Очень разным людям предназначалась и доныне предписана жизнеописательная «Исповедь» Августина.

«Что же мне до людей и зачем слышать им исповедь мою, будто они сами излечат недуги мои? Эта порода ретива разузнавать про чужую жизнь и ленива исправлять свою. Зачем ищут услышать от меня, каков я, те, кто не желает услышать от Тебя, Господи, каковы они?»

Итого, минули три года; видимо, левая рука картагского сенатора осознала-таки, сколь щедро направо-налево отделяет, расточает фамильное добро правая конечность. Или же наоборот. Кто их ведает по отдельности, справа или слева нечто нашептывают демоны-бесы своекорыстия природному скряге? И делают прежде свободного человека рабом единого греха жадности, скопидомства, скупости, не прощающего ни долги, ни должников.

В личном письме к епископу Аврелию Августину декурион Руф Микипса бесцеремонно потребовал передать его сыну Гераклию все права на владение и распоряжение имением и виллой Ларикиум. Дескать, прежнее пожалование отменяется, бывши совершено в течение лихорадочной болезни во временном помрачении рассудка.

Немедленно был вызван пресвитер Гонорат с документами. Тут же епископ уяснил — дарение-то высокочтимого сенатора с подвохом, предусматривающим лишь пользование доходами от данной собственности, а права на нее перейдут новому собственнику согласно завещанию только в случае безвременной кончины дарителя. Завещание сенатор Руф как вдруг изменил, объявив единственным наследником и пользователем вышеозначенного достояния сына Гераклия.

Епископ поначалу безмерно огорчился, узнав, сколь пагубно повлияла на умственные способности картагского декуриона его «Исповедь». Хотел было проклясть взбалмошного старика Руфа, посягающего не столько на церковное имущество, сколько подрывающего святость и авторитетность Xристианской Церкви сквалыгу. А того-этого нахального юнца, зловестника худого, сына блудного и приблудного немедля гнать вон, прочь, долой, восвояси…

Впрочем, необдуманные, необратимые решения всегда были Августину не свойственны, не присущи. Присно решать с кондачка, повинуясь первому движению душевного тела, значит подчиняться природе человека, извращенной первородным грехом неоправданного своеволия от райского древа сомнительного демонского познания будто бы всего доброго и злого.

Откуда зло, что есть добро? Во всяком случайном варианте истинного добра маловато в бренных богатствах земных, пусть вам они именуются плодородными землями. Ибо все земнородное подлежит финальному Божьему всесожжению, скажем по-гречески, холокосту в конечной полноте времен и окончательной протяженности пространств.

Космогонически поразмыслив по поводу и по случаю, Аврелий выслушал компетентные мнения пресвитеров Гонората и Алипия по данному имущественному вопросу. Иными словами, от душевного к духовному, от низшего к высшему. Иногда и в обратном порядке.

Преимущественно оба эксперта сходились на том, что поддаваться сумасбродному давлению выжившего из разума непорядочного Руфа не стоит. В своем ли уме тот находился, когда изменял завещание или же снова впал в детство, старческое размягчение мозгов, памяти и помраченное скупердяйством сознание?

Те же вопросы без сомнения возникнут у судей-магистратов Гиппона. А пока суд да дело, наложат они секвестр на спорные гиппонские земли. Меж тем право использования последних, — не пропадать же добру? — пребудет за нынешним пользователем, то есть католической епархией Гиппо Регия в лице ее христианнейшего предстоятеля прелатуса Августина.

В положительном приговоре-узуфруктусе судебных властей Гиппона сомневаться не приходится. Засим последует черед правосудия магистратов Картага и светлейшего викария кесаря Гонория в провинции Африка.

Юноша Гераклий весьма кстати от него привез личное послание, где кесарский комит ненавязчиво советует преподобнейшему отцу Августину уступить великодушно отеческим пожеланиям сенатора Руфа.

То же самое окольно рекомендует в братском письме предстоятель Католической Церкви в Африке епископ Аврелиус. Ему нет нужды подробно объяснять брату Августину, насколько важна поддержка имярек (читай Донат) нынешнего викария, в деле и в свете борьбы с ересью донатизма. Имеются и некоторые фамильные обстоятельства в этом малоприятном и малопристойном казусе с наследственным имением Ларикиум.

Ознакомившись и вдумчиво перечитав заново все три письма, в запечатанном бережении доставленные Гераклием, гиппонский епископ решил побеседовать также с самим гонцом.

Юноша ему и поведал искренне, без утайки почти библейскую историю, как молодая мачеха добилась от старика Руфа, чтобы старшему сыну, очевидно, не оказавшего ей любовного почтения в женственном естестве, был выделен отрезанный ломоть в виде спорного Ларикиума. Повествовал о том наследник обиняками, явственно стыдясь за несуразного отца и его похотливую супругу.

Из отцовской воли он выходить не намерен и покуда не может. Но по вступлении в законную посмертную силу завещания готов безотлагательно передать не очень праведно нажитое наследство по его истинному благочестивому назначению. Если на то будет дано милостивое согласие святейшего прелатуса, он всей душой желал бы временно поселиться на вилле Ларикиум вместе с немногими друзьями, дабы основать философскую христианскую общину по знаменитому блаженному образцу той, какая существовала в медиоланском Кассикиакуме.

В такой благочестивой и любомудрой просьбе столь преданному и памятливому читателю «Исповеди» епископ никак не мог отказать. Во благо любое доброе желание должно непременно исполниться на этом свете или на том. Ибо всякая проповедь Слова Божия не пребудет слабосильной. Верно слово истины преподающего!

Не то слово тот еще слабоумный отец благонамеренного Гераклия. Бог с ним, с тем сумасбродным старцем Руфом. Пускай живет, покуда Бог его терпит, и земля носит.

Прощеный Аврелием картагский декурион прожил еще достаточно долго, чтобы он успел о нем начисто позабыть. А вот скоропостижная кончина гиппонского магистрата Оксидрака Паллантиана оставила неизгладимый след в его памяти. Августин даже было приступил к четырнадцатой книге «Исповеди». Надо ведь как-то почтить ушедшего друга, какой он ни есть, каким бы ни был? Однако другой всеохватывающий замысел вскоре полностью овладел его разумной душой писателя от Бога.

Дабы описать близкое, требуется от него полнозначно удалиться в пространстве-времени. Либо уметь отстраняться от происходящего и произошедшего. Но куда ж тут отрешиться, если в собственном домусе предательски, вероломно убит Оксидрак смертельным ударом меча от ребер к сердцу?

К расследованию убийства знатного друга епископ приступил по горячим следам. И ничего определенного не выявил, никого бесспорно виновного не обнаружил, не глядя на то, что на посылках у него служат высокопоставленные гиппонские квесторы. Даже нарочитый посланец из Картага от нового африканского викария, высокородного Маркеллина спешно прибыл в Гиппо Регий с агентскими полномочиями юридикуса. И он подчинился епископу в непростых следственных действиях.

На пару с доминусом Оксидраком также убита, зарезана точным кинжальным поражением в яремную жилу молоденькая комнатная рабыня Мапалия. Точно так же хладнокровный убийца оставил и это орудие злодейства в теле жертвы. Все для того, чтобы на него не брызнуло, не попало ни капли крови. И длинная кавалерийская спата, и малый мавретанский кривой кинжал хранились в хозяйской спальне. Зато с места преступления похищен большой ларец сандаракового дерева с крупными драгоценными камнями.

Двойное убийство явно совершил кто-то из своих, из домочадцев. Собаки во дворе домашнего убийцу пропустили без звука. Тот молосский кобель у дверей спальни храпел себе и сопел, завыл дурным собачьим голосом лишь под утро, наверняка почуяв кровь и смерть, когда до ветру погулять невтерпеж захотелось дурню бесчувственному.

Не зря в благовестии предупреждает Сын человеческий: домашние человека суть враги его.

Пристрастные допросы под пыткой рабов Оксидрака чего-либо вразумительного в основном не дали. Даром что один неверный слуга из привратных стражей невнятно признался в содеянном убийстве. Но указать местонахождение похищенного ларца не указал, так и умер внезапно в продолжение хоть мучительного, но умелого дознания под наблюдением самого медикуса Эллидия.