И Эккенер замолчал, глядя на друга.

Доктор чуть отодвинулся от него вместе с креслом и сказал:

— Я видел фотографии с ваших Олимпийских игр.

Хуго Эккенер помешивал ложечкой шоколад. Эскироль продолжал:

— Сто тысяч зрителей на стадионе дружно, как один человек, вскидывают руки, приветствуя дирижабль… Это был пик твоей славы, разве нет?

В августе 1936 года Олимпийские игры в Берлине стали триумфом Гитлера и дирижабля «Гинденбург». Цеппелин, украшенный нацистскими символами, пролетел над стотысячной толпой.

— Замолчи, Эскироль.

— Почему я должен молчать?

— Гитлер хотел, чтобы дирижабль носил его имя…

— «Адольф» — очень подходящее имя для дирижабля.

— Я не разрешил. Но надо было как-то смягчить отказ. Знал бы ты, как я ненавидел тогда эту власть!

— Смягчить отказ! — ухмыльнулся Эскироль.

— Перестань. Ты все прекрасно понимаешь.

— Нет, не понимаю. Я прошу тебя всего лишь пожать руку этому человеку. Я заплачу за него и за его друзей. И за свою каюту тоже.

— За свою?

— Я буду жить в ней с Жозефом Пюппе.

Эккенер изумленно уставился на Эскироля.

— Он тоже болен? Прямо эпидемия какая-то.

— Он никогда не был в Нью-Йорке. Я покажу ему город.

— Очень мило.

Эккенер вздохнул. Что затеяли его друзья? Он побарабанил пальцами по столу. Эскироль огляделся по сторонам. В кафе по-прежнему никого не было. Две официантки обедали недалеко от входа.

— Снаружи тебя поджидает друг, — сказал Эскироль.

Эккенер не шевельнулся.

— Где?

— Он пришел следом за тобой. И сел на скамейку напротив окна. Парень в морской фуражке.

— Сколько лет?

— На вид нет и двадцати.

Хуго Эккенер выругался и, обернувшись, подозвал одну из официанток.

— Возьмите за шкирку вон того мальчонку и приведите сюда!

Через несколько минут юношу поставили перед ними. Он вытянулся по стойке смирно, слегка покачиваясь взад-вперед.

Эккенер собрал куском булочки остатки шоколада со дна чашки.

— А ну убирайся отсюда вместе со своей фуражкой, и чтобы я тебя больше не видел.

— Есть, командир.

— Кто тебя послал?

У парня забегали глаза.

— Кто тебя послал? — заорал Эккенер.

Доктор Эскироль внимательно наблюдал за этой сценой.

— Я… сам пришел, командир.

Эккенер сложил свои сильные руки на коленях.

— Как ты сказал?

— Я пришел сам.

— И что ты от меня хочешь?

— Полететь с вами, — ответил юноша.

— Мне никто не нужен. Вон отсюда!

— У меня для вас письмо.

Хуго Эккенера словно толкнули в грудь. Много лет назад один мальчик сказал эти же слова: «У меня для вас письмо» — и достал рекомендательное письмо от отца Зефиро.

— Давай его сюда.

Парень расстегнул куртку, приоткрыв на несколько секунд шерстяную подкладку с узором из свастик. Он вынул из внутреннего кармана лист бумаги, сложенный треугольником.

Хуго Эккенер повертел письмо в руках и развернул его.

На листочке было всего несколько слов. Но Эккенер читал их довольно долго. Он взглянул на юношу.

— Как тебя зовут?

— Шифт.

— Откуда у тебя такое имя?

Парень начал тараторить слова одной нацистской песни. Там говорилось о «сплоченных рядах» и «коричневых батальонах».

— Ясно. Спасибо, — прервал его Хуго Эккенер.

— Я на вашей стороне, — сказал Шифт.

Он достал из кармана кинжал. Эскироль привстал, но командир знаком велел ему сесть. Он взял кинжал из рук юноши. На рукоятке были выгравированы слова «Кровь и честь» — девиз гитлеровской молодежи.

— Видите, я с вами.

— Да. А теперь убери это.

Тут Шифт начал читать новые стихи.

— Замолчи.

Эккенер вынул свою визитную карточку. Эскироль подавленно наблюдал за ним. Записывая что-то на картонке, командир продолжал говорить, как врач, составляющий предписание пациенту.

— Что ты умеешь делать, Шифт?

— Все.

— Ты можешь таскать тяжелые вещи?

— Да.

— Поезжай на франкфуртский аэровокзал. Знаешь, где он?

— Да.

— Покажешь мою записку господину Клаусу. Он найдет тебе работу. Поезжай прямо туда, договорились?

— Да.

— Нигде не задерживайся. Сразу садись в поезд. А потом спросишь господина Клауса и останешься там.

Юноша взял карточку, щелкнул каблуками и вышел. Кинжал с надписью «Кровь и честь» остался на столе.

Эккенер проводил мальчика взглядом. Ему казалось, что он вернулся на несколько лет назад и видит уходящего Ванго.

Доктор Эскироль сидел перед Эккенером и глядел ему прямо в глаза.

— Я вижу, некоторым просителям ты не отказываешь.

— Это правда.

— Ты изменился.

— В самом деле, я изменился.

И Эккенер тяжело вздохнул.

— Все меняются в тот или иной момент…

— Ты мне отвратителен.

— К примеру, тебе известно, что я изучал психиатрию в Лейпцигском университете?

— Не увиливай от ответа, командир.

— Я хотел быть психиатром. Получил докторскую степень. А потом передумал. Надо уметь меняться, Эскироль. Теперь я понимаю, как бы я страдал. В психиатрических лечебницах больных не лечат, их уничтожают.

— Я не об этом с тобой говорю, — сказал Эскироль.

Он отлично знал, какие чудовищные законы против психически больных людей, придумали нацисты. Гитлер уже десять лет говорил о необходимости соблюдать «расовую гигиену».

— Ты все сваливаешь в кучу, — настаивал Эскироль.

— Нет, я говорю тебе о том, что я видел своими глазами, в отличие от тебя.

— Ты соучастник всего этого. К тебе пришел какой-то тип, и ты помог ему с работой, потому что он принес рекомендацию сверху.

Эккенер задумчиво скреб большим пальцем по скатерти. Вид у него был усталый. Он придвинул письмо юноши к Эскиролю.

— Хочешь на нее посмотреть, на эту рекомендацию?

— Нет.

Все же он протянул руку и взял листок. Письмо было написано красивым почерком, внизу стояла неразборчивая подпись. Эскироль не умел читать по-немецки.

— Кто это писал? — спросил он.

— Он сам. Шифт.

— Так это фальшивка?

— Нет, это подлинный документ: рецепт приготовления свинины с капустой.

— Что, прости?

— Свинина с капустой: тушить полтора часа и ни в коем случае не перемешивать.

— Так он сумасшедший?

— Да, хроническая шизофрения с помутнением сознания. Ты разве не заметил? Чему же ты учился в Париже? Гулял с девушками по Латинскому кварталу?

Доктор Эскироль слегка растерялся.

— Ты видел его глаза? — продолжал Эккенер. — А как он мотал головой? Ничего не заметил? Этот парень никогда и рядом не стоял с гитлеровскими молодчиками, и слава богу. Иначе он был бы уже в лаборатории, а человек в белом халате проводил бы эксперименты над его мозгом.

— Поэтому…

— Я нашел ему надежное укрытие. Может быть, его прислали мои университетские друзья. А может, это чистая случайность. Не важно. Он будет таскать баллоны и ящики в наших франкфуртских ангарах, и для него это наилучший вариант.

Эскироль молчал, держа в руке письмо.

— Прости. Я был неправ.

— Мне приходится каждый день выбирать между кровью и честью. Так-то, доктор.

Эккенер поднялся, положил на стол купюру, воткнул в нее кинжал и направился к выходу. Эскироль окликнул его:

— Постой! Когда мы теперь встретимся?

Эккенер притворился удивленным.

— Дав мае, во время посадки на «Гинденбург». Разве это не считается?

И он вышел. На улице его белоснежная грива и кашемировое пальто привлекали всеобщее внимание. Эскироль видел, как Эккенер взмахом руки останавливает поток автомобилей, чтобы пересечь улицу: ни дать ни взять переход Моисея через Красное море.

Эскироль выпил стакан воды и еще несколько минут сидел за столом в раздумьях.

Потом он спросил, откуда можно позвонить, и ему указали на лестницу, ведущую вниз. Десять минут спустя, после борьбы с телефонисткой, с помощью нескольких немецких слов, которые он знал, Эскиролю удалось наконец соединиться с Женевой.