— Что с тобой… проказником, — засмеялся господин полковник, — поделаешь? Ничего!

— Ваша светлость! — вдруг возвысил свой голос над столом граф Ипполит. — Я протестую! Ваш офицер учинил мне некий диктант перед обедом.

А ведь, действительно, учинил. Верное слово нашел дипломат.

Офицер провел графа в караульную комнату, пригласил сесть за стол и сказал ему: «Князь Николай Андреевич просит вас, господин граф, не отказать ему в любезности… написать письмо следующего содержания!» — и стал диктовать текст письма.

Граф привычно взял в руку гусиное перо, обмакнул его в чернильницу — и застрочил своим превосходным почерком.

Через минуту он опомнился.

Текст письма совпадал слово в слово с текстом его письма к государю!

«Что, граф, — спросил его офицер, — не успеваете?» — «Нет, успеваю», — ответил граф. «Тогда продолжим», — усмехнулся офицер.

Пришлось графу продолжить.

И в самом деле, не мог он отказаться написать это письмо.

Хватило ума не отказаться. А вот сообразить, зачем это письмо заставили его еще раз написать — и расписаться под ним своим полным именем (государю он послал письмо анонимно), ума не хватило.

Вот и стал протестовать — да как! Во всеуслышанье.

Хотел содрогнуть, напугать старого князя?

Наверное.

Но не содрогнул и не напугал.

— Христофор Карлович, — обратился старый князь к своему секретарю, — сличили почерк?

— Сличили, — ответил секретарь и добавил: — Совпадают!

— Так что же, граф, — засмеялся старый князь, — вы протестуете? Вам не диктант мой офицер учинил, а допрос. — И он возвысил голос: — Что же вы думали, я вам спущу, что вы на меня доносы пишите? Нет, не спущу. — И добавил насмешливо с издевкой: — Теперь ваше письмо по всей губернии гулять пойдет. Вот посмеются, как вы опростоволосились! Как сами себя и выдали, племянник мой любезный.

— Что же вы, граф, — гадливо зашептал ему на ухо управляющий, — не могли государю чужой рукой свое письмо написать?

— Но это еще не все! — продолжил старый князь. — В том письме вы мне подвиги некие приписали. Нет, мне славы вашей не надо! Ведь это ваши подвиги, граф. Ваши же люди разбой на дороге учинили.

— Позвольте, ваша светлость! — вскричал граф Ипполит.

— Нет, не позволю. Впрочем, — обратился он к Христофору Карловичу, — дадим последнее слово подсудимому?

— Непременно, ваша светлость, надо дать, — сухо ответил Христофор Карлович. — Думаю, он еще что-нибудь про себя нам расскажет, чего мы и не знаем. — И обратился к графу Ипполиту: — Говорите. Мы вас внимательно слушаем.

Все, разумеется, затаили дыхания. Но мне особенно интересно было наблюдать за Жаннет и за Диком Рузвельтом, то бишь за Порфирием Петровичем.

Жаннет сидела спокойно за столом. Правда, один раз она больно весьма пнула под столом ногой Порфирия Петровича, так как он в некое волнение вошел сильное — и потому неуместное для американца — и тем самым чуть не выдал себя. Хорошо, что никто его этого волнения не заметил. А в этом волнении он пребывал почти весь обед. Все друга своего Боба Вашингтона спрашивал. Разговор то на русском, то на французском шел, а то и на английский — перескакивал. А капитан в отставке в них, кроме, разумеется, русского, не силен был. Вот Селифан и переводил ему. Переводил, скажу сразу, точно, но порой и некие фантазии себе позволял, вводил своего друга Дика в заблуждения и в волнение. Он же ему все по-английски переводил!

Разумеется, старый князь был осведомлен, что Дик и Боб никакие не американцы, но ему пока не до них было. С ними он потом «разберется»!

Думаю, у вас тут же возник вопрос: «А зачем тогда наша «француженка» в коленку его пнула? О какой такой его «безопасности» пеклась?»

Отвечу на сей ваш вопрос без утайки. Разумеется, ни о какой его безопасности она не думала — и не пеклась. В коленку его она пнула совершенно с другой целью.

С какой?

А вот на этот вопрос я позволю себе вам не ответить. И не потому, что сам не знаю, а потому, что это, как любил говорить наш историк Ключевский, коренной вопрос моего романа. А на такие вопросы, как утверждал тот же историк, у каждого должен быть свой ответ, т. е. у меня, у вас, любезный мой читатель, и у Порфирия Петровича. И они, уверяю вас, разные! Ведь это есть коренной вопрос не только моего романа, но и всей Истории нашей России. И я не шучу. Вы сами это поймете и сами на этот вопрос ответите, когда мой роман до последней, как говорится, точки дочитаете.

— Письмо к государю не я написал, — заговорил на французском языке граф Ипполит. — Что же касается тех лошадей, из-за которых вы меня, ваша светлость, в разбойники записали, то их мне ваш управляющий продал. — И он саркастически посмотрел на старого князя.

Естественно, сказав последнее, он думал, что все поймут его правильно (не зря же он так улыбнулся старому князю).

К сожалению, не все его поняли «правильно», а улыбку его сочли за дерзновенную и неуместную!

А управляющий при этих словах аж побелел весь — и выкрикнуть что-то даже пытался, но ему выкрикнуть не дали.

Кто не дал?

Граф Ипполит не дал. Он тоже под столом ногами своими пинался.

— А чьи же люди на дороге разбойничали? — негодующе спросил Христофор Карлович. Улыбка графа его чуть ли не в гнев ввела.

— Не знаю… чьи! — ответил граф Ипполит — и это был его первый промах.

Эх, дипломат, твою мать. Прямо надо было сказать, чьи эти люди были!

И Христофор Карлович воспользовался его промахом — и спросил со всем своим остзейским прямодушием:

— А хотите узнать?

— Разумеется!

— Сейчас узнаете, — торжественно проговорил Христофор Карлович и вышел из-за стола. — Пойдемте, граф, я вам их покажу. — И они с графом подошли к окну. — Смотрите! — И Христофор Карлович распахнул окно.

Граф Ипполит содрогнулся.

Нет, он содрогнулся не от морозного воздуха, хлынувшего из растворенного окна.

Дрожь пробрала его всего, когда он увидел лежащих на снегу трех мертвых разбойников.

Я обозвал их разбойниками, потому что это были как раз те три черных всадника, убившие наших солдатиков и ямщика.

— Ну, чьи эти люди, граф? — спросил его Христофор Карлович надменно.

— Кто их убил? — гневно воскликнул граф. И это был второй его промах. Этим вопросом он как бы признал, что эти разбойники — его люди.

— Вам лучше знать, — ответил Христофор Карлович. — Ведь вы сами этих разбойников к нам в своей кибитке привезли. С шиком этаким, прямо к самому княжескому крыльцу. Полюбоваться?

Граф ничего не ответил. Христофор Карлович закрыл окно — и под локоток отвел графа Ипполита к столу, бережно усадил на иудин стул — и сказал:

— Вы их убили, так как дело они свое сделали. Как там говорится у вас, у злодеев, убили, чтобы все концы в воду! — И гробовая тишина воцарилась в столовой зале. Вот в этой гробовой тишине и пнула Жаннет ногой под столом Порфирия Петровича.

— У меня есть свидетель, — сказал снисходительно граф Ипполит, — что я не убивал, а только в свою кибитку приказал своему кучеру положить! — Он еще хотел что-то крикнуть — и крикнуть насмешливо, но Христофор Карлович его опередил:

— Кто же вашему кучеру поверит? — И засмеялся.

Странно, что он, при всей своей любви к точности и честности, вдруг так засмеялся.

Этих разбойников граф приказал своему кучеру положить в свою кибитку, чтобы старому князю предъявить как неопровержимое доказательство всех его, княжеских, разбойных дел! А выходило, что Христофор Карлович ему встречный иск выдвинул.

Конечно, встречные обвинения были белыми нитками шиты, за уши притянуты. Ведь трое убитых разбойников были весьма определенной — черкесской наружности. А черкесы в Тверской губернии только у старого князя были.

Да, странно себя остзейский немец повел.

— Я могу засвидетельствовать, что не граф разбойников убил! — сказал вдруг Бутурлин. — И князь Андрей и Жаннет подтвердят.

— Бутурлин! — капризно проговорила Жаннет. — Не надо за меня говорить, что я засвидетельствую. Во-первых, я не знаю, каких сейчас людей показали графу. Во-вторых, было далеко, чтобы наверняка сказать, кто застрелил тех разбойников на дороге. И вообще, не вмешивай меня во все ваши русские скандалы. Я ими по горло сыта. — И во второй раз пнула ногой Порфирия Петровича. Мол, и ты, американец, не вмешивайся в их русские споры. Сами разберутся.