После купания в море Леля сидела на балконе в кресле-качалке, закутавшись в махровый халат, читала книжку. Мама лежала рядом в шезлонге. Перелистнув страницу с картинкой, где был изображен восточный базар, Леля сказала:

— Мам, подай мне это…

Она лениво протягивала руку, и пальчик ее безвольно повис в воздухе.

— Что, Ляля? — спросила мама.

— Ну, это…

Пальчик ее продолжал висеть в воздухе, она делала им едва заметное движение, надеясь, что ее мама, доктор экономических наук, человек сообразительный, и так поймет. И хотя мама примерно догадывалась, что нужно дочери, но ее оскорблял и раздражал этот безвольно опущенный вниз пальчик.

— Что, Ляля? Что тебе подать?

— Винограду, — наконец вспомнила Ляля.

— Пойди возьми сама.

— Ну, мама, ты видишь, я занята.

Мама полежала еще с минуту, встала и пошла за виноградом.

Девочки, которые не пошли в кино, стирали около мостков. Ниже по течению, метрах в тридцати, на выброшенной на берег коряге сидел Сережа, ждал Валеру Куманина. Тот прибежал, придерживая на голове соломенную шляпу, зажимая под мышкой сверток с бельем и успевая на бегу подбрасывать колечко и ловить на нос клоуна. Сначала Валера подбежал к девчонкам, кинул Оленьке Петрушиной сверток с бельем.

— Чтоб выстирать, выгладить и накрахмалить к утру, — крикнул он.

К Сереже он уже подходил шагом. Сел рядом с ним на корягу, подбросил колечко, поймал.

— Знаешь, денег ни у кого нет, все протратились. Письмо вот. Лежало у Зои Павловны. Я взял. От матери?

— Да, — сказал Сережа.

Он разорвал конверт. На маленьком листочке было написано несколько ничего не значащих слов о домашних делах, на большом листе был отпечатан текст какой-то песни.

— Что пишет мать? — спросил Валера Куманин.

— По улице ходила большая крокодила, она, она голодная была, — ответил Сережа, передразнивая слова песни.

— Ты чего? — изумился Валера.

— Ничего, песни пою.

— Слушай, а может, попросить денег у Марьянны?

Разговаривая, Валера не переставал играть в бильбоке. Сережа вырвал у него из рук фигурку клоуна и бросил.

— Ты еще у Петра Ивановича спроси. — Он встал с коряги. — Если не приду сегодня ночевать, книжки мои возьмешь себе и привезешь, когда вас привезут.

Не оглядываясь, быстрым шагом Сережа пошел к дороге.

— Ты что, уезжаешь? — крикнул ему вслед Валера, но ответа не получил.

— Ой, девочки, опять Сережка куда-то пошел, — сказала сострадательная Оленька Петрушина. — Наговорили мы на себя и на него. Как же теперь все будет?

Алена Давыдова намочила в воде кофту и, не выжав ее, размахивая мокрой кофтой, запела:

Нинка Лагутина и Оленька Петрушина кинулись из воды на берег, потому что от кофты во все стороны летели брызги.

«Какую работу выполняешь по дому?»

Римма-Риммуля ответила:

«Ха!»

«Кем хочешь стать после окончания школы?»

Римма-Риммуля ответила:

«Гм».

Люба была дома. Сережа видел, как она вошла во двор, потом мелькнула в дальнем окне, которое выходило в сад. Сережа обошел дом, перелез через забор, прокрался к окну, озираясь, нет ли собаки. Окно было открыто.

— Люба! — тихо позвал Сережа и постучал легонько по створке окна.

В комнате раздался быстрый топот босых ног. Выглянула Люба.

— Сережа? — удивилась она. — Я сейчас, Сережа.

— Подожди. Ты можешь мне занять три рубля?

— Три рубля? Сейчас? Я сейчас, Сережа. Подождите меня в саду.

Она выбежала к нему через крытый двор, остановилась в проеме ворот. За ее спиной была видна сложенная по стеночке поленница дров, над крутой лестницей, ведущей из коридора в сад, свисали с сеновала клоки сена.

— Что случилось, Сережа?

— Да, понимаешь, эта дурацкая история с картошкой. Уезжать надо.

— Домой?

Люба стояла в проеме ворот с той стороны, Сережа — с этой. Пахло сеном, яблоками. Около поленницы был расстелен брезент и на нем лежала падалица. Много яблок валялось и под деревьями в саду. Оба были взволнованы. Люба не ждала, что он придет к ней. А Сережа не собирался приходить, а вот почему-то пришел. Он прислонился к косяку низких ворот, стараясь сохранить непринужденную позу, заложил руки в карманы куртки, сказал игривым тоном, на какой еще был способен:

— А может, вместе поедем? Бери своего Виконта.

Люба хотела ему ответить, но не смогла. У нее вдруг перехватило горло, она мотнула головой, сказала сдавленно:

— Никуда я не еду. И Виконт вовсе не Виконт.

— А кто же он? Маркиз?

— Краснуха! — почти выкрикнула она. — Мы на ней воду возим на школьный участок. Бери же деньги! — сунула она ему в руку три рубля и выбежала в сад. Ее платье замелькало между деревьями. Сережа ринулся за ней, догнал. Она присела под яблоней, стала собирать яблоки, стараясь не показывать ему свое лицо.

— Люба, ты что?

— Вот, — выпрямилась она, — яблочек возьми на дорожку. — В глазах у нее были слезы.

Сережа протянул руки, чтобы взять яблоки, она высыпала их все сразу, и они попадали мимо рук на землю. Люба повернулась и опять побежала. Сережа догнал ее, схватил за плечи.

— Люба, но ты-то зачем так? Но ты-то должна понимать. Я бы мог отработать, если бы это имело какой-нибудь смысл.

— Да ты чужой! — крикнула ему сквозь слезы девушка. — Тебе все здесь чужое. Уезжай. И Кольку нашего забери. Не хуже тебя городским будет. Больно умные вы все.

Она вырвалась и выбежала через калитку на улицу.

Валера набрал полную корзину, выпрямился. В обеих его бороздах, упирающихся в лесопосадки, оставалось картошки на корзину. Валера оглянулся по сторонам. Петрушина волокла свою корзину к бурту. Она была далеко. Женька Уваров побежал ей помочь. Валера быстро вырыл руками в мягкой земле ямку, высыпал туда картошку из корзины, заровнял землю, потоптался. Потом собрал оставшуюся картошку и с преувеличенным кряхтением понес к бурту.

— Я закончил, — сообщил он Марьянне.

— Хорошо. Молодец.

Валера усмехнулся, отряхнул руки. Он умел облегчить себе жизнь. Он знал, что никогда и нигде не растеряется. Читая в газетах сообщения о катастрофах, он думал, был почти уверен, что если когда-нибудь станет падать самолет, в котором он будет куда-нибудь лететь, то все разобьются, а он не разобьется, успеет занять место в хвосте, растолкает всех и первым успеет запереться в уборной.