— В каком?
— В первом — от двери. На третьей полке снизу, видите Плутарха?
— Вижу.
— Так возьмите его и откройте на сто первой странице. Там мой документ первый!
Я взял книгу, открыл ее на сто первой странице, потом стал перелистывать ее от корки до корки, даже потряс корешком вверх, чтобы этот документ из нее вытряхнуть.
— Что — нет? — спросил меня спокойно Павел Петрович и воскликнул: — Я так и знал! Уничтожил он его.
— Кто уничтожил?
— Неважно кто. Важно, что уничтожил! — выкрикнул он победно. — Не знал злодей, что у меня на сей документ копия осталась. — И он с потолка кинул мне листок, сложенный самолетиком. Самолетиком листок покружил в воздухе и на стол ко мне спланировал. Я его развернул, разгладил.
— Перепишите его в качестве эпиграфа к следующей главе, а после я дам необходимые пояснения к сему документу! — наставительно и строго сказал Павел Петрович — и опять исчез. — До завтра, — лукаво улыбнулся на прощанье.
Глава шестая
В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далеко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына Бог им дал в аршин,
И царица над ребенком,
Как орлица над орленком;
Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести его хотят,
Перенять гонца велят;
Сами шлют гонца другого…
А. С. Пушкин
Сразу хочу из недоумения, как выражается Павел Петрович, читателя нашего вывести. Нет, это не тот документ, что самолетиком на стол он мне подкинул. Это отрывок из сказки Пушкина, а его документ я не в качестве эпиграфа к этой главе использую. Я ему другое применение найду. Нет, не так — как вы подумали. Я его все же опубликую, но позже.
Дело в том, что мне кажется, что наше привидение тормозит все дело. Заодно и роман этот тормозит. Динамизма лишает. А без него, динамизма, вам, думаю скучно. Боюсь, если и дальше он вокруг да около нас за нос будет водить, то мы бросим читать этот роман. Поэтому беру все в свои руки.
Как только он от меня ушел, я все книжные шкафы перерыл, стол княжеский внимательно исследовал — и кое-что нарыл! Об этом глава эта и будет. Я ее самолично написал!
— Ну и зачем ты ко мне с того света заявился? — спросил недовольно старый князь Суворова. — Говори! Мы одни с тобой тут в моем кабинете. Так зачем явился? Зачем Павлушку своего всем выдал?
— Одни ли? — усмехнулся Александр Васильевич. — И какого Павлушку я всем выдал? Управляющего твоего?
— Нет, не управляющего, а своего императора Павла Петровича! Поди, он тебя ко мне послал? Опять какую-нибудь с ним каверзу петушиную удумали? Какую же?
— Каверзу я один, без него, удумал, ваша светлость. Затем к тебе и приехал. — Александр Васильевич замолчал. Прошелся по кабинету. — А ты все тот же, Николай. Колючий. Так ведь и я не сахарный. Поможешь или нет? — вдруг спросил неожиданно серьезно. До этого они с князем этакими петушками друг на друга налетали — разве только крыльями по бокам себя не хлопали, шпорами петушиными по паркету не звенели.
— Говори, что ты от меня хочешь? — нахмурил брови старый князь. — Ежели не против моей чести и твоей… и не против чести Отечества нашего, помогу!
— Карту не разучился читать? — не преминул уколоть своего лучшего друга генералиссимус — и достал с груди сложенную вчетверо карту, разложил ее на столе княжеском. — Смотри, здесь все наши планы расписаны, как мы Константинополь, Византию от турка будем отбивать!
Старый князь склонился над картой.
— Да, — сказал он чуть погодя, — лихое дело ты затеял, разбойницкое!
— Это почему же, ваша светлость, разбойницкое?
— А потому! Чем вам турка не угодил? Зачем вам Византия эта? Ее в каком веке турки завоевали? А вы через столько лет решили освободить. Поздно спохватились! Раньше надо было. При царе-горохе! — И старый князь захохотал. — Впрочем, — перестал он смеяться, — при том же царе гороховом вы нынче живете. Так в чем твоя просьба?
— При гороховом царе, может быть, мы живем. Но ведь не только живем — а еще и умираем! Вот беда-то в чем. Неужели не понял, что смерть мы под Константинополем свою найдем. Ладно бы, ваша светлость, я один там голову свою сложил. Один раз похоронили — второй раз будет легче похоронить. Сто тысяч солдатушек наших русских мы там погубим! Они-то в чем виноваты? Вот о чем моя печаль. — И Суворов взял карту со стола, сложил ее вчетверо. — Прощай, ваша светлость!
— Постой, ирод! — закричал старый князь. — Меня в их смерти хочешь укорить? Не выйдет. Говори, что от меня ты хочешь? Что я должен сделать?
— Фельдъегеря в декабре месяце с письмом нашего императора к императору Франции надо перехватить, — сухо сказал Александр Васильевич. — И вместо него моего фельдъегеря с моим письмом к Наполеону отослать!
— Всего-то, разбойничья твоя душа! — захохотал старый князь. — На дороге большой с кистенем побаловаться. И как я этого фельдъегеря от других отличу?
— Всех фельдъегерей придется перехватывать!
— А их тебе не жалко? С ними как прикажешь поступить? Придушить или зарезать?
— Вязать их будете, а через два месяца отпустите.
— А если не получится, Сашка, вязать их? На чьей совести они будут?
— На моей, князь!
— И на моей тоже!
— А что?! — склонился над моей головой Павел Петрович, — Верно, все в точности написали. Только почему документ мой не присовокупили? Хотя, думаю, ваш эпиграф, как говорится, не в бровь, а в глаз! Александр Сергеевич ведь тоже к нашим фельдъегерям свою руку гения приложил.
— Фу, черт! Как вы меня напугали, — отпрянул я от него. — При чем здесь Пушкин? Я просто, без задней мысли, его процитировал.
— А вот он, когда сказку свою о царе Салтане писал, нашу сказку в уме держал.
— Утомил ты меня, Павел Петрович, своим Пушкиным! — выкрикнул я в озлоблении. — Рассказывайте о нем сейчас же, а то брошу все — и уеду. Пусть он сам роман этот дописывает.
— Не кипятитесь — сейчас расскажу, но прежде главу эту до конца допишите.
— Я ее уже дописал!
— Нет, не дописали. Она без моего документа, что вам давеча с небес ангельских спустил, неполной будет, недостоверной.
— Так он же на английском — ваш документ! — воскликнул я.
— Ах, вот в чем вся загвоздка! — ехидно засмеялся Павел Петрович. — Английским языком не владеете. Так я вам его переведу с английского на наш… на русский язык. — И он стал его переводить, что называется, с листа, поэтому за достоверность перевода не ручаюсь, а подлинник, т. е. его копию, предоставить не могу. Она тотчас в воздухе растаяла, как он свой перевод сделал.
Сэр!
Довожу до вашего сведения, что 5 января 1804 года в поместье князя Ростова Николая Андреевича объявился — воскрес из мертвых — не кто иной, как всем известный русский генералиссимус — князь Италийский, граф Суворов-Рымнинский! Сие чудо имеет земное объяснение, а не Божественное. Русский император в очередной раз надул Европу! Полагаю, что вскоре сам он, император, и «разъяснит» всем, как это вдруг Суворов умер, а потом воскрес. И думаю, «объяснение» Его Величества будет столь же лживо, как и сам анекдот с его генералиссимусом. И да простит им Бог, сэр, эту их очередную русскую утку. В России испокон веку так шутят…
— Тонко подметил… шельмец… остзейский! — воскликнул Павел Петрович. — У нас, на Руси, любили уток пострелять — и не как-нибудь, а влет, чтоб шмяк об землю! Ну а я каков? — не без гордости добавил Чичиков. — Я еще тоньше перевел их английскую игру слов в нашу шутку. И не только… Впрочем, это лишнее. Продолжим.
Простите, сэр, что я невольно вслед за русскими взял шутливый тон. Но, согласитесь, смех так заразителен. Не пошутить ли и нам, сэр, тем более, что есть для этого повод?
В декабре месяце сего года генералиссимус вознамерился перехватить письмо своего государя к Бонапарту. Зачем? Как русские говорят, Бог весть! Но думаю, что у него большие резоны на это. Ведь не просто перехватить он вознамерился, а своего курьера со своим письмом потом к сему французскому коротышке отправить. В курьеры он определил некого драгунского ротмистра Маркова.
P. S. Что генералиссимус в сем письме написал, пока нет возможности узнать. Сие письмо в тайнике у князя Ростова лежит.
Жду Ваших дальнейших указаний
Т. К.
