенец, переброшенных через плечи ребят. На мокром лугу хлюпала под ногами вода. Неподалеку пронзительно кричала какая-то зверюшка. Кто это? Лягушка? Кузнечик? Герберта радовал этот новый неведомый мир. Ему хотелось разгадать все его тайны.

Вечерняя линейка тянулась очень долго. Даже дольше, чем ужин в специально оборудованном для этой цели школьном зале. Начальник лагеря произнес целую речь, и все отчаянно скучали.

Наконец с мачты спустили флаг, и ребята отправились по палаткам.