— Не рука гения, хотите вы мне сказать? Нет-с, ошибаетесь. Его рука. А что порой коряво — и прочее и прочее! Так он специально, чтоб никто не догадался. — И Павел Петрович хотел было схватить меня за руку — и схватил, но, как вам известно, привидения не имеют плоти — и он только ожег мою руку!
— Больно! — отдернул я свою руку.
— Так идемте за мной в кабинет, а то я вас за другое место схвачу! — И я безропотно пошел за ним.
В кабинете он сел по-хозяйски за стол старого князя и начал диктовать мне продолжение…[7]
А я все больше по сторонам стал смотреть. Уж больно мне знакомым кабинет этот показался.
— Да вы меня не слушаете! — рассердился на меня Павел Петрович. — Что вы голову вертите?
— Нет, слушаю, — ответил я ему, — и записываю. А что голову верчу, не беспокойтесь. Эти три дела могу одновременно делать. — И как я эти слова сказал, так и вспомнил, где этот кабинет раньше мог видеть. В своем романе «Война и мир» Толстой этот кабинет описал. Помните кабинет Николая Андреевича Болконского? Ну точная копия этого. Даже токарный станок один к одному.
— Он и нашего старого князя Ростова в своем романе вывел, — угадало мои мысли привидение. — Фамилию только другую ему дал. И все. Кончим об этом! — выкрикнуло привидение. — Граф Толстой никакого отношения к нашему роману не имеет. Простые совпадения. И нет в них никакого глубокого смысла. Мало ли других совпадений?! Солнце, небо, луна и прочие предметы в тысячах романов описаны. Что, и в этом мы должны искать глубокий смысл? Нет. Смысл один, простой. Все мы на этой грешной земле живем. Жили бы, например, на Марсе — другие бы в наших романах совпадения были.
— Глубокая мысль, — решил я издевательски польстить привидению, — толстовская!
— Не юродствуйте, — возмутился Чичиков и продолжил гнать текст своего романа.
Часть четвертая
Уже тогда, на Мальте, в 1802 году Александр Васильевич Суворов высказал открыто императору Павлу Ι пагубность седьмого, секретного, пункта Мальтийского Договора.
«Позвольте мне самому решать, — ответил император нашему полководцу, — что пагубно для России, а что нет! — И добавил не без издевки гневно: — Вы гений на полях сражений, но сущее дитя в делах политических!»
К прискорбию нашему, оба были правы.
При неукоснительном исполнении этого пункта… неминуемая — и скорая гибель грозила России, но нарушение его или его отсутствие в этом Договоре (на чем настаивал Суворов и «мягко советовал» император Франции Наполеон) грозило той же гибелью, правда весьма отдаленной, но неизбежной.
Под гибелью России я подразумеваю гибель Великой России! Другой эпитет для России, как вы понимаете, нам неприемлем, оскорбителен, смертелен.
Парадоксальность сего пункта происходила, как тогда говорили, из-за Географии.
Не соединялось бы Черное море с морем Средиземным проливами, не было бы этого пункта. И тут же кто-то из наших дипломатов сострил (кажется, граф Ипполит Балконский): «Для того Бог создал эти проливы, чтобы соединяя моря — разделить континенты. Так же поступил и наш государь. Седьмой пункт — тот же пролив между Францией и Россией. Соединяя — разделяет!»
Шутка была плоской, но не лишена основания, хотя не седьмой пункт разводил Францию и Россию по разные стороны, как сейчас любят выражаться, баррикады. Развело то, что два императора поделили между собой прутиком на мальтийском песке.
Но такова природа всего сущего, как сказал философ. Рождение — первый шаг к смерти. Ничто не вечно, особенно военные союзы между великими державами.
И все же, словами Пушкина, только «гений — парадоксов друг» — идет наперекор даже вечности. А они несомненно были гениями: и Павел Ι, и Наполеон, и Суворов.
То ли Кречинский, то ли Ключевский,[8] Из неопубликованного, 1901 г., с. 12.
— Да ничего бы не было! — возопил Павел Петрович, как только продиктовал мне этот эпиграф. — Будь этот седьмой пункт действительно секретным, — добавил он уже спокойно, — ничего бы этого не было. — И тяжело вздохнул.
— Чего бы не было, Павел Петрович? — спросил я его.
— Всего этого! Ни фельдъегерей, ни прочих мерзостей. Не прознай англичане про этот пункт, разве бы они посмели?! А все Ипполит, «остроумец» этот, подгадил. Он, бестия, сей пункт… да и весь Договор на блюдечке с голубой каемочкой им выложил!
— А нельзя ли попонятней и подробней? Что посмели? Что за чертов этот пункт? И как граф Ипполит им выложил? Из-за чего?
— Не спешите. Все расскажу. Я не писатель ваш и не Порфирий Петрович — таить ничего не буду!
И хотя я не был на Босфоре –
Я тебе придумаю о нем.
Сергей Есенин
И трубит хмельной фельдъегерь в крутень пустозвонных пург.
Павел Антокольский
Глава первая
Я произвел его в генералиссимусы; это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом.
Павел Ι[9]
К концу восемнадцатого века в политической колоде было только две козырные масти: Россия и Франция. Вот они и бились между собой до тех пор, пока государь наш Павел Петрович не понял, что сие недопустимо.
Тут же он приказал Александру Васильевичу Суворову отвести войска от французских границ в Россию.
«Ну что бы тебе на недельку опоздать, в трактире каком-нибудь австрийском запьянствовать! — воскликнул наш непобедимый полководец фельдъегерю, что привез сей Приказ государя. — Ты бы тогда в Париже похмелился».
Чтобы сгладить сию досаду графа Суворова (не дали ему француза окончательно добить; так сказать, с самим Бонапартом на кулачках схватиться — он до сей поры его только маршалов беспощадно бил), наш государь его в генералиссимусы и произвел.
Повод, разумеется, был.
Вся Европа непобедимому нашему полководцу рукоплескала по случаю его Итальянской кампании! Он за две недели стотысячную французскую армию разгромил и из Италии вышвырнул. А было у него под рукой всего двадцать пять тысяч его чудо-богатырей! О Швейцарском походе я и не говорю. До сих пор Европа рукоплещет!
Вот государь милостиво два раза в ладоши хлопнул: в генералиссимусы произвел и к себе в Санкт-Петербург позвал, чтобы триумфально чествовать на манер древнеримский.
Торжества предстояли нешуточные.
Арку триумфальную день и ночь мастера колотили, гвардейские войска чуть ли не от Нарвы до самого Петербурга в шпалеры были выставлены — и тоже день и ночь учились нескончаемое «ура» кричать. Ремонт в Зимнем дворце государь затеял, чтобы дорогого гостя в сем дворце поселить.
В общем, как вы сейчас говорите, по высшему разряду готовились Александра Васильевича принять.
И генералиссимус наш тотчас оставил армию (они в Польше стояли, под Краковом) и стремглав в Петербург отправился, но в дороге занемог. Прослышав об этом, государь ему своего лейб-медика Вейкарта спешно навстречу выслал.
П. П. Чичиков.
Думаю, вы уже заметили, что у Павла Петровича, то бишь у его привидения, была прескверная привычка, как и у этого романа, в комментарии пускаться. Причем, он в свои комментарии без предупреждения пускался, а потом выговаривал мне строго, если я его растекание мысли по древу романа в роман вставлял.
— Так предупреждать надо, — огрызнулся я ему как-то раз, — где у вас текст романа, а где ваша отсебятина!
— «Отсебятина»? — возмутился он. — Это вы в моем романе отсебятина. Впрочем, записывайте за мной все. Я потом сам отберу зерна от плевел.
Отобрать, к нашему счастью, ему не пришлось, так что комментарии его в этом романе будут. И вот его очередной комментарий.
