— То-то, сожрет! Глянь, и варяги с нами!

— Пусть варяги. Позовет Святополк иных иноземцев — жена-то у него польская.

— Съешь и ржаного, коли нет никакого. Трогай!

Дозорные уже помчались вперед, конница потекла с холмов в долину, а пешие, на ходу выстраиваясь в ряды, двинулись скорым шагом.

Молодой лучник вышел из строя и, скинув сапог, перемотал онучу, в спешке кое-как навернутую.

Он торопился и, когда вставал, выронил стрелу из колчана. Отрок подобрал стрелу и побежал догонять своих. Русые волосы его развевал прохладный ветерок.

Звезды густо усыпали небо, сизый, с матово-белым отливом, свет луны разлился окрест. Дружина черным пятном, похожим на тень от тучи, двигалась по долине, наползала на холмы, вытягивалась извилистой змейкой на узких дорогах. Позвякивали мечи, гулко стучали копыта лошадей, покрикивали сотники, подгоняя и без того быстро идущих ратников.

За полночь, когда кони уже шли мерным шагом, Блуд услышал топот коней, скачущих навстречу.

Он остановил коня и дал знак воинам укрыться по обе стороны лесной дороги. Александр, Рагнар и Кожемяка встали рядом с Блудом и взялись за рукояти мечей. Всадники, скакавшие навстречу, увидели, что путь им прегражден, и тоже взялись за мечи, остановив бег коней.

— Кто такие? — крикнул Блуд, а дружинники его уже заложили стрелы в луки и выбрали цели.

Путша узнал Блуда по голосу и подъехал к нему.

— Свои, бояре вышгородские. Я Путша, узнал? И Лешько твой тут. Давай сюда, Лешько!

Лешько направил коня к воеводе.

— И что же вам ночью не спится? — спросил Блуд, уже разглядев, что воинов у Путшы немного, справиться ними не составит особого труда. — Чего торопитесь?

— Добрую весть охота скорее передать, — Путша развернул коня так, чтобы лучше видеть Блуда.

Зыбкий лунный свет обозначал лишь очертания головы Блуда в островерхом шлеме. Но вот он по привычке склонил голову набок, задрав подбородок — так он делал всегда, когда хотел вызнать что-то важное.

— Какие такие вести?

— Святополк сказал, что любит Бориса и даст ему все, что тот пожелает. Желает он брату младшему добра и мира.

— С тем и скачете?

— С тем и скачем.

— Слышали? — Блуд повернулся к богатырям. — Вот какие добрые у нас князья пошли. Будто голубки воркуют.

— Славно! — обрадовался Кожемяка. — А я-то, дуралей, думал, что быть Борису в беде великой.

— Вот уж верно себя назвал, — мрачно заметил Александр. — Коли так добр Святополк, что же он Бориса и братьев не позвал, когда на стол Киевский садился? Да и про нас почему забыл?

— А откуда ему было знать, что вы с печенегами не бьетесь? — язвительно спросил Тальц, удерживая коня, который дернулся от пронзительного крика выпи. — И тебе ли не знать, что стол великий пустым быть не может?

— Так, так, — заторопился Блуд, — Борис признает Святополка великим князем. Велел сказать: что старший брат ему даст, тем и доволен будет. Понял ли, Путша?

— Как не понять, — Путша привстал на стременах, наклонившись к Блуду. — Теперь знаю, что никто не помешает нам выполнить волю Святополка. Понял ли и ты, Блуд?

— Скачите вперед! — Блуд дернул поводья. — Лешько, поезжай за мной!

Путша развернул коня и придвинулся к Блуду:

— Лешько для дела нужен, уж ты оставь его нам.

Блуд махнул рукой и поскакал вперед, а конные дружинники двинулись вслед за ним, ломая ветки придорожных деревьев. По краю дороги поскакали наемники Святополка. Выехав в поле, они пришпорили лошадей и скрылись в мертвенно-сизом свете.

Утренняя дымка выгибалась, точно живая, поднимаясь от воды и рассеиваясь. По движению реки было видно, что она глубока и коварна, но у песчаного берега, поросшего ивняком, она текла спокойнее, намывая пологие отмели.

Глеб осторожно заходил в воду. Стаи мальков бесшумно шарахались от его ног. Он крепко держал палку, к которой была привязана сеть, и, приподняв ее, почувствовал, как она тяжела. Улыбнувшись, он махнул рукой отрокам, и они, держась за другой конец сети, потащили ее к берегу.

Глебу помогал Василько, рослый и сильный юноша. Хорошо с Василько и на реке, и в лесу — все он умеет делать ладно, потому как с детских лет приучил его отец и к охоте, и к рыбной ловле, обучая всему, что должен знать княжий ловчий.

Вода взбурлила, рыба отчаянно билась, подпрыгивая и поворачиваясь в воздухе, вспыхивая на солнце серебром. Василько пошел к берегу. Глеб с трудом поспевал за ним, споткнулся, упал, но сеть из рук не выпустил. От холодной воды захватило дух, Глеб охнул и тут же встал на ноги, а Василько не удержался и запустил крепким словцом.

Отроки выходили к берегу быстро. Видя это, Глеб поднатужился и пошел скорее, чтобы из-за него не ушла рыба.

Вытащили сеть на песок. Глеб опять упал и засмеялся:

— Вот так улов! Ай да Василько! Знал, куда сеть заводить! Поймал 153 рыбы.

Василько удивленно глянул на Глеба, а тот опять засмеялся:

— Лес и реку знаешь, а вот Священное Писание — нет. Потом скажу.

Глеб снял платно, выжал его и повесил сушиться на куст. Капли воды на его молодом, чуть полноватом теле серебрились на солнце. Мокрые, до плеч, волосы висели прядями. На безбородом, гладком лице радостью светились глубокие карие глаза. Роста он был такого же среднего, как и Борис, но не столь силен и крепок. Борису исполнилось двадцать пять лет, Глебу двадцать четыре. Вскормлены одной грудью, вместе учились владеть оружием, вместе постигали книжную премудрость. Глеб любил переписывать на листы пергамента места из книг, которые ему особенно нравились, он мог по памяти читать их, что вызывало восторг у отца и слезы умиления у матери. Характером и лицом он больше походил на мать, и втайне она любила Глеба сильнее, чем Бориса, хотя никогда этого не показывала. Зато он, чувствуя любовь матери, часто ластился к ней, смотрел в глаза и любил трогать ее мягкие волосы, когда она брала его к себе на колени и прижимала к груди. «Ласковый мой», — говорила она в такие минуты.

— Князь, вот ты улыбаешься, а штаны мокрые, — сказал Василько. — Застынешь, и никакой охоты у нас не будет.

Глеб послушался, снял штаны и опоясался полотенцем.

— Когда Иисус в третий раз после Воскресения явился ученикам, Симон Петр ловил рыбу и был наг, как я. Он вот так же опоясался полотенцем и пошел к морю с людьми тащить сеть (а до того они ничего не поймали). Теперь же сеть наполнилась большими рыбами, и их было 153. И при таком множестве сеть не порвалась. Так благовествует евангелист Иоанн, запомни.

Василько любил слушать рассказы князя.

— А дальше что? — спросил он.

— А дальше, когда он обедали, Иисус трижды спросил Петра: «Любишь ли Меня?» И Петр трижды ответил, что любит.

Послышался шорох отодвигаемых ветвей, и из леса на поляну выехали всадники. Это был тысяцкий Сорока (прозванный так за черно-белую бороду) и незнакомый человек в боевых доспехах.

Всадники спешились, поклонились Глебу. Сорока, низкорослый крепыш с отметиной над правой бровью, оставленной скользящим сабельным ударом, сказал, показывая на незнакомца:

— Гонец от твоего отца, князь, с недобрыми вестями.

Веселость как рукой сняло, и Глебу показалось, что он как будто уже знал, что сегодня случится что-то особенное.

— Владимир тяжко болен, поэтому зовет к себе всех сыновей. Борис в походе, но теперь, наверное, уже возвращается в Киев…

Гонец говорил уверенно, его узкое лицо в мелких морщинах было суровым, взгляд твердым. Но рука то сжимала, то отпускала рукоять меча, и пальцы шевелились беспокойно, как будто существовали отдельно и от уверенного взгляда, и от спокойного голоса, а жили какой-то своей тайной жизнью.

Глеб это заметил.

Ему подумалось, что где-то он уже встречал этого человека, причем встреча была как будто нехорошей, оставив тяжкое чувство. Но что это была за встреча, где она произошла, Глеб вспомнить не мог.

Он взял подсыхающую одежду, ушел в шалаш и быстро вернулся, готовый к дороге.