Раскошелившийся на большую арендную плату совратитель, лежа под занавешенной повозкой, снимает девственные сливки. Его они еще называли кондуктором-проводником или инвентором-открывателем. Остальным же двум-трем его последователям, заплатившим меньше, достаются не кости, но вполне готовое к углубленному твердому мужскому проникновению мягкое женское промежное естество. Больше чем на два-три совокупления с их ценным товаром рачительные отцы и хозяйственные владетели деревенских чад вкупе с домочадцам ни в какую не соглашались. Естественно, городским повесам и соблазнителям купленная внаем женственность обходилась весьма дорого.

В портовых лупанарах она, известное дело, стоит дешевле, но там постоянно имеется опасность подцепить неприятную и постыдную греческую болезнь. Поэтому школяр Аврелий продажного женского уличного естества берегся и по лупанарам с овацией не шастал, а стать совратителем, — в том он откровенно, автономно признавался, — у него не имелось достаточных средств. К тому же не очень того и жаждал, если скаредный дядюшка Дефил, выдававший ему фамильные деньги на мелкие юношеские расходы, раз или два раза в месяц подсылал ему отпущенницу-гречанку Волюптию, обладательницу малоощутимых козьих грудей, широченной кормы и густопсовой чернявой растительности в паху.

Иначе говоря, брат матери милостиво удостаивал племянника, как патрон клиента, полной противоположностью светловолосой и голубоглазой Сабине из дома сенатора Фабия. Расхожего греческого типа женщин, подобных на статую дебелой языческой демоницы Афродиты в канонах Праксителя, ни тогда Аврелий не боготворил, и теперь не жалует. Поэтому естественным юношеским образом страстно возмечтал о стройной Сабине, в основном в горячих и влажных ночных сновидениях.

Вскоре ее хозяйка обручилась. Меж тем школяр Августин изловчился проникнуть в дом сенатора Атебана, чего он очень и очень возжелал, поскольку тот был счастливым обладателем многих списков преславного римского оратора и философа Марка Туллия Кикерона. Кикероновского «Гортенсия» к тому времени Аврелий прочитал, изучил и ему до невозможности захотелось ознакомиться с иными философскими трудами именитого древнего римлянина, именуемого на варварский «цекающий» обиход Цицероном.

В богатой личной библиотеке сенатора в третий раз в жизни он и встретил Сабину, пришедшую за списком сатир Ювенала для своей хозяйки. Правда, потом она утверждала, будто он ее беспрестанно преследовал по всему городу и в сенаторском особняке нигде проходу не давал.

В действительности же, это она как-то исхитрялась повсюду попадаться ему на глаза. Хотя, сколь запомнилось, вела рабыня Сабина себя скромно и пристойно; всякий раз он ее видел с опущенными долу взором, лишь изредка замечая ее безучастный, порой презрительный холодный взгляд непроницаемых густо-синих глаз.

Что у женщины на уме, то у нее и на языке в минуту запальчивости и гнева. В спокойном расположении духа истинная дочь праматери Евы неизменно хитра и сдержана. Как она его соблазняла, почему, отчего развязала Венерин поясок, в том Сабина сама ему помимо воли однажды призналась, когда они, словно неуступчивый муж и взбалмошная жена, начали громоподобно и громобойно ссориться, браниться в каморке над портиком книготорговли грека Капитона, обожающего тихие философские беседы с умными посетителями.

Благо ее извечные непристойные вопли никоим образом не касаются покупателей внизу, коли дневной торговый гам, шум, гул голосов на форуме заглушают неподобающие приличному книжному заведению шумства. Сама сказала: когда они в первый раз соединились, все губы себе искусала, чтоб не орать от наслаждения…

Аврелий мог бы скоротать время, обождать Сабину за приятными, усладительными, спокойными разговорами с Капитоном, но не дерзнул. Иногда мужская мудрость, умственная книжность Сабину чудовищно раздражают, и несвоевременно выводить ее из себя Аврелию нисколько нежелательно. Лучше явиться чуть позже, умно прикинувшись опоздавшим, чуточку виноватым. Уступай женщинам в малом, тогда в большом они обязательно уступят тебе, — умозаключил ученый ритор Аврелий.

Но предохраняться от вековечного женского коварства всякому мужчине следует неукоснительно. Тому пример хотя бы ветхий еврейский праотец Адам, соблазненный и обольщенный в райском саду праматерью Евой, но вовсе не иудейским Сатаной, как бы оно там ни получилось, действовавшим через женщину.

Столь же дьявольски коварной оказалась и Сабина, возжелавшая подняться на ступеньку выше в доме сенатора Фабия Метелла, и потому тишком положившая глаз на школяра Аврелия Августина в библиотеке. У того благословенного входа в термы Антонина она их с Романианом издали высмотрела, пускай и не признавалась в том, что по своечастному почину пошла им навстречу, нарочно отстала от хозяйки. Так ей казалось выгоднее и способнее — предстать опозоренной и обесчещенной.

Доносить на него Фабию ей не было никакого резона, если она хитроумно решила стать пользующейся влиянием и почетом кормилицей для намеченного, предзнаменованного в пророческом сне ребенка хозяйки, к тому времени благополучно вышедшей замуж.

Стучите, и вам откроется. Зачали детей они обе практически одновременно. Одна честь по чести от законного супруга, картагского магистрата; другая — «в беззаконии от бесчестного и бессовестного любовника из риторских школяров», со слов Сабины.

Сенатор Фабий выбор дочери одобрил, если ее молодая служанка отроду владеет большим молочным богатством, присущим всем сабинянкам. Недаром древние римляне похитили не кого-нибудь, но женщин из племени сабинов. Наверняка, мол, такой-сякой Сабине, Бог с ним, с ее распутством, крупных сосцов физически хватит выкормить и двойню и тройню, а коль скоро Господь сподобит, то и большее число новорожденных. Ибо по-христиански заповедано свыше плодиться, расти и распространяться. По крайней мере так филогенетически предписано в греческой ветхозаветной Септуагинте, переведенной с древнееврейского.

Таким методом у хозяйки и ее верной рабыни сыновья родились в один и тот же день. Одна разрешилась от бремени в ранний утренний час, другая же — поздним вечером.

Как после Сабина объяснила Аврелию, подчас умные женщины методично знают о благоприятных для зачатия днях. Скажем, физиологически спустя пять-шесть дней после месячной кровоточивости, когда жар в женском влагалище слегка ослабевает, наступает самый благоприятный для плодовитости период. Длится он не больше десяти дней. Потом жар в детородном проходе опять усиливается, и зачатие становится маловероятным или вовсе невозможным.

Об этом Сабине еще в детстве рассказывала ее бабка — деревенская знахарка и повитуха. Насколько ей стало известно, старуха умом помешалась, когда ее ученицу и любимую внучку продали далеко в Африку, хотя и в хорошую добронравную фамилию… Между прочим, нумидийское имя Адеодат их сыну дал сам сенатор Фабий, а отпущенницу Сабину не без иронии наделил когноменом Галактисса…

Сабину Аврелий заприметил издалека — видна богиня по походке. Гордую прямую поступь и выдающиеся женственные стати бывшей кормилицы, а нынче властной домоправительницы в сенаторском доме трудно пропустить даже в густой форумной толпе. Примечательнее того, вышла-то она из лектики, несомой четырьмя рабами-фракийцами. Почему бы почтеннейшей и степеннейшей отпущеннице сенатора Фабия Метелла не полистать задумчиво некую книжную новинку, покойно устроившись где-нибудь в уютной нише у окна в лавке грека Капитона?

Замечательные груди у нее малость обвисли после выкармливания двух мальчиков. Но в подвязанном состоянии по-прежнему смотрятся молодо, дерзко и вызывающе.

Кормилицей, — нельзя не вспомнить, — Сабина предстала великолепной и изобильной. Тут Фабий нисколь не ошибся. Она и любомудрому Аврелию давала несколько раз вкусить от своих щедрот, прямо-таки натурфилософски объяснив, что так или иначе ненужные младенцам излишки сладкого женского молока надо обязательно сцеживать, чтобы груди не прогоркли.

Одним словом, Галактисса, — усмехнулся Аврелий.