— Да не мог он никуда войти! — кричал метрдотель. — Все комнаты заперты. У меня даже ключей нет. Это бывший отель. Ищите наверху!

Так они и сделали. На последней площадке обнаружилось слуховое оконце, выходившее на крышу, но расположенное очень высоко. Тем не менее оно было открыто настежь. Двое мужчин подсадили третьего, четвертый вскарабкался ему на спину и вылез на крышу. Через несколько мгновений в окне показалась его голова.

— Да, он прошел этим путем. Глядите!

И он помахал серым картузом, найденным на крыше.

— Тут все крыши плоские и соединены друг с другом. Он мог уйти в любую сторону.

Остальные тоже начали было карабкаться к окну.

— Так мы его не поймаем, — вдруг сказал главный.

Преследователи замерли и посмотрели на него.

Это был Доржелес. Он стоял понурившись и уже понимал, в какую ярость придет Виктор, когда услышит его отчет.

— Спускайтесь все! И чтоб я больше вас не видел!

Человек, стоявший на крыше, медлил, не решаясь выполнить приказ.

— А вы посторожите там еще с часок, — сказал ему Доржелес. — Мало ли что…

И он подозвал к себе метрдотеля, который собрался идти вниз вместе с остальными.

— Останьтесь на минутку.

Когда все ушли, Доржелес сказал:

— Объясните Ирландцу, что мои люди всё приведут в порядок. Сюда уже едет плотник, чтобы починить дверь. В котором часу у вас обедают?

— В полдень.

— Все будет сделано до полудня. Что с полицией?

Метрдотель успокоил его:

— Она не приедет.

— Почему?

— Ее просили не беспокоиться.

— А посетители?

— Они будут молчать.

— Почему?

— По той же причине.

Доржелес кивнул. Потом добавил:

— Главное, не забудьте передать своему патрону следующее: мой шеф надеется, что это происшествие никак не помешает их переговорам. Это мелкий инцидент личного характера, который больше не повторится.

— Я передам.

Доржелес вздрогнул: ему послышался какой-то шорох.

— Вы уверены, что он не мог сюда войти? — прошептал он, указывая на ближайшую дверь.

— Уверен. Все заперто крепко-накрепко. Посмотрите на замки. В эти комнаты уже пятнадцать лет никто не входил. Настоящий музей…

И метрдотель спустился на несколько ступенек.

— Не знаю, чем он вам насолил, этот парень, но думаю, что в его интересах поскорей убраться подальше.

Доржелес последовал за ним, и оба вернулись в ресторан.

«Подальше? Ну уж нет», — подумал Ванго.

Поднявшись на крышу, он спустился по фасаду и влез в окно одной из запертых комнат — прямо рядом с Доржелесом.

Когда суматоха улеглась, он огляделся. Музей?.. Нет, это помещение с толстым слоем пыли на мебели и спертым воздухом больше походило на склеп. Кровать и тумбочки были почти не видны под призрачными сетями паутины. Ванго прошел по этому гостиничному номеру, выпавшему из времени. Впрочем, на стене висел календарь 1922 года. Поразительный контраст между этим убожеством и роскошью интерьеров на первом этаже! Это надо же было придумать — открыть шикарный ресторан в дешевом борделе.

Прошел час, и Ванго услышал грохот на лестнице, а затем истошный крик. Этого он и ждал. Человек, оставленный на крыше, покинул свой пост. Его бросили там одного, и, чтобы вернуться, ему оставалось только спрыгнуть. Ванго слушал, как он ковыляет по ступеням. Путь был свободен.

Он подождал еще немного. Затем вылез на кирпичный подоконник и вскарабкался на крышу. Там он нашел свой картуз и взглянул на город, окутанный ночной темнотой. Вокруг все было землисто-серым. Даже здесь, наверху, Ванго казалось, что он очутился в какой-то яме, настолько высокими были окружавшие его башни. Из каминных труб выбивался дым. В нескольких окнах еще горел свет. Кое-где на балконах даже слышались голоса, а во дворе из подвалов доносились песни.

Ванго ушел по крышам.

На рассвете он встретился с Зефиро на верхушке башни, среди строительных лесов. Падре выглядел плохо: он стоял с изможденным лицом, бессильно привалившись к перегородке. Его терзал ужас, стыд за все случившееся с Ванго этой ночью, ведь из-за него парень угодил в ловушку. Он только что уволил Тома Джексона, наградив его премией в два доллара. Зефиро больше не желал вовлекать мальчишек в свою безумную затею. Отныне он будет вершить правосудие в одиночку. Всю ночь, стоя на коленях, он молил Бога, чтобы Ванго вышел живым из этой передряги. Его брюки были протерты до дыр.

Тем не менее падре встретил Ванго холодно, не зная, как выразить охватившее его волнение. Он надвинул шляпу на глаза.

— Забирай свои вещи. Я не хочу тебя здесь видеть. Ты мне больше не нужен.

Юноша молча смотрел на него. Второй раз за его короткую жизнь падре прогонял Ванго.

— Убирайся сию же минуту!

Ванго сложил в сумку свои пожитки, тайком сунул в молитвенник Зефиро один из оставшихся рубинов и подошел к нему.

— Падре…

— Уходи, Ванго.

И Ванго ушел.

Утром официантка ресторанчика «Ла Рокка» пришла на работу первой и увидела молодого человека, спавшего на пороге. Перевернув его на бок, она узнала Ванго.

Он открыл глаза.

Девушка улыбалась.

— Я же говорила, lupo, что ты плохо кончишь…

Ванго прижал к себе сумку.

Официантка перешагнула через него и отперла дверь.

Он встал, отряхнулся. Эту девушку он видел всего однажды, но сразу подумал о ней. Никого другого он в Нью-Йорке не знал.

Стоя на пороге, он сказал:

— Мне нужно где-то пожить несколько дней.

Девушка уже молола кофе.

— Дверь закрой! — крикнула она ему.

Соблазнительный аромат заставил Ванго подойти к стойке. Он смотрел, как девушка сосредоточенно вертит ручку кофемолки. Ее глаза были густо обведены черным карандашом.

— Мисс, я ищу…

Она прервала Ванго на полуслове:

— Я уже слышала.

Она разгрызла кофейное зернышко. Ей было приятно видеть этого парня и совсем не хотелось его отпускать.

— У нашего хозяина есть наверху две комнатки, — сказала она, — но он скряга, каких мало, и даром ничего не дает. Тебе придется заплатить.

— Да мне от скряги даром ничего и не надо.

Девушка снова улыбнулась и продолжила молоть кофе.

— Подожди здесь. Его зовут Отелло. А меня Альма.

Она взяла ведро с водой, тряпку и за двадцать минут до блеска натерла паркет, оставив нетронутым островок под стулом Ванго.

Ванго дремал; минувшая ночь лишила его сил. Он понимал, что, прогнав его, падре, быть может, спас ему жизнь. Но стоит ли эта жизнь спасения? У него больше никого не осталось. Даже Этель и та запретила ей писать. Хуже того, в ее письмо был вложен голубой платок с именем Ванго и загадочной фразой: «Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании».

Уходя от Зефиро, он оставил ему этот голубой лоскут — ненужное воспоминание.

Рядом с ним на стойке возникла чашка кофе.

— Я знаю, что он умер, — сказала девушка.

— Кто?

— Человек, которого ты искал. Кафарелло.

— Где?

— В тюрьме «Синг-Синг».

— Откуда вы знаете?

— Его вырезали.

Ванго вздрогнул.

— Кого вырезали?

— Ну, репортаж вырезали из газеты.

— Ах, вот что…

— Да прямо с фотографией. Вон там он висел.

И она указала на доску под бутылками с ликером.

— Я его выбросила в помойку.

— Кого?

— Да репортаж этот. Страх на меня наводил.

— Почему?

— Он ведь иногда заходил к нам. Вот прямо тут и стоял, как ты сейчас. И…

— И что?

— Как подумаешь, что он сотворил.

— А что же он сотворил?

— Ты разве не знаешь? Тогда зачем ты его искал?

— Что он сотворил?

— Сбросил девушку с нового моста над Бронкс-Килл[9]. За это его и арестовали два года назад.

Ванго молча смотрел на Альму.

Почему он никогда не задавался этим вопросом: в каком преступлении обвиняли заключенного из «Синг-Синга»? Опустив глаза, он бессмысленно уставился на белую пенку в чашке кофе.