Дачникам отводились две большие комнаты и маленькая кухонька, а ещё отдавался в их распоряжение флигель в саду Места было много, и впервые у нас с мужем была отдельная от всех комната во флигеле.
По утрам все уезжали на электричке в Москву, и только август, когда у родителей был отпуск, они провели целиком на даче. Марина кончила к тому времени седьмой класс. Я трудилась над своей диссертацией, а Константин готовился к работе в институте и к поступлению на вечернее отделение мехмата МГУ. Его внимание уже не было в столь сильной степени сосредоточено на моем времяпрепровождении в библиотеке, однако несколько раз за лето мне пришлось умерять вспышки его ревнивых подозрений. И все же время, проведенное в те летние месяцы в Мамонтовке, протекало размеренно и спокойно. Так приятно было находиться в этом доме, такие дружеские отношения сложились с хозяйкой, так много удалось сделать.
Очень скоро обретенный покой был утрачен. На кафедре нашей бушевали подогреваемые неутомимой Еленой Борисовной Демешкан страсти, в которые она втягивала аспирантов. Шла борьба за власть, за влияние на заведующую кафедрой Елизарову. У Демешкан появились новые объекты преследования — преподаватели только что ликвидированной на факультете кафедры классической филологии. её разделили на лингвистов и литературоведов. Лингвистов перевели на кафедру общего языкознания, литературоведов — на кафедру зарубежной литературы. Лингвисты обрели профессора Алексея Фёдоровича Лосева и преподававшую латынь Г.А. Сонкину, наши ряды пополнились доцентами Тимофеевой и Черемухиной. Надежда Алексеевна Тимофеева была заместителем декана факультета Ф.М. Головенченко, сменившего совсем недавно Устинова, а также членом партбюро факультета. Далекая от всех постов Наталья Михайловна Черемухина занималась культурой античного мира и вела практические занятия за читавшей лекционный курс по античной литературе Тимофеевой. Самого большого ученого, философа, знатока античности А.Ф. Лосева, уже отбывшего срок ссылки и работ на стройке Волго-Балтийского канала, где он потерял зрение, к чтению лекций не допускали. И прежний заведующий кафедрой классической филологии профессор Дератани, и его бдительная помощница Тимофеева никак не считали это возможным, о чем не раз сигнализировали по инстанциям.
С Алексеем Федоровичем Лосевым
Появление Н.А. Тимофеевой на нашей кафедре первоначально было встречено Демешкан в штыки, но вскоре они сошлись, их сближала общность стремлений: очистить институтские кадры от нежелательных элементов. Они наблюдали за Б.И. Пуришевым, стремились управлять М.Е. Елизаровой, не упускать из вида А.Ф. Лосева, судили со всей присущей им безапелляционностью о работе аспирантов и идеологической направленности их диссертаций. Они оказались нужны друг другу, а потому не ссорились, хотя ни о какой дружбе или взаимной симпатии речи не шло. Аспирантов разделили на три категории: приближенные, постылые и безразличные. В соответствии с этим властвующие тетки к ним и относились.
Мужская часть аспирантского коллектива сразу же подверглась обработке, и Елена Борисовна сделала все возможное, чтобы привлечь мужчин на свою сторону. От чрезмерной силы проявляемых к нему чувств страдал, а потом пал их жертвой аспирант Борис Колесников. Запуган ею был Селиверстов. Самый старший — Самохвалов, которому вот-вот предстояла защита, ни в чем не перечил, со всем соглашался. Обработку проходили аспирантки-члены партии Марианна Воропанова и Татьяна Крылова. Те, кто «взбрыкивал», становились постылыми. Так и произошло с осмелившейся отказаться от своего научного руководителя Марианной Воропановой, перешедшей под крыло Елизаровой. Ни ко мне, ни к занимавшейся Мопассаном Лиде Кобзаревой Елена Борисовна особого интереса на первых порах не проявляла. Благополучно завершив свою диссертацию, Лида уехала в Свердловск, а я, учившаяся на курс младше, чем она, занявшись своим новообретенным болгарским классиком, как-то совсем выпала из поля зрения Елены Борисовны К этому времени она вступила в схватку с институтским начальством, чем и была всецело поглощена.
Н.А. Тимофеева стала парторгом кафедры, но поскольку никого, кроме нее, членов партии среди преподавателей кафедры не было, а работавшая на вечернем отделении Анна Давыдовна Колумбекова была приписана к другой партгруппе, то Тимофеевой пришлось руководить лишь Таней Крыловой и Селиверстовым, а также включенной в эту группу (а партгруппа должна была состоять не менее чем из трёх человек) ещё Гитой Абрамовной Сонкиной, работавшей на соседней кафедре. Необходимо было пополнение. В обязанности парторга входила работа по вовлечению в партию молодежи. Мария Евгеньевна поговорила с Тимофеевой обо мне, но та сказала, что сначала надо проверить мои организаторские способности и сразу же поручила мне быть ответственной за работу группы агитаторов на избирательном участке по выборам в Верховный Совет. Группа агитаторов состояла из преподавателей, аспирантов и студентов-старшекурсников нашего института. Агитировать за кандидатов в депутаты надо было среди рабочих, в бараках на берегу Москва-реки невдалеке от института, на том месте, где теперь находится Фрунзенская набережная. В нашей группе агитаторов было тридцать человек. Между ними и были поделены бараки. Беседы с жителями, наглядная агитация, организация встреч с кандидатами, с молодыми избирателями, которые впервые будут участвовать в предстоящих выборах, ряд мероприятий с детьми избирателей — вот круг наших обязанностей. Должен был строго выполняться утвержденный график работы коллектива агитаторов. Отчитываться о проводимой работе следовало еженедельно в партбюро факультета по вторникам, а раз в месяц — в парткоме института на специальной комиссии. Все шло у нас хорошо, организованно, стараний: было приложено много, ко всему люди относились ответственно, и работа нашей агитбригады оказалась отмеченной. Никогда прежде не у меня не было столь важного поручения. В день выборов все мы собрались на своём участке. Никаких срывов не было. Все завершилось благополучно. Никто из избирателей не подвел агитаторов, и больше того, некоторые избиратели написали благодарность. Завершив выборную кампанию, вздохнули с облегчением.
В самом конце августа 1951 года я представила завершенную мною диссертацию на кафедру и Мария Евгеньевна назвала мне те факультеты, на которых мне предстояло вести лекционные курсы и практические занятия со студентами. Поручения эти она дала мне 28 августа, а начинать лекции надо было 1 сентября. Меня брали работать на кафедре зарубежной литературы. Правда, приказа о зачислении на должность ассистента ещё не было.
Мне было поручено чтение лекций на трёх факультетах: на дефектологическом, историческом и на факультете иностранных языков (на английском отделении). Находились они в разных местах: деффак — у Киевского вокзала (только самая первая лекция 1 сентября должна была состояться в Главном корпусе на Малой Пироговской улице), факультет иностранных языков — в Гавриковом переулке, недалеко от станции метро Красносельская, исторический факультет— на Малой Пироговской. Смены тоже разные: деффак занимался с трёх часов дня, историки и англичане — утром.
Начинать предстояло на третьем курсе дефектологического факультета с лекции о немецком романтизме и творчестве Гофмана. Историкам надо было читать общий курс по XX веку, на факультете иностранных языков — курс истории английской литературы от средних веков и до современности. Никаких программ и планов лекций не было. Все составлялось самим преподавателем.
Утром первого сентября 1951 года я шла на свою первую лекцию, и хотя она начиналась только в три часа дня, в десять утра я сидела на скамейке в парке между клубом «Каучук» и Большой Пироговской улицей. У меня были листы с текстом лекции, которую я написала накануне и роман Гофмана «Записки кота Мурра». Его необходимо было перечитать, восстановить в памяти за оставшееся время. Скамейку я выбрала на боковой дорожке, чтобы никто не мешал. Основной поток прохожих двигался по центральной аллее парка, прямо ведущей к трамвайной остановке, а здесь почти никто и не шел. Я все сидела и сидела, не начинала читать, не хотела прерывать торжественно-приподнятое настроение, в котором пребывала. Однако пришлось, и причудливый мир гофмановских героев поглотил меня. В нём и находилась я до часу дня, обойдя с котом Мурром чердаки и крыши домов немецкого городка и пережив вместе с Крейслером его творческие порывы и прозрения. Реальный пес черного цвета, оказавшийся рядом со скамьей, привел меня в чувство, заставив вспомнить о предстоящей лекции.
