Я посмотрел в его наглую поросячью харю (других крепких слов, да простит меня читатель, я не могу употребить, а следовало бы!) — и мне неистребимо захотелось выпить (прав оказался Михеич, что непременно запью).

— Слушай, ты, — сказал привидению грубо, — кончай свой базар.

— Что, — догадливо улыбнулся Чичиков, — выпить хотите? Так пейте. Я не препятствую. С дороги как не выпить?! Извините, не могу составить вам компанию. — Он встал из-за стола. — Не прощаюсь. Завтра продолжим наш роман. — И он растворился в воздухе!

— Васька Бутурлин вам случайно не родственник? — с такими словами вошел на следующее утро ко мне в кабинет, вернее — соткался из моего сигаретного дыма Павел Петрович.

— Нет! А что? — хмуро ответил я. Действительно, этой ночью позволил, так сказать, себе лишнего.

— Да уж больно его похмельная рожа на вашу похожа! — расхохоталось привидение. — Впрочем, — тут же заговорило торопливо, — все мы с похмелья на одно лицо. А вы, вижу, крепко «осмыслили» то, что я вам вчера надиктовал. Одни пили или с Михеичем?

— А вам какое дело… с кем я пил?

— Собственно говоря, никакого дела мне до этого нет. Просто любопытно, с кем вы время тут без меня проводите? Из наших никто к вам не заходил?

– Из ваших — нет, не заходил!

— Значит, — не сразу заговорил Павел Петрович (по кабинету прошелся, под стол даже заглянул), — кто-то все-таки этой ночью вас навестил. И что же обо мне вам они рассказали? Хотя, — взмахнул он капризно своей рукой, — что они про меня могут рассказать? Пустое! — И спросил: — Так продолжим наш роман или нет?

— Продолжим! — ответил я.

— Так записывайте, голубчик, эпиграф к этой главе! — весело прокричал Павел Петрович. — Записывайте скорей.

— Какой эпиграф?

— А вот этот наш разговор и запишите в качестве эпиграфа! И не забудьте мое авторство указать.

«На-ка… выкуси, — подумал я, — Еще чего, ставить эпиграфом твою птичью фамилию! Чирикай дальше, а я, конечно, запишу твое чириканье, а уж потом сам решу, где правду ты говоришь, а где, сами понимаете, что!»

Будто нарочно, когда Суворов в ту ночь достиг Петербурга, лил дождь — нудный, надсадный! И покатилась его карета по темным и пустынным петербуржским улицам.

На душе у нашего генералиссимуса кошки, как говорится, скребли.

— Конечно, — воскликнул Павел Петрович, — заскребут кошки на душе. Императорский гнев он уже на себя навлек своим дежурным, не по Уставу, генералом. А уж своей задержкой в дороге, тем более! Ведь задержался он, как понеслась впереди него молва, из-за девок в придорожной баньке — сладких, слаще триумфа, который государь ему обещал устроить. Проще говоря, предпочел он девок срамных императорскому триумфу! Так ему государь и скажет: «Как же вы, ангел мой, осмелились их предпочесть? Дайте ответ!»

Вот бревно поперек мостовой и оказалось!

Триумфальную арку, что государь приказал в честь его побед возвести, спешно в ту ночь разбирали.

Карета остановилась, и кучер стал с мастеровыми ругаться, чтоб они это бревно с дороги убрали.

Разумеется, они его убрали, но лишь после того, как им рупь серебром на водку сам Александр Васильевич дал. Ведь это бревно они специально для этого выкатили.

Сей дорожный анекдот с бревном слегка развеселил нашего генералиссимуса — и он потом не преминул рассказать его государю.

Государь анекдот оценил по достоинству.

— Так, значит, рупь всего серебром они за триумфальное это бревно с вас взяли? — расхохотался государь император превесело. — А с вас, Александр Васильевич, — вдруг продолжил он сурово, — я и того меньше возьму!

— Это бревно и поперек моей жизнь легло, — грустно сказал Павел Петрович — и даже всплакнул. И погрузился в долгое молчание.

— А что государь с него взял? — вывел я его из этого молчания.

— Жизнь, — буднично ответил он мне. — Что же еще государь со всех нас может взять? Жизнь нашу! Денег своих у него, императора, и без наших довольно. — И так печально посмотрел на меня, что — нет, не жалко мне стало его (жалеть это лукавое привидение, как говорится, себе дороже) — насторожился я, любезные мои читатели, подумал, что непременно мне сейчас он такое соврет, такое… что я, как последний дурак, и поверю ему.

— Что насупились? — хитро улыбнулся Павел Петрович. — Думаете, обмануть вас хочу? Разумеется, хочу! И, разумеется, обману. Вы даже не заметите. А почему? Да потому, что вы хотите, чтобы вас обманул. Как там у Пушкина?

— И все-таки продолжим, — сказал Павел Петрович. — А там… хотите — верьте, хотите — нет.

Карета тронулась и через полчаса остановилась возле дома господина Хвостова.

Здесь его ждали.

Сам хозяин встретил его в сенях, провел в гостиную и усадил в кресло возле жарко пылающего камина.

— Что, братец, — спросил Хвостова Суворов, — государь не справлялся обо мне?

— Нет, — ответил Хвостов, — не справлялся.

— А что о моих дорожных приключениях в столице врут?

— Да то и врут, Александр Васильевич, что и слушать совестно!

— И все же, — засмеялся Александр Васильевич, — расскажи. Я люблю на ночь, перед сном, сказки слушать!

И рассказал ему господин Хвостов, что про него в Петербурге сплетничают.

— Ах, подлец! — крикнул Суворов. — На дуэль я его, подлеца, вызову.

— Кто подлец? Кого, Александр Васильевич, на дуэль вы хотите вызвать?

— Потом скажу, а сейчас спать. Устал я, братец, с дороги. Спать! — И Александр Васильевич встал из кресла. — Спать! Спать! Спать! — Но спать ему в эту ночь не пришлось.

— К Вам курьер от государя! — вошел в гостиную ливрейный слуга.

И тут же появился в гостиной князь Долгорукий.

— Господин генералиссимус, — сказал он с ледяной учтивостью в голосе, — государь император Павел Петрович велел мне вам на словах передать, чтобы вы не смели к нему на глаза являться! — И каблучками своими щелкнул, небрежно голову набок склонил — и вышел вон.

Суворов было вдогонку бросился за ним, но остановился в дверях.

— Не угнаться, — сказал он Хвостову. — Да, не угнаться мне за царским гневом. Стар стал. — И пошел в отведенную для него комнату.

И только он голову свою на подушку положил, как в дверь к нему постучали.

— Здесь бы надо в наш роман романтизму подпустить и таинственности в духе старинных романов, — заговорщицки подмигнул мне Павел Петрович и заговорил шепотом: — Дикий ветер завывал за окном, черный дождь барабанил в стекла, косматые тени метались по углам. Вдруг пламя свечи погасло — и в дверь тихо, но требовательно постучали. В жуткий мрак и тишину погрузилась душа его. Человек в черном плаще, пряча свое лицо под капюшоном, бесшумно вошел к нему в комнату!.. Только ведь нынешнему читателю романтизма нашего не надо, — тяжело и горько вздохнул Чичиков. — Не поверит. А так на самом деле и было. Человек в черном плаще вошел к нему в комнату, приблизился к его кровати.

— Не вели казнить, — сказал он Александру Васильевичу и взял его за руку, — вели слово молвить! — И сбросил с головы капюшон.