Столько я страниц исписал — и вы их, надеюсь, внимательно прочитали, а все без толку. Ни на шаг мы к истине не приблизились. То, что хохочущее привидение о пропавших двадцати пяти фельдъегерях мне рассказало, в расчет не беру. Запросто оно мне наврать могло. Поэтому эту «правду» погожу обнародовать. Уж больно несуразна она и невообразимо кощунственна. Не нужна нам такая правда.

Не нужна!

— Не соврал он вам о двадцати пяти пропавших фельдъегерях ничего, но вы правы, что не хотите в эту правду поверить, — сказала мне княгиня Вера. — Ведь это не вся правда — и потому чистейшая ложь!

Так что без нее мы пока обойдемся — и подведем наши печальные итоги.

Итак!

Подлец Марков с пакетом в Москву скачет.

Юный князь в Лабиринте своей матери Веры блуждает.

Управляющий там же — и скоро они встретятся.

Параша в доме капитана Миронова со своей матерью проживает. Убережет ли ее Пульхерия Васильевна от рокового шага?

Старый князь… О нем я говорить ничего не хочу.

Христофор Карлович вещи свои собирает, дела свои в порядок приводит, чтобы новому секретарю старого князя передать.

А наши главные герои — Порфирий Петрович, Жаннет, Бутурлин и Селифан?

Что они?

Бутурлин с Жаннет пошли князя Андрея в Лабиринте искать, а Порфирий Петрович с Селифаном по Арсенальному городку ходят — знакомятся с чудесами техническими. Много таких чудес в этом городке.

О них у нас речь впереди будет, если, конечно, мне разрешение дадут о тех чудесах вам поведать. Ведь они, не вру, до сих пор под грифом «совершенной секретности» находятся.

Письмо нашего государя к императору Наполеону. А вот что государь в тот же день Александру Васильевичу Суворову написал!

Павел Петрович Чичиков, так теперь я буду называть бывшего управляющего князя Ростова, был человеком хотя и демоническим — и мошенником отменным, — но все же человеком, в сущности, он был безобидным — да к тому же несчастливым. Ведь как он ни старался ужас своим демонизмом на людей нагнать, гипнотизмом голову им до безумия вскружить или фокусными своими штучками на тот свет отправить, — ничего у него не получалось.

И как же ему было досадно и нестерпимо больно! Как он страдал из-за этого.

Вот и сейчас, когда он свою монетку серебряную внимательно рассмотрел, сердце в его груди затрепетало, и он воскликнул: «И с чего это я вдруг решил, что с монеткой ошибся? Зачем убежал? — и с негодованием продолжил: — Нет, это не я, а она мошенница! Так прямо надо заявить. Пусть Бутурлин стреляется!» — И он было, в горячке, ринулся, чтобы им это сказать, но тут же одумался.

Пожалуй, конногвардеец его неправильно бы понял — и канделябрами его — по мордасам — будто шулера какого, схваченного за руку. И Павел Петрович понуро побрел вглубь Лабиринта. Нужно было где-то спрятаться, отсидеться и спокойно обдумать, что с ним в последнее время случилось, и решить, что дальше делать. Но тут он услышал звуки музыки невыразимо печальные и трагические (созвучные, кстати, его настроению) — и пошел на них.

Вскоре он подошел к двери, из-за которой лилась эта музыка.

— Наконец-то я вас, князь, отыскал! — вошел с сияющей улыбкой Павел Петрович в просторную залу с роялем в самом центре, за которым сидел юный князь Андрей.

— Что вам угодно? — хмуро посмотрел на управляющего князь и перестал играть.

— Нет-нет, — взмолился Павел Петрович, — я вам не помешаю. Играйте! А я тут в уголке тихо посижу и послушаю. — И он бочком направился к креслу.

— Что вам угодно? — уже грозно спросил князь Андрей управляющего и в раздражении захлопнул крышку рояля. — Отвечайте!

Юный князь был в обиде на весь белый свет, как это обычно бывает с молодыми людьми, несчастными в любви, — и душа его, сердце его жаждали только одного — одиночества! А тут явился этот управляющий.

Зачем?

Утешить?

Ни в чьем утешении он не нуждался.

— Хорошо. Я отвечу. — ничуть не смутился Павел Петрович.

И он был в обиде на весь белый свет. Но он, как говорится, пожил — и точно знал, как помогает, а порой и воскрешает, в метафорическом конечно смысле, чье-нибудь сострадание.

Не даром ведь говорят: поделиться с кем-нибудь своим горем, разделить его.

Вот и захотел он поделиться с юным князем своим горем, разделить его на две равные половины. Легче же от этого станет! И стал делить, нет, не свое горе (это было бы для него, ловкого человека, слишком просто — и потому неинтересно), а свою вину он стал делить на две — и, конечно же, не равные половины, и, разумеется, не с князем Андреем.

А с кем он хотел разделить, точнее — на кого он решил сваливать свою вину?

Определенно ответить не могу. К тому же, мои любезные читатели, Павел Петрович даже не намекнул юному князю, кто виновник во всех его несчастьях.

Но сразу хочу предостеречь вас. Хотя управляющий и мошенник, но бывает так, что мошенник говорит правду, одну только правду. И этому есть очень простое объяснение. Обстоятельства так припрут к стенке — и не хочешь, а вынужден сказать правду. Или выгодно ему, мошеннику, сказать ее. Бывает и такое.

— Вы думаете, что я вещь бесчувственная? — с неподдельной обидой сказал управляющий князю Андрею. Сказал, будто обвинение ему бросил, что сам он, князь, вещь бесчувственная. — Нет! Представьте, и я могу чувствовать и страдать. — И, как бы в подтверждение его слов, горькая слеза покатилась по щеке вдоль его бакенбарды. — Да, я… подлец и мошенник, как вы все обо мне думаете, хотя мне далеко до ваших друзей. — Смахнул Павел Петрович слезу со щеки. — Уж они-то мошенники, так мошенники! — воздел он руки к небу, потрясая своим пистолетом, — и на пистолет свой посмотрел весьма красноречиво — и тут же руки свои опустил, а пистолет под мышку сунул. Потом тяжело вздохнул: — Да, я мошенник и подлец. — И заговорил горячо и страстно: — Но разве я не могу чувствовать и страдать? И раз вы так хотите, то я, как на духу, все честно вам расскажу. Но замечу, не вы один пострадали от ваших (Павел Петрович горько усмехнулся) друзей… Да, и я пострадал от Бутурлина и его Жаннет. Только что. И они меня ищут, чтобы убить! А из-за чего? Разве я главный виновник во всем этом? Разве я с этими фельдъегерями все это проделал?

И так убедительно он эти свои вопросы задал, так негодующе его глаза горели, а руки нервически сжимались в бессильной ярости, что юный князь к нему полным сочувствием проникся.

Но не понятно ему еще было, что за горе у него такое, из-за чего?

И при чем эти фельдъегеря? Какое они имеют отношение к его горю? И он управляющего прямодушно спросил:

— С какими фельдъегерями? Объясните! Все говорят о них, но…

— Так вы о них ничего не знаете? — всплеснул руками Павел Петрович. — Правда, князь, не знаете?

— Правда, не знаю!

— Бедный мальчик, — искренне пожалел его Павел Петрович и сказал без всякого лукавства: — Хорошо, я сейчас расскажу… что знаю сам, а знаю, поверьте, не так уж много. — И он начал рассказывать.

Его рассказ почти не отличался от рассказа, рассказанного мне привидением, поэтому Павлу Петровичу можно верить, правда с некоторой оговоркой. По своей натуре он все же мог кое-что утаить от юного князь. Впрочем, все мы такие. Кому хоть раз мы без утайки все о себе рассказали?

— Вот, князь, где они у меня все! — ударил себя в грудь Павел Петрович. — Вот они, доказательства моей невиновности. — И он расстегнул свою белоснежную рубашку — и достал стопку писем. — Под сердцем храню. Даже сплю с ними. Читайте. Письмо первое. — И он протянул князю сложенный вдвое листок. — Оно у меня мятое и, видите, порванное. Это я его потом склеил. Думаю, и вы бы его смяли и порвали от гнева! Читайте. Мне его два месяца тому назад прислали.