— У меня голова кружится.

— Ну…

— Очень кружится, Герберт, держи меня.

Она оперлась о его ноги, и он привлек ее к себе, чтобы она могла положить голову ему на колени.

— Уедешь?

— Да.

— Жаль.

— Почему?

— Так.

— В бутылке есть еще немного, хочешь?

— Нет, у меня и так уже голова кружится. Как хорошо.

— А сейчас?

Он наклонился и коснулся губами ее щеки. Она не отвернулась и не спрятала губ, и он долго-долго целовал их, пока они не стали влажными, мягкими, усталыми.

Тогда она поднялась и сказала, что нужно возвращаться.

— Поедем в Уорренвилл.

— Что ты, Карл ночует дома.

— Ну и что?

— Не могу. Кто будет купать ребенка?

— Иди сюда.

— Нет, здесь — нет.

— Почему?

Но она не ответила и пошла по дорожке.

Он быстро догнал ее, да она и не собиралась убегать.

Они стояли, обнявшись, и вдруг услышали голоса.

Шли рыбаки на вечерний лов. Они сказали «добрый вечер» немного не так, как обычно говорят «добрый вечер».

— Если бы не Карл или если бы все сложилось иначе, я бы женился на тебе. Я всегда об этом думаю, когда смотрю на тебя.

— Ты поздно об этом вспомнил. Идем.

— Хорошо.

— Привези мне кирпичик из Колизея.

— Там нет кирпичей, там камни, и их сторожат.

— Ну, не привози ничего. Когда будешь целовать красивую девушку, подумай обо мне. Если вообще сможешь в такой момент думать.

— А ты передай привет Карлу. Хотел бы я быть сегодня на его месте.

— О! Тогда бы ты сначала читал книги, потом долго мылся в ванной, опять читал и в полночь заснул бы в своем кабинете.

— Так поедем в Уорренвилл.

— Нельзя. Кто знает, может быть, как раз сегодня он не захочет читать.

— Все это ерунда, галчонок. Вы чудные оба, и я очень вас люблю, хоть Карл и помешался на дальних полетах.

Потом, в вагоне, они уже не разговаривали. Оба чувствовали легкое опьянение.

Герберт прекрасно помнил этот вечер. Он не знал только, думал ли о нем по пути из Галифакса в Европу или возвращаясь с континента в Новый свет с его пошлой столицей.

Но разве это имеет какое-нибудь значение?

После возвращения Герберта прошло почти полгода.

Вместе с группой старших конструкторов он выполнял специальное задание. У фирмы были странные вкусы. Даже не вкусы, а капризы. Ее требования смешили конструкторов, забавляли, как забавляют родителей первые каракули детей.

Фирме нужна была новая машина. И в этом не было ничего удивительного. Но какая? Вот что было самое главное…

Машина должна быть дешевой, простой, но абсолютно надежной. Другими словами, в самых трудных условиях полета она должна вести себя именно так, как задумали конструкторы, и это еще не все. Большой потолок. Громадный радиус действия. Несколько тысяч километров, заправка горючим в воздухе, снова несколько тысяч километров и возвращение на базу. Гигантская грузоподъемность как непременное условие, с этим условием и делается заказ. Итак, должна быть гигантская грузоподъемность, громадный радиус действия и большой потолок. Три взаимно исключающих качества!

Надежная… Чтобы вела себя так, как задумали конструкторы. Если машина не будет надежной, вся работа пойдет насмарку. Она будет возить чрезвычайно ценный груз. Даже трудно представить себе его стоимость. Скажем, груз этот стоит столько же, сколько большой промышленный район радиусом в несколько десятков километров вместе со всеми населяющими его людьми.

Фирма уже давно занималась этой работой, но шла она вяло, так как никто ею особенно не интересовался. И вдруг началась дьявольская спешка. Почему? Фирма, которая годами мирилась со спячкой, сейчас бросала колоссальные средства, чтобы ускорить работу.

Говорили, что чрезвычайно ценный груз создан, только нет машин, на которых можно было бы его перевозить. Отсюда такая спешка. Но, не зная груза, трудно создавать машину. А груз все накапливался, и потому лихорадочно выбрасывались все новые средства и в конструкторских бюро даже ночью не гас свет.

Новая работа вынудила Герберта забросить докторскую диссертацию. Он ругал фирму на чем свет стоит, но что он мог поделать — контракт был подписан. К его диссертации относились весьма пренебрежительно. «Машина прежде всего, — говорили ему. — Машина нам важнее, чем ваша докторская диссертация, а платим мы больше, чем вы получили за все ваши опубликованные труды».

Он все еще жил у Пирсона, хотя мог уже купить собственную виллу или снять приличную квартиру в центре города. Купил только автомобиль — ему осточертела электричка и ежедневное хождение на вокзал. Автомобиль был малолитражный, французский. Огромные американские мулы были ему не по вкусу.

Пирсон совсем поправился и ходил уже без палки. Он все еще стриг траву на газонах и подумывал сменить мебель в гостиной, хотя гостей у него не бывало. Только иногда приезжала Люси. Она, как и прежде, переворачивала все вверх дном, и Пирсон долго потом приводил дом в порядок.

Летом Герберт пользовался террасой. Он поставил там удобный шезлонг. Читал или просто лежал долгими вечерами при лунном свете, наслаждаясь легким ароматом цветов. Тогда он впервые задумался над тем, не расторгнуть ли контракт с фирмой, и даже кое с кем советовался на этот счет.

Он скоро понял, что не стоит затевать этого дела: фирма не согласится на разрыв контракта.

А с машиной творились непонятные вещи.

В один прекрасный день работы приостановили. Странно, их перестали подгонять! Даже взяли двух конструкторов на другую работу. Все было готово к первым испытаниям. Но дело застряло на мертвой точке, как сор в мусоропроводе.

Однажды часть конструкторов куда-то перевели. Поговаривали о базе, чертовой дыре, где не было ни нормальной жизни, ни нормальной работы.

Приезжал Карл, спрашивал, как идут дела с новой машиной.

— Не знаю, — отвечал Герберт.

— Не знаешь?

— Нет.

Карл первый узнал обо всем.

— Так вот, — сообщил он, — вы делаете машину, у которой будет большой потолок, громадный радиус действия, гигантская грузоподъемность, она будет проста в управлении и достаточно дешева. Одного вы не сможете запланировать. Этого не смогут запланировать даже самые гениальные головы в ваших конструкторских бюро. Речь идет о том, что груз ваш исключительно дорогой. А вы же не можете дать гарантии, что машина при всех ее качествах достигнет цели. Правда?

— Такой гарантии никто не давал с тех пор, как летают люди. Не пойму, к чему ты клонишь.

— А вот к чему. Вам платят за то, чтобы вы сделали такую машину. А в другом месте другим людям платят за то, чтобы они выдумали что-нибудь такое, и тоже с гарантией, что бы помешало вашей машине достигнуть цели. Те люди ломают голову над ракетами, которые должны уничтожать любые машины при любом потолке.

— Очевидно.

— Тебе понятно, что это такое?

— Да. Как будто понятно. Ракета быстрее доставит к цели этот груз, чем наша машина.

— Авиация отмирает, а с ней и летчики.

— Не болтай глупостей, — вдруг рассердился Герберт. — Смотря какая авиация. Люди еще долго будут летать на машинах, которые годятся на слом.

— Глупая болтовня о гражданских линиях.

— Вовсе не глупая. Я серьезно подумываю о том, чтобы возвратиться на родину и работать на гражданских линиях, как большинство пилотов. Все дело в контракте, понимаешь?

— Да.

— А ты?

— Что я? Я офицер. Это моя профессия. Дальние полеты. Когда налетаю свою тысячу часов, стану инструктором, и все. Я всегда хотел летать на самолетах большой дальности. Вот это, я понимаю, полеты! Это тебе не старая дорожка от Брюсселя до Лондона. Не успеешь взлететь, как под тобой пригороды Лондона.

— Кому что нравится.

— Герберт!

— Да?

— Я хочу уехать из Чикаго.

— Куда, черт побери?

— Надо немного полетать всерьез. Может, поеду на какую-нибудь базу, где летают всерьез.