— Я имею в виду это… «быть почтительным с директором и учителями. При встречах приветствовать их вежливым поклоном, при этом мальчикам снимать головные уборы», — быстро прочитала она, пропуская некоторые слова.

Василий Артамонович и после этого стоял, смотрел и молчал, словно заледенел. Курносая растерянно оглянулась на старшего и на флегматично стоящую у стены напарницу.

— Занимайтесь своим делом, — наконец сказал директор и, попрощавшись со всеми коротким кивком, вернулся в кабинет.

В коридоре после его ухода некоторое время царила недоуменная тишина. Василий Артамонович с раздражением прислушивался к этой тишине. Его неприятно поразило веселое удивление девушки. Недоволен он был и собой. Надо было просто ответить «Да!». Своим поведением он невольно выдал себя. На стене в деревянной раме под стеклом висели совсем не те правила, которые были утверждены министерством просвещения. Василий Артамонович считал преждевременным введение новых правил, до которых школьники еще не доросли. Он-то знал это лучше, чем кто-нибудь. Не зря проводил анкетирование. Поторопились там, в Москве, составить новые правила, рассчитанные на самосознание школьника.

Этот пункт был дважды подчеркнут Василием Артамоновичем красным карандашом. Исчезло слово «обязан». Это было большой потерей. Первый пункт обязательно должен начинаться со слова «о-бя-зан», как это было в правилах 1943 года и даже в промежуточных правилах 1960 года.

Совсем по-другому звучит «о-бя-зан». Обязан — это значит обязан. А «прилежно учись» — это пожелание, а не правило.

Вот какие это были умные правила, подписанные умными людьми. А в новых, «прокофьевских», правилах что?..

Директор школы вообще не упоминается. Здоровайся, и все. Не учеба в школе, а прогулка по парку. Интересно, кому это понадобилось умалять авторитет директора? Долго думали и составили. Началось с пожелания хорошо учиться и закончилось пожеланием хорошо учиться и заниматься самоподготовкой. А где же пункт, в котором говорится о наказаниях? Нет такого пункта в новых правилах. А раньше был…

Василий Артамонович долго изучал новые правила, сравнивал их с правилами 1943 года, с промежуточными правилами 1960 года и впервые в жизни нарушил инструкцию — взял несколько пунктов из правил 1943 года, добавил к ним три пункта из промежуточных правил 1960 года, отдал перепечатать и повесил у себя в школе свои правила, в которых в первом пункте было слово «о-бя-зан», а в последнем, двадцать восьмом, было «подлежит на-ка-за-ни-ю вплоть до ис-клю-че-ни-я». Вывешивая эти правила, Василий Артамонович думал не о себе, а о том, чтобы в школе был порядок, чтобы нарушители боялись исключения.

Никто из учителей подмены не обнаружил. Василий Артамонович и не рассчитывал на аплодисменты. Он бескорыстно занимался делом воспитания подрастающего поколения. Он знал твердо, что школьники при встрече с директором и учителями должны снимать шапки. И недоумевал, почему этого не понимают в Москве.

Корзину Сережа бросил на землю и стоял, ловя лицом ветерок. Рая Русакова, тяжело дыша, протащила к бурту полную корзину картошки.

— Решаешь проблему, как нагнуться? — спросила она.

— Осмысливаю свое существование в локально выпуклом топологическом пространстве, — ответил Сережа.

Римма-Риммуля ушла далеко вперед, сняла кофточку и, налепив на нос бумажку, стояла зажмурившись, как на пляже. Загорала. Нинка Лагутина сидела на перевернутой корзине, расшнуровывала и зашнуровывала кеды. Затем принялась расплетать косу. Видимо, спросонья не так заплела, как надо. На гору скошенной ботвы прилегла Алена Давыдова. Не выспалась. Только два комика, Мишка Зуев и Игорь Смирнов, были, как всегда, энергичны и жизнерадостны. Они надели на головы корзины и сражались прутиками, изображая средневековых рыцарей.

— Зуев! Смирнов! Глаза выколете, — увещевала их Марьянна.

Но они вошли в азарт и ничего не слышали.

Сережа наклонился, в висках застучало. Вчерашний вечер и «мадера для пионера» не прошли даром. Кое-как, пересиливая слабость, он насобирал корзину картошки, подтащил ее к бурту, рядом с которым на ботве лежала Алена Давыдова в платочке.

— Ален, ты как Наташа Ростова в Отрадном, — сказал ей Сережа и присел отдохнуть.

— Почему? — спросила Алена.

— Платочек такой же крестьянский.

— Ох, и не говори, милок, — подражая деревенской бабе, пропела Алена. — Вся тела болит.

— Смотри, кто пришел! — ошалело заорал Зуев. — Во дает! Во дает!

Он снял с головы корзину и смотрел во все глаза на Толю Кузнецова. Игорь Смирнов все еще был с корзиной на голове. Он увидел сквозь щель в корзине приближающегося Кузнецова и тоже закричал:

— Кузнец пришел! Кузнец!

— Чего орешь? — смутился Кузнецов.

— Кузнецов? — подняла голову от корзины Марьянна. — Зачем пришел?

— Скучно там, Марьянна. Мухи озверели. Кусаются, как тигры. Лучше я с вами тут буду.

— Кузнецов, ты больной и должен лежать. Неужели не понимаешь?

— Марьянна, я там один еще больше заболею.

— У тебя же температура.

— Нету. Я градусник захватил. Вот, — показал он градусник. — Можете проверить.

— И проверю. Садись, мерь, — подвела она его к вороху ботвы. — А ты, барышня, что?

— Рано не привыкла вставать, — сладко потянулась Алена.

— Вставай, вставай. Наработаешь тут с вами.

— Ага, наработаешь, — согласилась Алена.

Она лениво пошла, лениво потащила за собой корзину. Женька Уваров нашел картофелину, похожую на всадника без головы. Он поднял ее, повертел-посмотрел, ребятам показал и понес через все поле Оленьке Петрушиной.

— Ой, еще одна. Какой ты молодец, Женя, — обрадовалась Петрушка. — Я их буду собирать. Как ты думаешь, можно их как-нибудь сохранить, засушить? Это будет грандиозно, правда?

Женька пожал плечами. Оленька Петрушина понесла фигурную картофелину под навес, где лежала ее одежда.

Сережа поставил корзину впереди себя и кидал туда картофелины издалека.

Один Петр Иванович с самого начала работал с полным напряжением. Постепенно в его ритме стали работать и обе учительницы. Они втроем показывали ребятам пример. Особенно старался Петр Иванович. Волосы под шляпой прилипли к потному лбу. Он старался не обращать внимания на ленивых и зевающих. Глянет из-под шляпы и опустит глаза к земле. Он был терпеливым человеком и собирался терпеть долго выходки ребят, может быть, до самого отъезда в город. Но что-то в нем происходило непонятное. Земля, которую он бросил и забыл, земля, к которой прикасался руками, требовала от него действия, поступков.

Петр Иванович выпрямился и пошел. Шаги его были медленными, хозяйскими. Он шагал поперек поля широко, неторопливо. Постепенно взгляды ребят скрестились на нем, на его взмокшей спине и сбитой на затылок шляпе. Оленька Петрушина прижала руки к груди, Валера присел и открыл рот. Один Сережа ничего не видел. Болезненно жмурясь, он забрасывал в корзину картофелины издалека. Некоторые перелетали, другие не долетали, а больше было таких, которые все же попадали в цель.