Вот где мытари! Никак задумали Божьей благодатью в розницу торгованить? Раз так, я их, сквернавцев, не хуже Святого Петра разделаю, проучу, когда тот смертно посрамил Симона Волхва. По самые тестикулы прокляну любостяжателей!.. Больно и членовредительно…

Вновь вернувшись к незлобивости и кротости размышляющего духа, епископ принял решение впредь не отказываться от всяческих добровольных даров, какие бы лукавые неверные данайцы их ни подносили. Церковь Божия в любом раскладе сильнее всех врагов истинной веры. Xотя принятие имущественных благодеяний порой чревато неприятностями и нежданными хлопотами.

Что ж, всевозможное владение той либо другой собственностью сулит заботы, треволнения, беспокойства. Довлеет тревог мирских каждому, кому не чуждо широкое естество человеческое. Такова кара Божия за первородный грех прародителей. Но и это иго, бремя легко, коли Церковь берется за гуж во имя вящей славы Господней.

Вон насмешник Оксидрак называет авторитетнейшего гиппонского архипастыря, поднаторевшего в проповедях устных и письменных, — прости нас, Господи, за людское тщеславие квадратное, — точнее, обзывает принцепсом церковным, владетелем храмовым. Давеча придумал величать: твое святейшество дукс-понтифекс. А ведь по правде всякий клирик от мала до велика меньше, чем раб рабов Божьих в светском обиходе.

Как тут жить и трудиться не по человеку, но по Богу в апостольском подражании Сыну Божьему? Наставь и укрепи в служении праведном, Пресвятая Троица!

Вот высокородный кесарский муж, досточтимый проконсул Оксидрак Паллантиан, один из наших декемвиров гиппонских, завещание на днях составил многообещающее, публично его удостоверя. Истинно достоимущий благодетельный вклад в церковный пекуний выходит в миллионном исчислении.

Надо полагать, благодарен, коль в «Исповеди» его не задел, как он рабом-педагогом подвизался. Понимает: в моральном долгу он у меня за то, что когда-то от крестильной купели увильнул, проходимец суеверный.

Помягче бы с ним надо обходиться, и непреложно к святому крещению склонить прохиндея. Право слово, не ходить же ему, эдакому прохвосту, пролазе, проныре до могилы в катехуменах недоношенных?..

В прошлом году вон упросил крестить своего отпущенника Титуса, в диаконы поставить эту орясину. Дескать, покойного Турдетана заменит. Вряд ли, куда ему, дуролому похотливому, до покойника, славного безупречной добродетелью?..

Так оно всегда: званых, незваных пруд пруди, а действительно избранных раз-два и обчелся…

Почти каждый год в мае или в июне епископ посещал Картаг, чтобы деятельно поучаствовать в коллегиальных братских заседаниях высоких клириков Африки. Как-то раз доброжелательные коллеги, — может статься, себе на уме, не очень благоволящие к гиппонскому иерею собратья, — устроили либо подстроили ему публичный диспут с видным манихейским аскетом-бодхисатвой Феликсом, коего сектанты в неоправданном почитании именуют электором-избранником.

Господи, кого они избирают в учителя-то? Поучать желает, но сам-то учиться ни в какую не хочет. И видимо, ничему никогда не научится, невзирая на усердное умерщвление плоти.

В тот день Аврелий был особо гневен на себя, сущеглупого. Перечитывал, правил на рассвете собственные бытийные рассуждения о происхождении зла, генесисе первородного греха и ужаснулся туманной невнятности, нечленораздельному многословию плодовито записанного накануне.

В итоге сорвал гнев на горемычном Феликсе. Вовек ему счастья не видать, несмотря на имя! Быть может, этому манихею ведом кое-какой толк в аскетизме, но только не в открытых дебатах против профессора риторики Аврелия Августина. Откровенное издевательство, форменное измывательство над манихейским невежеством под злоехидный смех собравшихся продолжалось два с лишним часа.

Помниться, когда-то здесь в Картаге не менее злоязычно молодой профессор Аврелий состязательно прохаживался и топтался по мнимой учености старого профессора Эпистемона.

Господи Боже мой, как же давно это было! Никто ничего тут и не помнит, канула в Лету та соревновательность. Но истина развивается в новом качестве веры, ищущей и обретающей форму в интеллекте, образуя память и понимание. Истинно исправляет упорствующие заблуждения!

Адепт Феликс оказался упорен в манихействе. Не поленился, духом укрепился, чтобы через полгода приехать в Гиппон и бросить вызов святейшему прелатусу Августину прямо в базилике во время проповеди. Пришлось с ходу вступить в полемику, в эристику, в словесный бой. Второе разгромное поражение аскета смутило, заставило призадуматься. В третий раз святой отец Аврелий мягко собеседовал, долго увещевал Феликса на монастырском подворье Нового Органона.

Там приезжий попросился пожить, поразмыслить в иноческом окружении. А мыслить ему помогал святой отец Эводий, очень подозрительный к пришлым еретикам. Он же по прошествии года благолепно окрестил раскаявшегося и обращенного манихейца.

А еще до того был случай с богатым торговцем зерном неким Фирмусом, тоже попавшим смолоду в манихейские сети и подумывавшим, как бы расстаться с сектантами, слишком вольно запускавшими обе руки в его мошну. В один не то счастливый, не то несчастный день гиппонского предстоятеля угораздило, начав воскресную проповедь с развенчания арианской ереси, вдруг ни с того ни с сего полностью обратить весь пыл критического опровержения на манихейцев. Ни к селу, ни к городу занесло, возможно, потому что утром на глаза случайно попался какой-то опус то ли Фавста, то ли Мани.

Пусть ученый авторитет гиппонского архипастыря незыблем, непоколебим, и паства восприняла его резкий переход как должное, вечером за трапезой он сознался орденской братии в ораторской оплошности. На что брат Алипий ему резонно напомнил евангельский логий Христов о словах, которые приходят сами по воле Божьей.

Так оно и вышло, когда на следующий день пополудни Оксидрак едва ли не силком приволок к Аврелию упиравшегося Фирмуса. Оказывается, тот конфузливый купец у него на мессе присутствовал, прятался, охломон, за спинами прихожан и решил, что проницательный проповедник чудом выявил, высмотрел одного-единственного еретика, украдкой пробравшегося в храм, и немедля взялся громить его ересь.

Это уж, несомненно, знак свыше, и немного погодя святой отец Гонорат, благочестиво наставлявший в вере катехумена Фирмуса, окрестил должным чином этого бывшего манихея. После того, естественно, оприходовал в пользу церкви немалое пожертвование почтенного Фирмуса в виде дохода от продажи за морем в Остии груза пшеницы с целого пятивесельного корабля.

«Остается, таким образом, предположить, что эти начала сотворены способными к тому и другому виду, то есть и к тому, в каком наиболее обыкновенно проходит свое существование все временное, и к тому, в каком совершается все редкое и чудесное, как угодно бывает Богу производить то, что свойственно времени».

Так, исходя не только из духовного умопостижения, часом от обыденности и повседневности писал дословный теологический комментарий к Книге Бытия святейший прелатус Аврелий Августин.

Частенько он склонялся чуть ли не к еретической мысли, не исключающей эволюционного подхода. Быть может, Господь поныне творит каждого человека и душу его, зачем-то искушая материально и тем, вероятно, совершенствуя божественный образ во плоти перстной?

Неисповедимы нам будущие судьбы людские в творческих предначертаниях Вседержителя, бесподобно и неповторимо всему придавая форму, из былого ничто сочиняющего видоизменяемое мироздание…

Таким вот подобием однажды приехал к нему застенчивый юноша из Картага с огорчительными вестями. Ох, искушение на земле владение, обладание всяческим имущественным достоянием и состоянием!..

Пресвитер Алипий и диакон Титус тотчас допустили заезжего молодого человека к преподобнейшему Аврелию, чуть услышав, что сюда пожаловал старший сын достославного сенатора Руфа Юбина Микипсы, чьи предки родом из Гиппо Регия, возможно, из царской нумидийской фамилии. Оно неудивительно, если этот состоятельный картагский патриций пожертвовал высокодоходное маслично-виноградное имение церкви нашей. Как же, как же! Вестимо, слыхали братья, как прочел сей достоимущий муж «Исповедь» святейшего прелатуса Августина, умилился душой, преисполнился благоговения и выделил немалые плодородные югеры в окрестностях города Гиппона на благочестивые дела.