— Здравствуйте, господа хорошие! Господь милости послал — добрых людей, слышала я, в деревню к нам привел, — и протянула Скрябину руку.

Было в этих приветливых словах и в том, как вошла старуха, — как показала себя, говорил после Сашка, — так много почтенной мудрой старости, что Скрябин встал, пожимая эту маленькую сухонькую старческую горстку. Встал и даже вытянулся и Саша, бывший каппелевский ефрейтор. И, пожалуй, не у одних только своих соотечественников, видевших ее в первый раз, Марковна вызывала к себе уважительное чувство, ибо и Ли встретил ее приветливо и предложил сесть.

— Садися, бабушка, — сказал он.

Старуха присела на край кана и быстрым взглядом оглядела обоих приезжих; в глазах ее была зоркость и живость.

— Вот что, гости дорогие, — начала она, складывая ручки на животике. — Скажите вы мне, когда у нас будет Первый Спас, с чисел-то я сбилась, а как мне без чисел праздники править? Как в потемках теперь память слаба стала.

Скрябин, никогда не знавший Святцев, не смог ответить на этот вопрос, но Сашка, быстро прикинув в уме, сказал, что Первому Спасу быть ровно через одиннадцать дней. Марковна поблагодарила.

— А зачем тебе, мать, праздники править? — полюбопытствовал он;

— А как же? — ответила та. — Чай, православные мы, не до самых еще ушей окитаились. А батюшку мы, почитай, десять лет не видали.

— Она-то, Марковна, за священника у нас! — пояснила Федосья и вздохнула. — Не будь ее при нас, совсем бы басурманами стали.

— То есть как это за священника? — удивился Скрябин.

— А так уж, как Бог велел, — заулыбалась Марковна, луча на молодого человека ясными глазами. — Молитвы-то я помню, с малолетства в храм Божий ходить любила, имела к этому усердие. Вот и спригодилось это на горе наше иноземное. И покойника я отпою, и пасхальную заутреню справлю, и водосвятие исполню. Кода между православными, айли полукровными, свадьба бывает, так и венчальную молитву пою; крещу тоже. Может, и во грех мне всё это обернется, потому что без благодати я творю, — какая же на мне, старухе, благодать, если я даже и не монашенка? Но Богу Господу моему служу, как умею, по-православному.

— Уж какой же это грех, Марковна! — слезливо начала Федосья. — Праведность это в тебе, а не грех. Пропали бы мы без тебя в идолопоклонстве, погубили бы души.

— Греха в этом нет, — подтвердил и Саша. — У нас вон, в полку то есть, ротный командир поручик Жилин бойцов без священника отпевал. Это уставом разрешается.

А Скрябин со сложным и острым чувством взглянул в безмятежные и даже радостные глаза Марковны. И ему вспомнилось всё то, что он читал о величии души русской женщины, — и о некрасовских женах декабристов, и о той тезке этой старушки, тоже Марковне, милой супруге огнепального протопопа Аввакума, и о женах белых офицеров, с револьвером в руке защищавших от партизанов своих раненых мужей в таежном Ледяном походе… И вдруг с судорогой боли, резнувшей по сердцу, он понял, что и эта вот русская старица в китайском одеянии, так аккуратненько присевшая рядом с ним, — тоже одна из непоследних героинь в галерее русских женщин-страстотерпиц. И когда Федосья рассказала, что Марковна сама из дикого воска и свечи лепит для церковных служб, кривая нервная усмешка, словно конвульсия, перекосила красивое лицо молодого человека, и он неожиданно для себя, повинуясь порыву, склонился к руке Марковны и поцеловал ее.

Та руку не отняла, а только спросила:

— Что ты, сынок? — и внимательно посмотрев в лицо Скрябину: — Ишь, добрый. Видать, из благородных.

Скрябин молча отвернулся и поймал на себе взгляд Веры.

III

Сели ужинать, и за ужином потекла беседа, в которой принял участие и Ли — два стаканчика водки и ему развязали язык. Выпила и Вера. Только Марковна отказалась.

— Ввек не пробовала, и вкуса проклятой не знаю.

— Почему, мать, проклятой? — запротестовал Саша. — Продукт настоящий. Ежели в меру — кровь полирует.

— Вот то-то, что в меру! — заметила Марковна. — А здешние бабы наши, которые из России, почем зря хану хлещут. И, конечно, мужья обижаются. Такой, к слову сказать, был случай по весне. Одна тутошная бабочка от ханы одурела — запой одолел. А у ней младенец грудной. Он, конечно, от китайского мужа, но православный же, не щенок, — мною крещен. Так что ж муж-то, когда она, распустеха, запив, ребенка бросила? Он, хлебопашец, с утра в поле младенца с собой брал и, как воробья, жеваной чумизой его кормил. А вернется, так передо мной слезами плачет. И вместе мы с ним над младенцем четыре дня возились, пока баба в себя не пришла. И как же такую жену не бить, хотя бы и китайскому мужу? У нас бы на селе — и не приведи Господи, что бы с такой бабой мужик исделал. Сказано: сама себя раба бьет, коль нечисто жнет.

Ли удовлетворительно хмыкнул, но Федосья опять забеленилась.

— Дак раба же! — зашумела она. — Рабы мы и есть. А ты расскажи-ка, бабушка, что с нами, бабами, хунхузы-то делали, когда мы в их власть попали. Как Семена-то моего пытками в гроб загнали. Вот ты про Любку сказываешь, а что с ней делали как надругались, пока ее Корявый на выкуп не взял!

— Это действительно! — согласилась Марковна. — Все мы тут горя хлебнули. Что было, то было. Да уж и быльем поросло. Вспоминать об этом — только жизню свою портить. Что отцы-то и деды говорили: живи как можется, а не как хочется. Терпи! Господь терпел и нам велел. И господ гостей не расстраивай, дух их не смущай. Вишь, залетели все-таки к нам хорошие люди, как первые ласточки весной, — и, поднявшись, Марковна стала прощаться.

Когда она ушла, разговор принял деловой характер. Так как деревенским старшинкой оказался как раз сам Ли, то все обстоятельства пребывания приезжих в деревне очень упростились. Скрябин с Гвоздевым показали ему свои харбинские паспорта, на которые тот едва взглянул, и стали просить об оказании им содействия в их коммерческом деле, как в его деревне, так и в соседних, которые они тоже собираются посетить. Никакого возражения со стороны Ли сделано не было. Слушая своих постояльцев, он лишь утвердительно качал головой, а когда они упомянули ему и о поощрительном проценте в его пользу, так он и совсем просиял и стал, загибая пальцы (между прочим, тонкие и красивые, с крепкими чистыми ногтями), называть тех хозяев, имеющих свиней, к которым, по его мнению, приезжим следовало обратиться в первую голову.

Всё время, пока длился ужин, Вера была в фанзе, помогала матери подавать на стол и убирать посуду. Она двигалась быстро, и в движениях ее была легкость и грация. Скрябин поймал себя на том, что любовался ею. Ловил и он на себе ее взгляды, но когда их глаза встречались, девушка опускала голову. Пялил на Веру глаза и Сашка.

Вскоре после ужина стали укладываться спать — все вместе, на длинном кане. Семья поместилась на том его краю, что был наиболее удален от двери. Между гостями и хозяевами оказалось порядочное свободное место. Керосиновую лампочку погасила Вера; перед этим она перекрестилась на образ. И через несколько минут с хозяйского конца кана уже раздался чей-то храп.

IV

На другой день Скрябин с Сашкой стали обходить крестьянские дворы, сообразуясь с теми указаниями, которые дал им Ли. Как и следовало ожидать, крестьяне удивлялись, почему Харбину в такое несезонное для щетины время понадобился этот товар, и заламывали несуразную цену. Ничего почти не сделав — не сделать ничего было бы подозрительно, — Скрябин с Сашкой к обеду повернули домой.

— Всё идет как гайка по винту! — довольно сказал Сашка. — После обеда остатних хозяев обойдем; если придется, малость еще купим. А завтра и в соседнюю деревню можно будет смотаться. План-то не потерял, Антон Петрович?

— Ты скорей голову потеряешь, чем я план, — ответил тот. — Но вот что. Со щетиной этой мы скоро покончим. Дня еще много останется. А до помеченного места по берегу меньше трех верст. Надо бы сходить, посмотреть, как там, — нет ли людей в полях, фанз нет ли? Понимаешь, просто сначала оглядеться…