В начале мая маму стали готовить к выписке из больницы. Хорошо помню, как 4-го мая в магазине медтехники на улице Вавилова купила я большое кресло на колесах, с тормозами и кожаным коричневым сидением. В такси поместиться оно не могло, в автобус — тем более. Поехали мы вместе с этим креслом своим ходом. Пересекли Ленинский проспект, свернули налево и по Воробьевскому шоссе двинулись к Ленинским (Воробьевым) горам. Был солнечный день. Маленькие листочки на кустах, травка. На склоне одного из пригорков — несколько крокусов — нежно-желтые, синие. Решила отдохнуть, села в кресло. Поехали дальше. Спустились с гор, и по Бережковской набережной, — к Киевскому вокзалу. На всю дорогу ушло почти три часа. О многом можно было подумать.

14-го мая маму привезли домой. Лифт останавливался между этажами, потому один лестничный пролет преодолели с трудом. И теперь она дома, с нами, на своей кровати, в своей комнате с большим окном. Может пересесть в большое кресло перед письменным столом. Заказали протез, и она учится передвигаться в нём по квартире. Доходит до ванной, до кухни, где они вместе с папой обедают. И врачи из поликлиники, которая совсем рядом — на другой стороне улицы, внимательны, м сестры приходят то делать уколы, то массаж. Все налажено. Дело идет на поправку, через три недели это ясно видно.

Конечно, тёте Маше не только трудно, но просто невозможно одной обслуживать двух больных людей. Трудно стирать, сушить, гладить белье, готовить еду. И с моей помощью она не управляется. Павел Иванович выходит в магазины, но и это ему уже трудно. Однажды, возвращаясь днем из библиотеки по Арбату, сквозь стекло диетического магазина я увидела папу. Он стоял у столе перед широким окном и укладывал купленные продукты в сумку. Он делал это сосредоточенно и медленно. Исхудавшее, пожелтевшее лицо, дрожащие руки. Шапка съехала набок, кашне выбилось из-под воротника. Зачем ушел он от дома так далеко? Но я знала, что он хотел, очень хотел что-то сделать сам и как можно лучше. Он и пришел сюда, в этот самый хороший магазин, именно поэтому. Но сил почти не было. Мы вместе вернулись домой. Это было ещё зимой, когда мама лежала в больнице. И тогда я так захотела, чтобы рядом с родителями была и Марина. И они этого хотели, и она в то время в Кировограде, — я знала, — хотела этого. Но ведь у неё семья, дети, муж-военный, работающий уже восемь лет в каком-то закрытом месте. А здесь, в Москве, большей квартира и больные родители, за которыми нужен уход. Я решила просить помочь всем нам. Но кого просить? Не помню, кто дал совет, а может быть, и сама решилась обратиться с письмом к депутату Киевского района, в котором жили родители. И депутат был самый подходящий для просьбы о помощи семье военного переехать в Москву — маршал Малиновский. Я просила о содействии в переводе майора Сухова на работу в Москву, просила в связи с необходимостью помощи больным родителям его жены, писала, что местом жительства все они будут обеспечены и выделять им квартиру не надо. Я отправила письмо. Прошло недели три, и раздался звонок из Министерства обороны, из какого-то отдела, названия которого я даже не разобрала. А через два дня после этого явились двое в военной форме, отрекомендовавшись членами комиссии по проверке сведений, сообщаемых в письме. Как раз в это время у мамы был врач. Квартиру они осмотрели. На отца взглянули, на Марию Андреевну. Сказали, что о результатах будет сообщено и ушли. Ещё через две недели позвонила Марина. На имя Сухова пришла бумага, в соответствии с которой «его перевод на работу в Минобороны в Москве возможен, и приказ об этом будет отправлен по инстанции».

В начале июня вышла моя книжка. Папа очень ждал её появления, и я принесла ему её сразу же. И ему и маме так хотелось, чтобы я защитила докторскую диссертацию. Доктора наук в нашем роду ещё не было. Неоткуда было взяться. Только ради них стоило обязательно дойти до этой защиты. Порадовать их. Мама тоже подержала книжку в руках, но папа уселся в кресло, надел очки, начал читать, а может быть, просто переворачивал страницы, но и это было приятно.

А 10-го июня у него случились инфаркт и инсульт одновременно. Я послала телеграмму Марине. Она приехала 19-го июня днем, в пять часов переступила порог квартиры. Папа умер за три с половиной часа до этого. Мы похоронили его во вторник 21-го июня на Востряковском кладбище. Мама не могла поехать туда. Она оставалась дома с приехавшей из Перми сестрой своей Зоей Фёдоровной. Когда машина с гробом папы проезжала по Дорогомиловской, мама стояла у окна. Похоронив мужа, с которым в любви и доверии прожила сорок три года она вновь слегла, не имея сил встать.

Появление Джесси внесло в нашу жизнь некоторое разнообразие. Совершались прогулки по окрестным переулкам, по берегу реки, по Плющихе. Сначала гуляли втроем, потом Анюта с Джесси прогуливались вдвоем. Она же её и кормила. Но вот наступило время, когда Анюта уехала во второй раз в своей жизни в пионерский лагерь на двадцать два дня, а как раз на этот период и приходилось проведение собачьей выставки в Сокольниках. Выставка была общегородской, для реноме Джесси как породистого эрделя очень важной, да и вообще неучастие в подобном судьбоносном для собаки мероприятии казалось просто невозможным. Во всяком случае, лишь данное мной твердое обещание, что с демонстрацией достоинств Джесси на выставке все будет в полном порядке, склонило ребенка на выезд в лагерь.

Ехать в Сокольники одна вместе с собакой я не решалась Были для этого причины: Джесси не слушалась меня, команд моих не выполняла. Я имела много возможностей убедиться в этом задолго до того, как зашли разговоры о выставке. У Джесси был странный характер, к тому же оке многого недопонимала. Например, она вовсе не опасалась машин м не один раз, когда мне приходилось сопровождать её на прогулке, выбегала на проезжую часть мостовой, таща меня за собой с непреодолимой силой. Милиционеры окрестных перекрестков — на Смоленской площади, на Арбате, на Садовом кольце — знали нашу рыже-черную собаку, так как мм приходилось останавливать уличное движение, когда она оказывалась посередине улицы, свистеть, переключать светофор, изрыгать ругательства, Машины гудели, пешеходы останавливались, смеялись или возмущались, я прилагала все возможные усилия, но Джесси не подчинялась установленным правилам. Для неё ничего не стоило сделать лужу среди машин перед высотным зданием Министерства иностранных дел прямо на середине Садового кольца, а потом спокойно, торопясь, как бы и не слыша шума городского, вернуться на тротуар и уже спокойно шествовать рядом со мной, держащей поводок дрожащими от напряжения и возмущения руками. Два раза она убегала прямо с поводком, устремляясь то к входу в Смоленский гастроном, то к самому берегу Москва-реки у Бородинского моста. Учитывая все это, необходимо было найти помощника, который согласился бы сопровождать вас на выставку ранним утром воскресного дня.

Принести себя в жертву решил Владик Пронин. Не отказался от предложения и Борис Ягодин (брат Г. А. Ягодина), с которым мы познакомились и стали друзьями, когда он приехал из Пензы в Москву для завершения и защиты кандидатской диссертации. Он был биолог, и я возлагала на него особые надежды в связи с неуправляемой собакой. Однако Борис мог быть в Сокольниках только после двенадцати, а демонстрация эрделей начиналась в десять. Владик мог ехать с утра, но не на весь день. Установили сменяемость содействующих. В девять утра (такси было заказано накануне вечером) Владик был у меня в соответствующей спортивной одежде и обуви. Я тоже облачилась, по моим представлениям, как следовало владелице породистой собаки: свободная юбка, английского покроя блузка с короткими рукавами и кармашками, туфли-лодочки без каблуков. Джесси была расчесана. Поводок был достаточно крепким, ошейник новым. Несколько кусков сахара и сухарей лежали в сумке. Собака впервые совершала столь дальний путь по Москве в машине. С интересом смотрела в окно, немного волновалась, изредка повизгивала, чесала задней лапой бок, потом успокоилась.