— А ты не лезь, чахоточный, — оттолкнул его Генка, но тут же погас. Нервное возбуждение прошло, и он снова занялся роялем. Пальцы сначала суетливо, потом все более спокойно начали выстукивать прерванную трамваем мелодию польки.

Из темноты за павильончиком возникла фигура женщины. Зинаида Петровна остановилась и некоторое время прислушивалась к механической мелодии, ждала, когда ее заметят. Юрка заметил, низко опустил голову.

— Юра! — позвала Зинаида Петровна.

Музыка оборвалась.

— Ну чего? — нехотя отозвался он.

— Иди сюда.

Юрка поднялся, нетвердыми шагами направился к матери. Он подходил к ней с опаской, но все же увернуться от подзатыльника не успел.

— Паразит такой!

— Чего дерешься?

— Вернись! Я сказала, вернись!

Юрка двинулся к дому параллельно с матерью, огибая электрические столбы и деревья. Во дворе дома он покорно приблизился, и мать устало взяла его за ухо. Так и ввела в подъезд, а затем по лестнице на второй этаж — за ухо.

— Ты почему не был в школе?

— Я был.

— Не был! Ты не был, — сказала мать и заплакала.

Ей с таким трудом удалось устроить его в школу с английским уклоном, а он сидит на рельсах.

Юрка подошел к матери, опустившейся на стул в прихожей, хотел погладить ее, но она отшвырнула его руку. Он вздохнул, двинулся на кухню, там постоял немного. Мать плакала, шумно сморкалась. Юрка включил воду, чтобы не слышать. В раковине лежала грязная посуда. Он взял тарелку со следами яичницы, принялся ожесточенно тереть тряпкой. Постепенно он увлекся мытьем посуды и даже вздрогнул, когда мать положила ему руку на плечо.

— Зачем ты меня обманываешь?

— Я больше не буду, — сказал Юрка.

Мать оттеснила его от раковины, отобрала у него тряпку.

— Я сама вымою. Узнай по телефону, что задали, и садись делать уроки.

Юрка пошел в комнату, но тут же вернулся.

— Уже поздно.

— Да, уже поздно, — согласилась Зинаида Петровна. — И зачем только ты с ними познакомился, с этими ребятами?..

— А что..: мне одному все время быть?

— Одному, — неопределенно повторила мать и ничего больше не сказала.

Она вымыла посуду, поставила на плиту чайник и пошла в комнату. Юрка пошел за ней бодрой походочкой, он чувствовал, что мать простила его и с ней можно теперь поговорить о велосипеде.

— Знаешь, мам, мне что-то разонравилось кататься на велосипеде.

— Что? — удивилась Зинаида Петровна.

— Коленки только расшибать, — махнул рукой Юрка. — Охота была. И старый он какой-то стал, скрипит.

— Смазывать надо, — сказала мать, недоумевая, чего это вдруг сыну разонравился велосипед.

— Охота была смазывать.

— Не будешь смазывать, не нужен он тебе, — рассердилась Зинаида Петровна. — Отдай кому-нибудь.

Юрку обрадовали эти слова. Он не подал вида, что придал им значение, но про себя решил, что у него теперь есть все основания расстаться с велосипедом. Сама сказала. Он потом ей напомнит. Конечно, получит затрещину. Но основание у него все-таки есть.

— Что с тобой, Юрий? — всерьез забеспокоилась Зинаида Петровна. — В школу ходить тебе не нравится. Велосипед тебе не нравится.

— Не в этом дело, мам, — поскорее перевел разговор Юрка. — Теперь знаешь какие велосипеды делают?

— Какие?

— Большие. В одной школе делают такой велосипед, — начал он вдохновенно врать, — чтоб на одном велосипеде ехать всем классом на каникулы. Тридцать колес или сорок. В газете писали, правда. Все сидят и крутят педали. У каждого свои педали. Скорость двести километров. Вжик, вжик, вжик! Быстрей машины.

— Ужас какой, — проговорила Зинаида Петровна, и Юрка не понял, в чем заключается ужас — в том, что на улицах города может появиться такой велосипед или в том, что он врет со скоростью двести километров в час.

— Не веришь?

— Ложись спать. И чтоб я тебя больше не видела на рельсах. Что тебе эти ребята? Что ты липнешь к ним?

— Мам, ты не понимаешь, они сильные. Их все боятся.

— Тебе-то зачем, чтоб тебя боялись?

— Мне-то не надо.

— Ну вот и ложись спать. И дай мне слово, что будешь хорошим. Куда ты идешь? Дай мне слово.

— Даю, — тускло проговорил Юра.

В школе на третьей парте слева, у окна, все чаще и чаще Нина Берестнева оставалась одна или к ней подсаживалась подружка. Улица перетягивала Юрку. Нина больше не дожидалась у кинотеатра «Салют» трамвай двенадцатого маршрута, чтобы спросить у Зинаиды Петровны, не заболел ли Юра. Она знала — не заболел.

Сегодня Юрка совсем уже собрался в школу, но пришел Мишка и передал приказание Хлюпы всем собраться на почте. Генку они увидели еще издали, через стекло. Он сидел на широком подоконнике, крутил замшевую кепочку, а Игорь и еще какой-то незнакомый мальчишка заполняли телеграммы.

— Пиши так, — диктовал Хлюпа. — «Дорогой папа!»

— «Дорогой папа», — с усмешкой больного человека повторил Игорь, выводя эти слова на телеграфном бланке.

— На сколько он у тебя дорогой? На пятьдесят рублей потянет?

— Не знаю.

— Чего ты не знаешь? Кем он работает?

— Инженером или плановиком, что ли… — неуверенно сказал Игорь и посмотрел с виноватой улыбкой на подошедших Мишку и Юрку.

— Вы тоже берите бланки, — сказал Хлюпа ребятам, — сейчас я скажу вам, что писать. Будем делать деньги.

— А мне зачем? — удивился Мишка. — У меня отец дома.

— Юрка пусть берет. А ты отойди в сторонку, не мешай.

Хлюпа поймал его за рубашку, оттащил к окну. Юрка нерешительно взял чистый телеграфный бланк. Игорь, воспользовавшись паузой, перечитал слова «Дорогой папа» и засмеялся.

— Ты чего? — оборвал его смех Хлюпа. — Я тебе без смеха говорю. Деньги — дело серьезное. Тут все надо рассчитать. Инженер-плановик? На пятьдесят рублей потянет. Пиши дальше: «Со мной случилось несчастье. Я потерял сорок пять рублей двадцать копеек школьных денег. Мама ничего не знает. Выручай. Твой сын».

— Он скажет: алименты плачу, и выкручивайся.

— Что, у него к тебе никакого родственного чувства нет? — возмутился Потап. — Я бы своему тоже написал, если бы знал, где он сейчас шабашничает.

Игорь взял пресс-папье, с сомнением промокнул написанный текст. Ему было смешно, и он опять засмеялся.

— Тихо! Без шуток, — поднял руку Хлюпа. — Кто тут у нас следующий?

— Индекс в телеграмме не пишется, — подсказал Игорю Мишка.

— Последние три цифры пишутся, — сказал мальчишка, которого Юрка видел сегодня впервые.

Игорь молча зачеркнул первые три цифры и отодвинул от себя телеграмму, словно не он ее писал.

— Возьми, сам будешь подавать, — глазами показал Хлюпа на телеграмму и, устроившись поудобнее на подоконнике, посмотрел на Юрку: — Алименты твой отец платит?

— Нет.

— Почему?

— Мать с него сама не хотела брать. Один раз он прислал — она отослала назад.

— Ну, шикарная предыстория. Сам бог велел содрать с него побольше. Пиши: «Дорогой папа! Высылай семьдесят. Подробности письмом. Твой сын».

— Какие подробности? — спросил Потап.

— А никакие! Лишь бы деньги выслал.

— «Твой сын», — с сомнением повторил Юрка и задержал перо.

— Что тебе не нравится? — спросил Хлюпа.

— «Мой сын». То есть… «Твой сын». Его сын, — совсем запутался Юрка. Ребята засмеялись: Мишка, Потап и незнакомый мальчишка — весело, а болезненный Игорь — с грустью.

— Филолог! Пиши, что тебе говорят, — приказал Хлюпа.

— Нет, правда. Я его никогда не видел. Как я ему напишу «Твой сын»?

— Ну, напиши тогда «Ваш сын». Так даже лучше. Культурней. Родители любят культурных детей. И ты, чахоточный, исправь. Напиши «Ваш сын».

— Не называй меня больше так, — встрепенулся Игорь, и щеки его побледнели, а потом покрылись румянцем. — А то…

— А то что?

— Чернильницей брошу.

— Ладно, пиши, что я сказал. А ты чего не пишешь? — набросился он на незнакомого Юрке мальчишку.