Она происходила в круглом актовом зале на втором этаже Главного корпуса. Студентов было много. Лиц их я не видела. Кажется, что я не отдавала себе отчета и в том, что говорила. Какая-то сила держала и вела меня. В высоком куполе зала отдавался мой голос. Звонок, прозвеневший в конце первой половины лекции, я не слышала, и продолжала без перерыва говорить ещё час. Листы с записями текста лекции лежали нетронутыми, но оставались моей опорой. Гофмановское «двоемирие» всплывало в сознании, побуждая передавать возникающие в нём образы. Это давалось легко, хотя при этом я крепко держалась за стенки кафедры, отцепившись от них только в самой конце лекции.

Когда я шла домой, мне очень хотелось есть. Прошла мимо скамьи, на которой сидела утром. С того дня, о котором идет речь, прошло пятьдесят пять лет. За эти годы много тысяч раз проходила я по этому же парку, по его центральной аллее, но никогда не было времени посидеть на скамье. Всегда было некогда, всегда надо было идти. И я шла, шла, шла…

Через два дня читала я лекцию на факультете иностранных языков. Ряды в аудитории поднимались амфитеатром вверх и на самом верхнем ряду среди девичьих голов увидела я выдающуюся над всеми остальными голову директора Поликарпова. Он внимательно слушал о бриттах и кельтах, о Вильгельме Завоевателе, о поэме «Беовульф» Это было все, о чем могла я сообщить студентам в своей первой лекции по истории английской литературы Волнения не было. Теперь уже я ясно видела лица слушателей и ощущала саму себя н в пространстве и во времени. Ничего не сказав, директор удалился с тем, чтобы вновь возникнуть уже на следующий день на исторической факультете Теперь это была лекция о Барбюсе и его романе «Огонь». Широта диапазона — от морского чудовища Гренделя, побежденного средневековым героем Беовульфом, до участников первой мировой войны, поднимающихся из траншей в атаку, — почти необъятна, но в ту первую неделю моей педагогической деятельности все было новым, а предстоящее уже через два дня переключение с Барбюса на романтиков XIX столетия просто дух захватывало.

В первые дни сентября Тимофеева и Колумбекова дали мне рекомендации для поступления в партию, точнее, рекомендацию для приема меня кандидатом в члены партии. Третья рекомендация была от аспирантки Татьяны Крыловой. Партийное собрание факультета проходило 12 сентября. На нём я была единогласно принята в партийные ряды. Рекомендации были самые положительные. Парторг Тимофеева отметила и работу на избирательном участке, и своевременное завершение диссертации, и высокие показатели в учебной работе, и пополнение кафедры в моем лице молодым специалистом, готовым вести занятия не только по западноевропейской литературе, но и по литературе стран народной демократии. Выступили и Колумбекова, и Таня Крылова, и некоторые другие преподаватели и аспиранты. Собрание открытое, поэтому на нём присутствовала и Мария Евгеньевна, поддержавшая мою кандидатуру как заведующая кафедрой.

Прошло ещё две недели, за время которых, помимо имевшихся у меня лекционных курсов, прибавился ещё один на факультете русского языка и литературы — факультатив по литературам славянских стран народной демократии. Дышать было некогда. Подготовка к занятиям поглощала все время. Но теперь я уже совсем освоилась и на каждую следующую лекцию неслась как метеор, на ходу выделяя в памяти ключевые моменты очередной новой темы. Особенно хорошо я чувствовала себя на истфаке, где на четвертом курсе было много студентов-мужчин, продолживших учебу после фронта.

Приближался день общеинститутского партийного собрания, на котором вопрос о моем приеме кандидатом в члены КПСС, по существующему порядку, должен был снова рассматриваться и по нему принималось окончательное решение. Собрание было назначено на 26 сентября, что совпадало с днем моего рождения. На вечер мы пригласили гостей, а с утра, как и всегда, пошла я на занятия. На этот раз лекция на истфаке посвящалась творчеству писателей «потерянного поколения». Антивоенные романы Ремарка, Хемингуэя, Олдингтона. Как говорить о них людям, которые сами прошли войну? Как говорить об этом мне тем, кто прошли через огонь войны, видели гибель товарищей, отлежали в госпиталях, пережили радость победы, преодолев боль, страх, может быть, отчаяние, и теперь сидят на студенческой скамье, готовятся стать учителями новых поколений? Но эта лекция состоялась, удалась, и в приподнятом настроении вошла я в самую большую в нашем институте девятую аудиторию. Эту аудиторию называли «Ленинской». Здесь выступал Ленин, здесь проходил I съезд работников просвещения.

Девятая аудитория полным полна. Вверх уходят ряды, заполненные людьми. На сцене — президиум. Но нет секретаря парткома института и нет директора. Собрание ведет заместитель секретаря парткома. Начинается собрание с приема в партию. Принимают троих, и затем наступает и моя очередь. Сообщаются необходимые сведения, и затем слово предоставляется рекомендующим. Первой говорит Надежда Алексеевна Тимофеева, но говорит совсем не то, что написано было в её рекомендации, не то, что говорила она на факультетском собрании. Говорит Тимофеева о том, что, пожалуй, преждевременно решать вопрос о моем приеме в кандидаты в члены партии, а стоит подождать и основательно проверить меня в деятельности преподавателя, и диссертация, к тому же, ещё не защищена, и вообще, факт оставления меня на кафедре в кафедральном коллективе ещё требует специального обсуждения; к тому же, — добавила Тимофеева, — кафедра вполне укомплектована высококвалифицированными специалистами, а со ставками на факультете сложно, и она как заместитель декана факультета это хорошо себе представляет. Примерно о том же самом говорила и А.Д. Колумбекова. Таня Крылова прочитала свою рекомендацию по прежде написанному. В мою поддержку горячо выступила Мария Евгеньевна, как всегда покрывшаяся от волнения красными пятнами. Больше никто не выступал. Проголосовали против. Вопросов не было. Потом объявлен был следующий вопрос повестки дня, и в зале попросили остаться только членов партии. Начиналась закрытая часть партсобрания.

Вместе с Марией Евгеньевной мы вышли из института и пошли по Пироговской в сторону Садового кольца. Мне казалось, что я держусь стойко, но из глаз катились слезы, а перед глазами — наполненный людьми огромный зал и поднятые вверх руки голосующих «против». Перешли Садовую, пошли к Смоленской площади, к гастроному, где, как мы договорились ещё утром, должны были ждать меня мама и Костя. Мы хотели купить необходимое для празднования дня рождения и важного события — приема в партию. Мария Евгеньевна была настолько потрясена происшедшим, что говорила заикаясь, да и не знала, что говорить. Двигались молча. Через некоторое время, едва отдышавшись, упомянула она Демешкан, запугавшую, как она предположила, Колумбекову тем, что моё появление на кафедре грозит увольнением престарелых преподавателей, не имеющих ученой степени. Колумбекова степени не имела. Но это только предположение.

У гастронома, улыбаясь и приветствуя нас, стояли Костя и Нина Фёдоровна, которым и было сообщено лаконично о положении дел. Мария Евгеньевна направилась к своему дому в Большой Власьевский переулок, а мы зашли в магазин, купили ветчину, сладости, яблоки, хлеб и пошли домой. Было шесть часов. Гости приглашены на семь. Павел Иванович к этому времени вернется с работы, пироги будут испечены. Придут Валя и Таня Саламатовы, Женя Кушнаренко, Борис Ребрик. Ещё Зайка, но лишь в том случае, если не будет дежурить в своём отделе в Радиокомитете, где она теперь работала. По дороге домой мы решили о собрании и о том, что произошло на нем, ничего не говорить, тем более что кроме папы о нём никто не знал. Не хотелось отравлять вечер. Павла Ивановича мама успела ввести в курс дела, и он сидел насупившись, но недолго, а потом все снова и снова начинал развивать тему о том, что, пожалуй, все, что происходит, — к лучшему. Тема дискуссионна, обсуждалась горячо, приводились разные примеры и доводы. Я не горела желанием включиться в разговор, а резала пирог, угощала гостей, любовалась принесенными Женей и Борисом цветами.