— Да мало ли… За вами могли следить.

Булар отрицательно покачал головой.

— Не волнуйтесь.

Авиньон застыл вполоборота к комиссару.

Булар огляделся, приметил закрытые ставни, фотографии на стенах. И почувствовал, что начинает задыхаться. Что за жизнь вел этот человек? Теперь он лучше понимал, почему в последние месяцы Авиньон так часто отлучался с набережной Орфевр. Малый был явно нездоров.

— Вы слишком много работаете.

Эту фразу комиссар произнес впервые в жизни.

— У вас нет подружки?

И эту — тоже впервые.

— Вы слишком серьезны. Надо иногда и развлекаться.

Комиссар просто фонтанировал свежими идеями. И последняя была совсем уж неожиданной:

— Можно мне переночевать у вас, дружище?

Авиньона затрясло, он бессмысленно уставился на комиссара. Булар почувствовал его замешательство.

— Конечно, если у вас не будет проблем с соседом…

— Почему вы заговорили о моем соседе?

— Потому что я сейчас с ним столкнулся. И он со мной поздоровался.

Авиньон вздрогнул.

— Значит, он видел, как вы вошли?

Комиссар подошел к Авиньону.

— Вы плохо выглядите. Не волнуйтесь, вам ничто не угрожает. Я сейчас уйду. Заночую на набережной Орфевр. Никому не говорите о нашей встрече. Увидимся завтра утром, в спокойной обстановке. Вы мне понадобитесь.

И Булар тотчас исчез.

Авиньон по-прежнему стоял на кухне в полной прострации. Его пальцы, все еще скрытые в ящике, судорожно сжимали ручку стального секача, и он был не в силах их разжать.

Авиньон собирался вонзить его прямо в грудь Булару. Удачнее момента и быть не могло. Виктор Волк остался бы им доволен. Но у него не хватило сил поступить так с человеком, которого он боготворил и уже столько лет предавал.

Итак, Булар затаился в префектуре. Это было единственное место, где его не будет искать стервятник-«Распутин». Никто, кроме Авиньона, не знал, что комиссар каждый вечер оставался ночевать в этом огромном учреждении. Только как-то утром одна секретарша вскрикнула, обнаружив в ящике своего стола мужские трусы. Осторожный Булар так никогда и не явился за ними в отдел находок на третьем этаже.

В эту январскую ночь, лежа на полке в глубине архива, комиссар не спал. В тысячный раз он мысленно рисовал то, что называл своей «звездной картой».

Таков был его способ размышлять.

Закрыв глаза и представив себе ночное небо, он расставил на нем звездочки — все элементы своего расследования. Затем вообразил связи, которые могли существовать между отдельными звездами. Покончив с этим, он пришел к убеждению, что Ванго не убивал отца Жана, найденного мертвым в своей келье в 1934 году. «Напротив, — подумал Булар, — отец Жан умер, потому что отказался выдать Ванго убийцам».

Таким образом, пули, которые не попали в юного беглеца и вонзились в фасад Нотр-Дам, явно были связаны с убийством отца Жана и с русским, который и теперь охотился за Ванго. Мать уехала из-за того же русского — комиссар присовокупил это обстоятельство к своему «созвездию» в виде темной планеты.

С самого начала посреди этого неба сиял треугольник, вершинами которого были Ванго, Этель и дирижабль. Эта загадка не давала Булару покоя. Этель рассказала ему о том знаменитом кругосветном перелете в 1929 году. Но одного этого было недостаточно, чтобы созвездие заговорило.

При таком подходе к расследованию в темноте проступали самые неожиданные связи. Следуя от одного созвездия к другому, он обнаружил связь между мадам Булар и Этель. Это казалось странным, но вполне возможным. Так, блуждая между звездами, он ступил на мостик, соединяющий преследователя — русского — и дирижабль…

В эту ночь, вдыхая запах старых бумаг, комиссар хотел расширить свою звездную карту. Когда расследование буксовало, он старался связать его с другими. Не открывая глаз, он мысленно перебрал все свои крупные дела последних лет — убийства, ограбления, мошенничества и прочие нераскрытые преступления, — сопоставляя их со свидетельскими показаниями и датами таинственного пути Ванго.

Целый час он бился над этой загадкой, примеривая ее, словно Золушкин башмачок, к сотням других подозреваемых, с которыми сводила его служба.

В помещении царила почти абсолютная тишина. Только со стороны секции справочников, откуда-то снизу, доносилось тихое похрустывание: это неустанно трудилась архивная мышь.

Внезапно комиссар вскочил на ноги. Подбежав к двери, он нажал на выключатель, и в помещении одна за другой стали зажигаться лампы. Перед ним возник лабиринт стеллажей десятиметровой высоты. Широкими шагами Булар направился в глубь архива. Он лихорадочно метался от одной стены к другой. Комиссар передвигал стремянку на колесах, забирался наверх, рылся в бумагах, снова спускался. Пачка досье у него под мышкой все росла. Он складывал их в коробку, бежал к другому концу стеллажа, читал надписи на ящиках, приплясывая на месте от нетерпения. Выбрав один из них, доставал подшивку бумаг, старый блокнот или журнал, куда в 1935 году заносили протоколы допросов. Тяжело дыша, он почесывал себя по животу и, удовлетворенный лишь наполовину, катил лестницу дальше. Так солдат передвигает свою баллисту у вражеского форта. Прибыв к нужному месту, он запрокидывал голову и начинал штурмовать новую стену.

Внезапно в проходе между стеллажами Булар на кого-то наткнулся.

Он даже не удосужился остановиться, только поднял упавшую коробку.

— Это вы, Авиньон? Возьмите коробку и идите за мной.

— Комиссар…

— Берите же ее. Я нашел.

— Но…

— Бросьте все остальное. Главное — коробка.

— Уже восемь часов, пришли служащие.

— А мне-то что? Пойдемте.

Авиньон подхватил коробку.

— Там все, что нам нужно, — сказал Булар.

— Я думаю, комиссар, что вы…

— Думайте что угодно, дружище. Пойдемте ко мне в кабинет.

Он выключил свет и открыл дверь.

Они вместе вышли в коридор. Авиньон с коробкой в руках шел впереди. Комиссар следовал за ним. Люди сторонились, уступая им дорогу.

Булар шествовал в нижнем белье, которое туго обтягивало его пухлые телеса, с высоко поднятой головой и торжествующей миной. Он не обращал внимания на испуганные лица окружающих. Архивистка, которой он кивнул, стыдливо прикрыла глаза руками.

Идущий перед ним Авиньон старался смягчить ситуацию, бросая на всех жалобные взгляды. Но Булар продолжал шагать, гордо выпятив живот. По дороге он пожал руку префекту полиции, которого сопровождали советники, затем свернул направо, в последний коридор. Остановившись перед дверью, на которой золотом сияла табличка с надписью «Булар», он пропустил вперед Авиньона, вошел сам и закрыл дверь.

— Давайте сюда коробку.

Комиссар вывалил содержимое на письменный стол. Затем сдернул с радиатора свои брюки. За дверью наверняка уже скопилась целая толпа любопытствующих.

— Похоже, я кое-что откопал, дружище.

Говоря это, он застегивал пуговицу над пупком.

— Пока не знаю, куда это нас приведет, но это явно не пустяк.

Булар вытащил толстую папку из-под самого низа и раскрыл ее на столе.

— Говорит вам о чем-нибудь эта дата?

Он уже надевал рубашку.

Авиньон прочитал первую строчку:

— «24 июля 1935 года».

Он помолчал несколько секунд, раздумывая.

— Нет, — сказал он, — ни о чем не говорит.

Булар вдруг яростно пнул ногой дверь. Было слышно, как с той стороны от нее отскочили любители подслушать чужие разговоры.

— Так будет спокойней, — пояснил Булар. — Ладно. Смотрите фамилию под номером 27.

В реестре были записаны те, кто в этот день посещал префектуру.

— «Этель Б. X.»

— Совершенно верно. А теперь под номером 42.

Авиньон скорчил едва заметную гримасу, прежде чем прочитать:

— «Смерть крысам… Дератизация». Это…

— Отец Зефиро. А теперь откройте вот эту на той же дате.

Он вручил лейтенанту новую папку. Авиньон пролистал ее и начал зачитывать показания.

— Читайте то, что в самом конце. Там, где о дражайшей м-ль Дармон…