— Ну что же, поезжай. Жаль только, что заберешь Доротти. Я привык к вам. Выпей, вино хорошее, настоящее итальянское.

— Давай плюнем на все и сыграем в шахматы?

— Охотно.

— Только без королевского гамбита: не терплю драк на доске.

— Идет, разыграем староиндийскую.

Через месяц Портер получил назначение. Уже было известно, куда его посылают. Доротти уволилась из больницы — она уезжала с мужем. На базе ей обещали место в военном госпитале.

— Поедем с нами, — предложил как-то Карл.

— Ты с ума сошел!

— Хоть полетаешь наконец по-настоящему.

— Мне и тут неплохо.

— Знаешь, я познакомлю тебя с ребятами, которые едут вместе со мной. Они наверняка тебе понравятся. Это мировые ребята, настоящие ассы.

Но Герберт не выразил особого желания знакомиться.

Однажды днем они сидели, изнемогая от скуки. Доротти не было дома, у нее были какие-то дела в городе. Выпили кофе и спустились к автомашине Герберта.

— Ну, так где живут твои ребята?

— Не знаю.

— Как же ты собираешься меня с ними знакомить?

— Один из них наверняка сидит в пивной. Мировой парень. Чудно как-то его зовут, да и хозяина пивной тоже. Он — Майковский, а хозяин пивной — Барановский или что-то в этом роде. Он, кажется, поляк, все его называют просто Майк.

— А где эта пивная?

— На Милуоки.

— Поищем.

Они долго ездили по Милуоки, пока не нашли вывеску: «Ресторан — Барановский».

— О, — сказал Карл, — я же говорил, что Барановский, только ресторан, а не пивная.

Они спросили кельнера, нет ли здесь капитана Майка.

— Нет. Наверное, он в другом польском ресторане.

— Где это?

— Здесь же, на Милуоки. Ресторан господина Ленарда. — И он объяснил им, как туда проехать.

У Ленарда они действительно нашли капитана. Оказалось, что он много слышал о Герберте и весьма лестно отзывался о машинах, в проектирование которых и Герберт вложил свой труд.

— Вы едете с нами? — спросил капитан.

— Нет, зачем же?

— Вам повезло.

— А Карлу не терпится поскорее уехать.

— Карл — романтик. Потом он поймет. А я еду, потому что должен.

— Тут вам не на чем летать?

— Выходит, что так. Придется теперь возить этот ценный груз туда и обратно. Забава кретина. Как подумаю, что надо будет тащить его в воздух, болтаться там с ним сколько положено, а потом приносить под брюхом назад, на базу… Но хоть машины дают хорошие. Конечно, из-за груза, а не из-за людей.

— Как всегда.

— Да я и не жалуюсь. Так, к слову пришлось.

— Где Ленцер? — спросил Карл.

— Сейчас придет. Выпьем чего-нибудь?

— Можно манхеттена, — предложил Герберт.

— Нет. Здесь пьют фирменную водку с польскими этикетками. Угощаю вас польской хлебной. Она покрепче манхеттена.

— Ну что ж, раз крепче, давай.

— Наконец-то!

— О, Ленцер приехал!

Майор Ленцер был небольшого роста худенький человек с продолговатым аристократическим лицом. В линии бровей, в плотно сжатых губах угадывалось превосходство. Герберт почему-то подумал, что он француз по происхождению и в его жизни была какая-то семейная драма.

Но он несколько ошибся. Ленцер не был чистокровным французом, француженкой была только его бабка; шотландец, с которым она связала свою судьбу, эмигрировал в Штаты и оттуда — на Филиппины. Ленцер участвовал в японской кампании, очевидно, с тех пор и застыло на его лице трагическое выражение.

Майк действительно оказался мировым парнем. Он чертовски всем нравился. Все охотно пили с ним водку, а он пел забавные песенки на языке, напоминавшем журчание ручейков в осеннюю пору.

Майк заставил Портера рассказывать о своей жене, и ему так захотелось увидеть Доротти, что он ночью поехал на машине Герберта домой к Карлу. Назад его повезла Доротти, так как почувствовала, что в машине сильно пахнет водкой.

Майк знал в ресторане почти всех и разговаривал с ними на языке, на котором пел свои песенки. По большей части это были пожилые, люди, со скудными средствами, но самолюбивые и очень предупредительные. И все с титулами. Герберта удивило, что в Польше перед войной было столько полковников авиации и морских офицеров. Интересно, они все здесь собрались или кого-нибудь оставили на родине?

В тот день Майк был в ударе. Ему пришла идея написать письмо на родину — вот уж когда посмеялись! Каждый дал по доллару, и в конверте оказалась толстая пачка денег, которая, правда, тут же перекочевала в буфет: все равно бы на границе не пропустили.

Когда вышли из ресторана, над Чикаго стояла ясная ночь. Холод, резкий, пронизывающий холод с Мичигана пробирал до костей.

Улицы давно опустели. Только перед ночными ресторанами еще стояли цепочки автомашин. Герберт завез Портеров домой. Возвращался на большой скорости. От выпитой водки мысли путались в голове. Майк — мировой парень, Ленцер тоже мировой, хоть у него и трагическое лицо, Портер уезжает, и он опять останется один со старым Пирсоном. Вспомнил, что Доротти кокетничала с Майком, и ему стало чуточку обидно. Странно, ему нисколько не было обидно, когда Карл распрощался с ним в машине и пошел к воротам с Доротти, а вот когда Доротти кокетничала с Майком, ему было обидно.

Но все это в общем было неважно. Он гнал машину в Уорренвилл и думал, что вечер все же провел неплохо.

Как оказалось, это был его последний приятный вечер в Чикаго.

Через несколько дней Герберта вызвали к шефу. Он сразу почуял недоброе. Несколько летчиков-испытателей уже проклинали день, когда их послали неизвестно на какое время, неизвестно на какую базу.

И теперь фирма посылала его на ту же базу и обещала через год вернуть на конструкторскую работу, когда окончится какой-то там кризис в управлении, контролирующем деятельность всех военных авиационных фирм.

Герберт понимал, что ему подложили свинью, что его лишили воли, права выбора. Он давно был в плену. Он был пленник — когда и почему это случилось? Так или иначе, он должен был ехать. Уже тогда, в Денвере, он предполагал, что все это глупо кончится, ведь вся работа в фирме не имела никакого смысла. Разве что исторический. Вот, мол, что сделали люди. Это достижение человеческого разума. Бессмысленное достижение, если, разумеется, не считать работы на базе, — она-то была кое-кому нужна.

— Господин майор.

Он ответил не сразу, оглядел кабину.

Циферблаты. Голубое, болезненное мерцание приборов. Стрелки часов передвинулись на одно деление. Стрелка указателя скорости чуть-чуть сдвинулась назад. Металлические блики лунного света сползли с манжетов комбинезона на руки. За стеклами кабины по-прежнему бескрайняя черная ночь, а луна словно ртутный шар.

Герберт слетка повернул голову и увидел темную фигуру. Шлем Рафа уже не поблескивал. Все его кресло тонуло во мраке. Свет дрожал на приборах, стоящих по бокам. Казалось, что тут и там в беспорядке развешаны грязно-белые тряпки.

Спиной Герберт чувствовал третьего человека. Его не было видно в темноте. Герберт не слышал стука аппарата, но чувствовал неуловимый для других, характерный шорох. Он знал, что это стрекочет передатчик.

Стрелки приборов беспрерывно подрагивали. Хотя Герберт и слышал, как дышат двигатели, он еще раз проверил, равномерно ли поступает горючее, не перегреваются ли камеры. Но почему упала скорость? Второй пилот снова повернулся к нему.

— Господин майор.

— Гм…

Раф поднял спинку кресла. Минуту он не двигался, то ли задумался, то ли, может быть, зевал.

— Выключите автопилот, — сказал он, — я поведу.

— Зачем? — удивился Герберт.

— Скорее время пройдет. Скучища страшная.

— Что-то тебе сегодня не терпится. Посмотри на часы. На то, чтобы потрепать себе нервы, времени у нас достаточно.

— Как вы думаете, почему с базы нет известий?

— Каких известий? О чем это ты?

— Неужели она еще не родила?

— Ах да, я совсем забыл. Конечно, еще нет. Это тебе не картошку сварить.