Князь обратился к Богу в предсмертной молитве: «Господи, да избавятся от вечных мук и любимый отец мой, и мать моя, и брат Борис, наставник юности моей, и ты, брат и друг Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся! Уж не увижу вас в жизни сей, ибо разлучают меня с вами насильно. Увы мне, увы мне! Ты, Борис, услышь глас мой! Понял я, почему принял ты смерть, и силою твоего духа сейчас укрепляюсь. Не хочу умирать, но куда деться от убийц? Только началась жизнь моя, а уже прерывают ее, не дав свершить дел праведных, к которым готовился я. Одной смертью могу послужить Тебе, Господи, вам, братья мои и дружина…»

Он услышал, что Юшка плачет, повернулся к нему и обнял:

— Прости!

И видя, что Юшка не успокаивается, обратился к Горясеру:

— Его не убивайте, что вам его смерть? Не мой он отрок, Ярослава.

— А! Так вот кто от нас хотел ускользнуть! Как его отпускать, если донесет он на нас? Нет, Глеб, всем вам — и Ярославу-хромцу тоже — конец пришел!

— Думаешь, Горясер, в тайне останется ваше злодейство? Нет, и предательство твое, и что руки у тебя теперь навеки в крови невинных, — все тебе зачтется! Ибо сказано не мною, а Иисусом Христом: земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе…

— Торчин! — крикнул Горясер. — А ну, покажи свое умение! Хватит нам пустые речи слушать!

Торчин на четвереньках стал подбираться к Глебу. Подобравшись, кинулся на него, повалив. Выхватив свой широкий нож, Торчин сунул его прямо в сердце Глебу и навалился так, что нож вошел в тело по самую рукоять. Торчин помедлил, поворачивая нож, а потом дернул его на себя, резко отпрянув от Глеба.

Юшка отчаянно закричал, вскочив на ноги. Наемники пронзили его копьями, опрокинув на дно ладьи.

Горясер видел, что Глеб лежит неподвижно. Его поразило, что крови из князя вышло совсем немного.

— Ударь еще! — приказал он.

Торчин вытер нож о рубаху Глеба и засунул его за пояс.

— Торчин плохо не бьет. Торчин знает, как резать, чтобы кровь не брызгать. Мертвый князь не будет теперь на меня обижаться.

Наемники сели за весла и направили ладьи к берегу.

Горясер решал, куда отвезти тело Глеба — то ли к Святополку, то ли оставить здесь.

— Где беглец? — спросил он своих пособников, что оставались на берегу.

Они недоуменно переглянулись.

— Никого не видели.

— Куда же он делся?

— Утоп, наверное. Давай поспешать, Горясер!

Тело Глеба бросили на берег, между колодами, сорвали крест, сняли сапоги.

— Оставим его тут! — решил Горясер. — Протухнет он по дороге, путь у нас неблизкий.

Он дал обещанные гривны наемникам, оставил им и поживу.

Оседлав приготовленных коней, Горясер и его киевские пособники поскакали прочь, а наемники — смоляне — принялись делить добычу.

Уже наступил вечер, небо пепельно потемнело. Две крупные звезды засветились в небе, но убийцы не видели их — они шли к городу, и каждый прикидывал, не меньше ли ему досталось добычи, чем другим.

И было это 5 сентября, в понедельник, в год тысяча пятнадцатый от Рождества Христова.

Дружина Ярослава шла тем же путем, каким шел Борис на печенегов. Святополк бежал на этот раз за помощью не к тестю, королю польскому Болеславу, а к степнякам. Ополчившись, он должен был находиться с дружиной в тех же местах, где Борис искал печенегов.

Четыре года прошло с той поры, четырежды сходились дружины Ярослава и Святополка — дважды побеждал Ярослав, дважды Святополк. Последний раз верх был за Ярославом, но Святополк убежал к печенегам — только у них он теперь мог найти поддержку.

Впереди, верхами, двигалась старшая дружина Ярослава. Рядом с князем можно было увидеть воеводу Будого, Кожемяку, давно ушедшего от Святополка, Эймунда. Не было среди богатырей Александра — он служил Мстиславу в Тмутаракани. Его место занял Василько.

Следом за конными шла тысяча варягов, для которых Ярослав, женившийся на Ингигерде, стал конунгом.

Варягов вели Гунар и Юзеф. Теперь они имели свои дворы в Новгороде — русский город стал для них второй родиной.

За варягами шла дружина новгородская. Если варяги были мечниками, то новгородцы в большинстве бились топорами, имели сотни лучников и копейщиков. Дружину новгородскую вел Коснятин, сын Добрыни.

Войско Ярослава замыкал обоз со множеством телег на скрипучих деревянных колесах, с гуртом овец.

Все это лязгало, скрежетало, скрипело, блеяло, двигаясь по полям и холмам, лесным дорогам, и прятались в чащах звери, улетали птицы, и только воронье не боялось кружиться около людей.

Войско Святополка в это же время двигалось из степи, столь же многолюдное и шумное.

Святополк изменился — лицо оплыло, щеки отекли, от постоянного пьянства набрякли под глазами мешки. Взгляд стал холоден и неподвижен — он умел смотреть долго и не моргая и любил, когда собеседники опускали глаза. Даже король Болеслав, прозванный Храбрым, дивился этой особенности зятя и, бывало, злился на себя, что иногда говорил не то, что хотел, теряясь от хитрых вопросов и этого немигающего взгляда Святополка.

Подле Святополка скакали хан печенежский Ярык, Блуд, Путша, чуть позади Тальц, Еловит и Лешько.

Старшая дружина Святополка была все еще многочисленна — киевляне служили ему: кто из-за щедрых даров, кто-то из страха, кто-то просто потому, что не хотел бросать дом. Пеший полк киевский сильно уступал новгородскому, потому что простой люд или разбежался, или был повыбит.

Зато конное войско Ярык привел великое — Святополк наобещал за победу столь богатую поживу, что не устояли перед соблазном печенеги. Ярык знал, что за голову Ярослава Святополк ничего не пожалеет, поэтому уговорил идти за добычей самых храбрых воинов, которые кочевали со своими племенами сами по себе, нападая на Русь в одиночку.

Так, видно, было назначено самой судьбой, что сошлись дружины на Альте, как раз в том месте, где был убит Борис.

Кожемяка узнал окрестность и сказал об этом Ярославу.

Будто огонь вспыхнул в сердце Ярослава.

— Здесь и будем биться! — сказал он. — Сам Бог привел нас сюда.

— Что ж, место подходящее, — Будый оглядывал приречную долину. — На левом крыле Коснятин встанет, на правом — Василько. А мы с Эймундом в чело станем, будем менять друг друга — сеча долгой получится. Так ли, Ярослав?

Ярослав согласился.

— Пустим их на нашу сторону. Дадим их коннице увязнуть в середке, а потом в клещи возьмем с боков.

— Побьем мы их, князь! — сказал Коснятин. — Кто теперь не знает, что пока не одолеем Святополка, не быть миру на Русской земле!

Воевода, тысяцкие, сотские и десятские стали располагать воинов в порядки, каждому определяя место для боя. Впереди ставили частокол, за ним рыли ямы, куда надлежало заманить быструю конницу печенегов. Рядами расставили возы, за ними, на холме, раскинули княжеский шатер.

Ярослав, чувствуя усталость и голод, хотел было приказать собирать трапезу, как увидел, что на левом берегу Альты показались конники передовых сотен Святополка.

Они выкатывались из-за холмов волнами, шевелящимися пятнами покрывая пространство. И чем ближе приближались к реке, тем чернее становился берег.

— Сколько же их, поганых, — в сердцах сказал Будый. — Откуда только берутся!

— Степь широка, — Ярослав по красному корзно различил среди печенегов Святополка. — Но дружина не числом сильна, а духом.

— Так, князь. Но коли прорвут они наше чело, пропали мы.

— Гляди, пестун. Долина не так широка, чтобы им развернуться. Мы ее перекроем от леса до леса, и тогда всем войском им разом на нас не напасть. Сумеем их отбросить раз-другой, а задние сами побегут.

По левому берегу реки уже разъезжали печенеги, гикая и свистя. Поили лошадей, посматривая на правый берег, и уже выискались охотники позубоскалить и с той, и с другой стороны.

В каждой дружине были такие забавники, и бывало, что издевки доводили до бешенства неприятелей. Тучный король Болеслав на Буге рубился с особой яростью еще и потому, что смеялись новгородцы над его полнотой обидно и язвительно.