Святополк быстро прикидывал, почему лобастый грек так заботится о нем, какая у него тут корысть. Ясно, что хочет возвыситься, а на Бориса у него надежды нет. Что ж, надо брать в помощники грека, ибо в Киеве вера христианская, и сейчас нужен Анастас, а не Рейнберн.

— Идем, Анастас, расскажешь, как должно в храме себя вести, чтобы вышло благостно и по правилам.

Каменный гроб с телом Владимира поставили на возвышение, покрытое пурпурным бархатом. Владимир лежал в княжеской шапочке, в богатом скарамангии. Ладони были сложены на груди, в пальцы вставлена горящая свеча.

Митрополит Иоанн стоял в изголовье гроба, держа в руках молитвенник в красном сафьяновом переплете.

Святополк поцеловал холодный лоб Владимира и опустился на колени.

— Ныне познал я, что Господь спасает помазанника Своего, — читал Иоанн прекрасным голосом, — отвечает ему со святых небес Своих могуществом спасающей десницы Своей. Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся.

«К чему бы это он? — думал Святополк о словах молитвы. — Мою сторону возьмет или Бориса?»

— Они поколебались и пали, — продолжал Иоанн, — а мы встали и стоим прямо. Господи! спаси царя и услышь нас, когда будем взывать к Тебе.

«Спаси царя… От кого и от чего? Это меня сейчас надо спасать от братьев — будут желать моей смерти. Но только я не дамся…»

— Господи! силою Твоею веселится царь и о спасении Твоем безмерно радуется, — Иоанн испытующе посмотрел на Святополка. — Ты дал ему, чего желало сердце его, и прошения уст его не отринул. Аминь.

— Аминь, — повторил Святополк и поднялся с колен. — Ныне, прощаясь с отцом нашим великим князем Владимиром, воздавая почести и хвалу ему за великие дела его, — Святополк к своему ужасу обнаружил, что не может говорить твердо и властно, потому что голос его дрожал и сипел, — за великие дела его, — повторил он, пытаясь усилить голос, но вышло еще тоньше и противнее. — Объявляем себя наследником славы его и стола Киевского по праву старшинства, от Бога завещанного. Благослови, владыко! — Святополк подошел к Иоанну и опустился на колено.

Иоанн, старец крепкий и не робкого десятка, закаленный духом и телом, сдвинул морщины на высоком лбу.

Черные глаза его под мохнатыми седыми бровями смотрели на Святополка. Иоанн решал, что будет, если он откажется от благословения. Станет ли Святополк губить его, если возьмет верх? Похоже, возьмет, потому что первым из сыновей Владимира пришел к гробу отца и уже заявил о своем праве.

Святополк поднял голову и посмотрел на Иоанна. Тонкие губы Святополка раздвинулись, и страшная ядовитая улыбка исказила лицо, а глаза налились сладкой злобой.

Иоанн понял: надо благословлять. И благословил…

На всех концах Киева биричи кричали о новом великом князе. Как и при Владимире, открыты были все княжеские кладовые, но люди ели и пили как-то вяло, словно по обязанности.

У статуй корсуньских вздыбленных коней, где при Владимире гулянье шло широко и даже буйно, так, что гридням (телохранителям, состоявшим в дружине древнерусских князей) приходилось порой растаскивать дерущихся, а кого-нибудь даже и в поруб сажать, нынче пили без смака, лениво перебрасываясь словечками.

Справа от медных коней силился подняться с земли пьяный человек.

Два гридня, осушив уже неизвестно какую братину, время от времени поглядывали на пьяного.

— Если не поднимется, то не встанет, — сказал один.

— Кажись, бочкарь Филипп.

— Кузнец Минька, — сказал старый смерд, подставляя братину черпальщику.

— А я говорю, что если не поднимется, то не встанет! — гридень обиделся, что никто не засмеялся его шутке.

— Оно конечно! — отозвался старик-смерд. — Если у кого глаз нет, ноги не идут. А у кого идут, тот пить не любит, а все больше ест.

— Чего ты несешь?

— Жарко! — старик бочком протиснулся к черпальщику.

— Того и гляди — гром грянет и змеи огненные с небес полетят, — сказал убогий горбун.

— Это почему?

— Сыновья и братья наши в чисто поле биться вышли, а мы гульбу затеяли.

— Нам велено.

— Велели Матрене по ягоды идти, она двоих и родила.

— Хо-хо. А тебе кто горб пришил?

Убогий уже хотел осушить братину, но остановился.

— Ужо придет князь Борис, тогда скажет, — он выплеснул мед в пыль и захромал прочь.

Не получалось веселья и в покоях великого князя.

Святополк раздал дорогие подарки боярам, старейшинам градским, поднес дары младшей дружине и всем, кто заходил в княжеский терем. Столы были накрыты по всем галереям, и Святополк потчевал кого нужно и не нужно, сам этому удивляясь и злясь.

«Что со мной? — думал он, когда пьяные голоса наконец умолкли, а он ушел в опочивальню. — Будто я взял, что мне не принадлежит. А все потому, что сызмальства Владимир везде вперед совал Бориса. Они хотели украсть у меня стол и дом, да только не вышло по-ихнему».

В дверь постучали, Святополк вздрогнул.

Вошел епископ Рейнберн. По привычке он хмурился, но глаза его выражали довольство.

— Прости, великий князь (слово «великий» он подчеркнул голосом), но осмелюсь сказать, что тревожит душу.

— Я устал и спать хочу.

— Спать можно будет, когда наши враги вечным сном уснут. Вели скакать к князю Борису. Пусть скажут, что он тебе любимый брат, и ты все сделаешь, что он захочет. Когда скажут так, и успокоится Борис, тут выполнят пусть главный твой приказ.

Святополк вздрогнул — угадал его мысли Рейнберн.

— Я, святой отец, знаю, что всяк, кто на меня в обиде, к Борису уже убежал. Только не понимаю, какой такой главный приказ вы разумеете!

Рейнберн усмехнулся, довольный понятливым учеником.

— Верные тебе люди не тут, а в Вышгороде. Киевские к Борису привыкли. Бояре думу думали, дружина в поход ходила. Потому и дары брали кисло. А вышгородские за тобой пойдут, потому как могут над киевлянами возвыситься. Их надо одарить по-царски. И сегодня же к Борису послать.

Святополк представил, каких сил ему будет стоить ночная дорога в Вышгород. Да еще говорить с боярами… И если кто и возьмется выполнить приказ, то как это сделать, когда с Борисом богатыри и дружина киевская?

— Кони оседланы, великий князь!

Да, ехать надо, в Вышгороде можно собрать дружину надежную, а тут не соберешь. Можно найти ловких людей, а тут их как сыскать?

— Попрощаюсь с Болеславой.

— Ей все сказано. Ранним утром выедет отсюда к тебе.

Святополк покривился, досадуя, что Рейнберн заранее предусмотрел каждый его шаг. Что же, и дальше так будет? Его умом будет жить великий князь киевский? А Анастас? И того, и другого надо держать, как сторожевых псов.

— Вы, святой отец, рассудили мудро. Если тесть мой король польский Болеслав родственников ослепил, а младших братьев изгнал, то чую теперь, чьи тут советы. Поступать буду, как Бог велит. Да что вы дергаетесь? Или вам мои слова неприятны?

— Князь, я слуга ваш! — Рейнберн склонил голову, чтобы Святополк не видел его глаз. — В путь нам пора.

— Может, я еще и не поеду теперь, — Святополк раздумывал, можно ли действительно не ехать.

Он сел, вздохнул нарочито тяжело. В опочивальне горела одна свеча, но все же Святополк сумел разглядеть, каким холодным стальным огнем светятся глаза Рейнберна, когда епископ быстро взглянул на князя.

Святополк лишь однажды видел волка, когда травили зверя и поймали его, прижав рогатиной к земле. Точно так же горели тогда глаза матерого, как сейчас у святого отца.

— Идите вперед, епископ, — сказал Святополк, вставая. — Мне теперь за спиной никого оставлять нельзя.

Луна была полной и яркой, ее сизо-белый свет падал на хорошо утоптанную дорогу. Ярко светили крупные звезды. Кони уверенно скакали вперед, а Свято- полку казалось, что он, будто вор, убегает из Киева.

Уже глупым казался совет Рейнберна поехать в Вышгород. А если Борис завтра вернется и спокойно сядет на Киевский стол?