— Все, встали и пошли. Да смотрите не вляпайтесь, — красиво отомстил я.

— Скок, это крысиное дерьмо.

— А! — вскрикнул Болтун и умер.

— Ну и зараза же ты, Одноглазый! — сказал я, пинком оживляя торопыгу. — Нет, чтобы мягко подвести собеседника к самому важному и страшному, а он о черти чем: “чье дерьмо, чье дерьмо”. Нет, нечуткий ты, Одноглазый, к другим людям, ой, нечуткий. Инвалид, что с тебя возьмешь.

Я досадливо поморщился, еще раз пнул Болтуна, дождался стона и продолжил:

— Ну и шутки у тебя, замечу. Шутить-то надо весело, легко. Чтобы людям от твоих шуток радостно становилось. Настоящая шутка она работать и жить помогает, а твоя? Ну, откуда ты можешь знать, как что-то выглядит у крысы? Где это ты в Долине видел крысу? Сказки, Одноглазый не оживают. Детей заведи себе, и пугай их, если слушаться не будут, а меня не надо! Я и так послушный. О чем бы себя не попросил, все всегда себе сделаю. Если не сделаю, то хоть постараюсь.

— Перестань, Скок. В то время, как ты драл глотку на Совете, решая пускать или не пускать в Долину семью Черноспина, я разговаривал с ними. Ты хоть знаешь, почему они пришли к нам? — что-то не похоже было, что Одноглазый вот-вот громко заржет, хлопнет меня по плечу и завизжит противно: ”Как я тебя провел, Скок, а?”.

Семья Черноспина. Знаю ли я, почему они пришли к нам, знаю ли я? Мы встретили их с распростертыми объятиями, во всяком случае я. Много-много пигалиц и мало-мало мужиков. В отличие от нашего рыжего, цветом их семьи был черный с тонким белым кантом. Мне показалось это очень волнительным. Женщины в черном и тонкие белые полосы на талиях и подолах. Они были очень милы и я быстро попал под очарование одной, то есть двух, ну ладно, трех из них. Легко познакомившись, я вызвался показать живописные окрестности их нового дома, захватил соли счастья и… Именно я раскрыл подлую сущность семьи Черноспина.

Гнусные еретики! Какой извращенный ум надо было иметь, чтобы придумать этот отвратительный обряд Дарения Соли. Треть всех кристаллов, принесенных мной, они отдали в жертву богам. Они просто взяли и выбросили орошенные моим потом и кровью кусочки счастья в воронку Водопада. Такой пощечины я не заслужил. Мои чистые религиозные чувства моментально замутились и мощный поток различных жидкостей ударил в голову. Ноги же враз сделались мягкими и вялыми, неспособными даже к самому медленному танцу. Я рухнул как подкошенный и тихонько завыл о тяжелой долюшке богов всех рангов и возрастов.

Мыслимое ли дело, дарить высшим силам отраву? Помыслы и деяния наших благодетелей должны быть ясны и чисты, не затуманены ничем и никогда. Так вот почему в последнее время все стало не так, как раньше. Краски тусклее, еда преснее, соль счастья почти не шибает. У-у-у! Уроды. Они спаивали богов всей семьей, поколениями. И даже крошку-малютку Водяника, трогательно заботившегося о рыбках во всех водоемах, а так же Дунюшку, Цветенка, и, и, и…

Образы осчастливленных божественных детишек встали у меня перед глазами и я, громко зарыдав, застучал головой о камни. Немного поплакав и покатавшись по земле, почувствовал себя лучше и даже смог шатаясь подняться с земли и, плюнув в вытянутые кругло-глазые морды еретичек, отправиться к Старику… Через несколько шагов остановился, задержал дыхание, десять раз глубоко вздохнул приходя в себя, успокоился, вытер слезы, вернулся к пигалицам, отплясал их и побрел открывать Семье глаза.

— Их изгнали боги за злостный непристойный обряд Дарения Соли, — вспомнил я.

— Я очень уважаю твои религиозные чувства, Скок, но мне кажется, что в твоем возрасте пора бы уже знать, что никаких богов нет.

Вообще-то по жизни Одноглазый хороший мужик. Он даже когда-то был моим учителем, пока я значительно не превзошел его. Как сейчас помню то сладкое мгновение, когда он сказал мне: “Я больше не в состоянии учить тебя, Скок. Это невыносимо.”

Хороший-то он хороший, но меня постоянно пугает в нем его умение отрицать очевидные вещи. В таких случаях принято натянуто улыбаться, согласно кивать головой и как можно чаще заявлять: “Ну, мне пора. Что-то я сильно задержался с тобой”. Обычно я всегда так и делаю, но “Нет богов?!”

— Выйди ночью к Водопаду и узри Повелителей во всей их Славе и Величии, — бесспорно, когда я стану Говорящим Волю Богов, то буду весьма эффектен.

— Это будут тролли, вот кого я узрю ночью на Водопаде, — огрызнулся Одноглазый, — и давай закончим этот по моему недоумию начатый спор. — Он хмыкнул, сплюнул и продолжил. — Семью Черноспина изгнали крысы, вот почему у них было так мало мужчин. Они пали, сначала защищая свое Логово, а потом прикрывая отход женщин и детей. И в то время, как ты скулил о несчастной доле поруганных богов, я вытянул из черноспинов все, что они знали о бестиях!

— И кто-то из них рассказал тебе о крысином дерьме? — издевательски спросил я и обернулся за поддержкой к Болтуну.

— Га-га-га-га! — подсобил мне торопыга.

— И о дерьме тоже, недоумок! — разозлился не на шутку Одноглазый, — Что ты думаешь о крысах, Скок?

— Что я думаю о крысах? Я думаю, что нам надо подниматься и быстренько бежать к цветку. Вон, светится красным соль счастья и я ее вижу. А вот крыс не вижу. И если какая-то птица сожрала что-то не то, это не значит, что я не могу забрать свою соль счастья. Вот так.

— Ах! Ты не видишь крыс? Так ПОСМОТРИ!

ПОСМОТРЕТЬ я, конечно, могу, но очень не хочу. Потому что после того как ПОСМОТРЮ долго в себя прийти не могу. Так голова болит, что… Да вам все равно не понять, как она болит.

Что спрашиваешь?

Ну, ладно, уговорил, иди сюда — объясню.

Ага, вот на это место проходи. Наклони ее.

Голову, говорю, наклони. Глаза закрой…

Ой!

Мать твою!

Уф!

Ну…….!

Да она же у тебя каменная! Что, больно голове?

Нет!? Ну, вот также как моей руке сейчас больно, так и голова потом болит, только еще сильнее. Дедушка Рэммерих, посмотрите — мне кажется я руку об этого каменно-голового сломал.

Ай!

Да!

Да!

Нет? Ну, слава богам. Спасибо, Марица, спасибо, дорогая. Одна ты меня жалеешь.

Ну так вот.

У, мать твою…

ПОСМОТРЕТЬ я, конечно, могу, но очень не хочу.

— Ну и зараза же ты, Одноглазый. Что же ты не даешь мне соль-то спокойно взять. Далась тебе эта куча. Ну хоть ты ему скажи, Болтун! Может и крыс-то никаких нет, а есть одна пришлая больная крыса. Пришла, нагадила и ушла. Может быть, это у них такой обряд посвящения мальчиков в мужчины, или эта крыса — отшельник, старая, глупая…

Одноглазый стремительным ударом повалил меня на землю и вцепился в мое горло.

— Слушай, ты, идиот. Или ты сейчас же посмотришь, или я придушу тебя, как последнюю тварь.

Ну почему все всегда угрожают одинаково? Делают больно и обзываются.

— Я, кхе, эта, нельзя, кхе, так, эта, ночь, кхе, эта… — исчерпав запас воздуха, я начал бешено вращать глазами, сигнализируя Одноглазому, что говорить мне уже нечем.

Через несколько мгновений мой добрый учитель отпустил меня, и даже великодушно дал отдышаться.

С интересом наблюдавший до этого за нашей возней Болтун, разочарованно вздохнул:

— Ну, зачем же ты его отпустил? Посмотри, он даже синеть не начал. У него этого воздуха еще было ого-го сколько. Я бы…

— Ну, что ты там пищал? — презрительно обратился ко мне Одноглазый.

Ах, вот как?! Пищал? Сначала этот подлый стремительный удар, а теперь и унизительное, оскорбляющее мое достоинство обращение. Так и подмывало гордо ответить: “С тобой, грыжа, не пищит, а разговаривает начальник рыска Семьи у Водопада — Скок. Слыхал о таком?”, но я не решился. Стремительный удар все-таки. Был бы простой, я бы не побоялся, но стремительный…

— Ну и сволочь же ты, Одноглазый, — отплёвываясь, просипел я, — как же ты посмел на меня, главного, руку поднять?

— Какого такого главного? — не понял учитель.

— А вот такого! Меня главного, — прохрипел я этому тупице, — что, не слышал, как Старик сказал: “Скок — главный”?