Незадолго до новой войны дела у Фермини резко пошли в гору. Омлеты (с беконом или без) были забыты. У входа в ресторан стояла очередь. Фермини назвал его «Счастливой звездой». А поскольку по этой извилистой улочке в квартале Тампль мало кто ходил, он начал выставлять столики прямо на мостовую. Если же на горизонте показывался автомобиль, посетители ворча отодвигали стулья, чтобы дать ему проехать. Стражи порядка закрывали на это глаза в обмен на пирожки с маслинами и с дикой спаржей.
Через год Фермини надоело вносить столики внутрь каждый раз, когда шел дождь, и он арендовал дом напротив. Теперь «Счастливая звезда» размещалась в двух зданиях. Большой зал был открыт по другую сторону улицы, на втором этаже. Кухня переехала туда же — на первый. Всего было пятьдесят посадочных мест. Старые залы остались в доме номер одиннадцать. Шесть официантов весь день бегали через улицу с подносами в руках.
Война и оккупация стали новым испытанием для ресторана. Поначалу соблазн обратиться к черному рынку был очень силен. Париж уже начал голодать, спекулянты плевать хотели на продуктовые талоны, и за большие деньги можно было раздобыть все что угодно — хоть гусиную печень, хоть упитанную пулярку.
Осенью 1940 года Казимир Фермини стал одним из немногих рестораторов, кто полностью отказался от продуктов с черного рынка. Количество блюд уменьшилось в пять раз, зато очередь увеличилась вдвое. По субботам она тянулась до самого рынка Тампля.
Теперь главным украшением меню стали брюква, топинамбур и картофель вкупе с десятками трав и листьями дикорастущих кустарников. Официанты во главе с шеф-поваром еще до восхода солнца ездили собирать их за город. Когда они возвращались в Париж, их велосипеды, нагруженные ящиками с зеленью и семенами, походили на тележки цветочниц. А затем на кухне происходили чудеса. И топинамбуры, и одуванчики приобретали совершенно необыкновенный вкус.
В готовке использовался лишь один деликатес. Деликатес, который два раза в неделю доставляли в повозке, запряженной лошадью, и хранили на льду в бочонке с навесным замком, — сливочное масло.
Это масло делалось на ферме в Нормандии из молока трех специально отобранных коров. По просьбе шеф-повара Казимир Фермини регулярно наведывался туда без предупреждения, чтобы проверить, чем питаются его буренки. Они паслись в тихой долине, где трава была выше головы, и пили чистую воду из прудов, почти не заселенных лягушками. Коровы даже не подозревали, что идет война. У каждой в правом ухе было серебряное кольцо с гравировкой «Счастливая звезда», говорившее о благородном и исключительном предназначении.
Фермини был единственным владельцем ресторана, но знал, что своим успехом во многом обязан шеф-повару, и уважал его капризы. Однако в какой-то момент масло стало для немцев предлогом, чтобы заявляться к ним с проверками.
Нацистские офицеры нюхом чуяли все самое лучшее и лакомое в Париже. Их выбор был всегда безошибочен. Они очень быстро обнаружили этот необыкновенный ресторан вдали от кварталов, куда привыкли ходить. Тем не менее оккупанты не получали в «Счастливой звезде» никаких льгот.
Ресторан всегда был полон. Немецкие солдаты были настолько дисциплинированны, что редко успевали подбежать и занять освободившийся столик. Летом Фермини нанимал двух уличных музыкантов, которые развлекали посетителей и тех, кто еще дожидался своей очереди. Каждый раз, когда из-за угла показывались зеленые мундиры, музыканты играли песню довоенных времен со словами: «Все в жизни проходит, и это пройдет».
Как и следовало ожидать, в ресторан нагрянули офицеры из немецкой комендатуры и начали искать на кухне запрещенные продукты. Немцы очень удивились, увидев ящики с грошовой картошкой, луком, чесноком, двух жалких цыплят для бульона на целую неделю да букеты дикорастущих трав в мисках с водой.
Но в дальнем углу кухни они обнаружили масло.
Нужно признать, что с таким количеством масла можно было сделать бутерброды для всех жителей департамента Сены. Фермини не жалел слов, рассказывая о своих любимых коровах. Однако, видя несговорчивость коменданта, он понял, что придется чем-то поступиться, чтобы ресторан не закрыли. И согласился предоставить большой зал на втором этаже для новогоднего ужина. Взамен ему обещали еще на год оставить ресторан в покое. Правда, из-за этого он поругался с поваром, но запах растопленного масла и шкворчание шпината в сковороде послужили веским аргументом «за».
Шла война. Всему можно было найти замену. Но только не маслу.
Казимир, сидевший за пишущей машинкой, попросил Бартелеми принести ему кофе с молоком. Тот отложил полотенца, пошел на кухню и через несколько секунд вернулся с чашкой на подносе. Из-за нехватки продовольствия вместо настоящего кофе варили самодельный: поджаренный ячмень, смолотый с тремя горошинами перца. Вкус был лучше, чем у довоенного кофе.
— Бартелеми, вот скажите мне, как бы вы описали девичье ухо?
— Ухо?
— У меня в самом конце Марсель сажает Розалинду к себе на колени…
Он приподнял листок в машинке, чтобы прочитать последние фразы. Под именем «Марсель» Казимир в романе вывел себя. Он сочинял историю ресторана — ту, которую видел в мечтах.
— Вот послушайте: «Марсель сидел на кухне, и собранные в пучок волосы его невесты лезли ему в глаз. Зато другим глазом он очень хорошо видел ее ухо, похожее на…» Вот здесь я споткнулся. Похожее…
— На флаг?
Фермини посмотрел на работника.
— Прекрасно! На флаг, значит…
— Да, я так думаю… — скромно сказал Бартелеми.
— Но тогда, вы понимаете, немного выше я должен упомянуть ветер, так будет выразительнее. «Марсель сидел на кухне перед открытым окном, откуда долетали порывы ветра. Собранные в пучок волосы его невесты лезли ему в глаз. Зато другим глазом он очень хорошо видел ее ухо, которое трепетало, как флаг…» Да, так хорошо. Но можно еще подумать.
Он вновь склонился над машинкой, и тут в дверь постучали.
— Звучит просто великолепно! — сказал Бартелеми, уже видя свое имя под именем патрона на титульном листе книги.
Какой-то человек прижался носом к витрине, стараясь заглянуть внутрь.
Бартелеми замахал руками: мол, ресторан не работает.
— Он мне все вдохновение перебьет! Гляньте-ка сами, кто это, — попросил Фермини.
Служащий поспешил к двери и высунул голову наружу.
— Мы закрыты до полудня.
— Я только хотел забронировать столик.
— У нас не бронируют, месье.
Посетитель говорил с иностранным акцентом.
— Я приехал издалека, хочу посмотреть ваши края. Вернусь в Париж только вечером 31 декабря и волнуюсь, что у вас не будет свободных мест.
— У нас никогда нет свободных мест.
Казимир Фермини встал и подошел к ним.
— Бартелеми, я прошу вас быть с месье учтивее.
Месье смущенно улыбнулся.
Фермини приосанился и объявил:
— Дорогой друг, вам очень повезло. У нас здесь никогда не бронировали столики. Никогда, клянусь вам головой моей тети Режины. Но сегодня я сделаю это — забронирую для вас столик, потому что минуту назад я завершил труд всей жизни. Свою первую книгу.
— Примите мои поздравления, — растроганно сказал клиент.
Бартелеми тоже казался очень взволнованным.
Казимир Фермини машинально сунул правую руку за пояс. Ему не терпелось нащупать там шпагу Академии[41].
— «Кастрюли вечности», — пояснил он.
— Что, простите?
— Так называется книга.
— Браво! — воскликнул Бартелеми.
Клиент раскраснелся от волнения: его всегда восхищала французская культура, французская мода, литература, кухня. Наконец-то он в Париже!
Они пожали друг другу руки.
— Идите с Бартелеми, он запишет ваше имя.
— Меня зовут Коста.
— У вас будет вон тот маленький столик, за которым я сейчас работаю.
— Для меня это особая честь.
— Вам будет здесь удобно, господин Коста. Залы на втором этаже дома напротив арендованы для костюмированного ужина. Но, надеюсь, шум вас не потревожит.
