Когда они достигли перекрестка, откуда шоссе сворачивало на Псков, Эрвин еще раз внимательно изучил свою схему. У развилки на ней была пометка: «Совхоз Нестрино». И в самом деле, поодаль от дороги вырисовывались какие-то приземистые строения. До сих пор все сходилось, на душе от этого стало чуточку веселей; Эрвин дал Мише знак, чтобы он остановился.

— Я сам, — сказал он.

Эрвин обошел машину. От мотора пахнуло жаром. Эрвин поднял крышку капота, чтобы дать мотору остыть, и вывернул пробку радиатора. Оттуда ударило густым паром, вода была на грани кипения.

— Закурим, — предложил он Мише и присел на подножку.

Шофер уселся рядом и тоже закурил. Гимнастерка его со спины была насквозь промокшей от пота.

— Не привык я к этой машине, — извиняющимся тоном произнес Миша. — До войны работал на трехтонке, на «ЗИСе», это совсем другое дело, как нажал, так и пошел, будь там у тебя хоть два воза навьючено. А вот в армии дали это наказание господне, всего вторую неделю, как езжу, никак не привыкнуть. Чуть тронешь, уже визжит и воет.

— Ничего, — утешил Эрвин. Он понимал, что его неразговорчивость может показаться Мише своеобразным упреком, однако даже те немногие русские слова, которые он успел выучить за последние полгода, сейчас бесследно улетучились из-за этих дорожных забот, и он был просто не в состоянии объяснить попространнее.

— Я сам, — повторил он через мгновение.

Трехтонный «ЗИС» рядом с «интером», конечно, все равно что тяжеловоз по сравнению с извозчичьим рысаком. Неприхотливый и выносливый работяга, везет небось хоть на чистом керосине! А этот разборчив, не всякий бензин ему подойдет. Остановившись на этой мысли, Эрвин вдруг почувствовал, как измученная машина, будто распаренная лошадь, исходит бензином. Русский бензин особый, с сильным приторным запахом, — видно, это зависит от нефти. Примерно как и кохтла-ярвеский, который гонят из сланца. В былое время он из-за одного только запаха был дешевле на два цента, разборчивые господа им не пользовались, покупали продукцию Шелла. Эрвин уже не мог отделаться от преследовавшего его запаха, даже табак источал неприятный привкус сырого бензина. Эрвин сплюнул, поднялся. Поехали!

Он призвал на помощь весь свой опыт и принялся обхаживать «интер» как умел. Поддавал под уклон газу, так что рама трещала, когда колеса попадали в частые выбоины, и Миша со страхом косился на него глазом: снаряды ведь! Но зато и подъемы машина брала легче. Эрвин всякий раз старался выбрать точный момент для переключения скоростей, тогда машина не теряла ходу. Понемногу Миша начал усваивать манеру его езды, заразился, азартно подавался вперед, словно подстегивал машину. Стало веселее, дорога бежала навстречу, казалось, они избавились от невидимых пут. Даже застрявшая в позвоночнике угроза взрыва отступила.

Они заметили самолет только тогда, когда тот проскочил у них над головой. За миг до этого Эрвину почудилось, что мотор загудел каким-то неведомым, не своим голосом, он не успел сообразить даже, в чем дело. В следующее мгновение их словно придавило незримой тяжестью, рев оглушающе нарастал, и сквозь него донесся необыкновенный частый стук маленького злобного молоточка. Затем с огромной скоростью над ними пронеслась узкая темная тень. После минутного замешательства в сознании Эрвина промелькнуло: истребитель! Желтые концы крыльев растворились в солнечном свете, крылья, словно обрубленные, заканчивались черными крестами.

Удаляясь, самолет на глазах уменьшался в размерах, вскоре он легко, играючи взмыл над дорогой и свернул вправо. Эрвин невольно выжал газ до отказа и почувствовал, что это не помогает, скорости почти не прибавилось, а лишь усилился стук клапанов перегруженного мотора. Сейчас бы какой-нибудь поворот, хоть совсем маленький поворотик, за которым можно было бы укрыться! На прямой дороге ты на виду, как вошь, что ползет по шву. Только поворот сулил спасение! Самолет из-за своей скорости не в состоянии повторять все изгибы дороги.

— Посмотри! — крикнул он Мише. — Посмотри, не идет ли?

Шофер высунулся из кабины и обернулся назад. То, что он пока молчал, означало, что на горизонте самолета еще нет. Секунды, тянувшиеся в этом молчании, были им подарены. Стрелка спидометра с трудом поднималась вверх, вот она переползла цифру пятьдесят. На этой скорости машину вдруг начало так трясти, будто ее кто-то хотел рассыпать на составные части. Эрвин не отпускал педали акселератора. Он всем телом налегал на бьющуюся баранку.

— Самолет! — крикнул Миша.

Но тут подоспел долгожданный поворот. Дорога резко сворачивала влево, и там же, к самой обочине, подступал частый ольшаник. Сделав поворот, Эрвин съехал с дороги влево, почти влетел в ольшаник и остановился лишь тогда, когда колеса оказались на самом краю кювета.

— Выходи! — крикнул он Мише еще до того, как окончательно заглох мотор.

Они плюхнулись в кювет в нескольких метрах от машины. Рев самолета раздался совсем рядом, тут же над ними пронеслась черная тень, но пулеметы молчали. Истребитель взял более плавный поворот и лишь вдали вновь оказался над шоссе.

— Заметил или нет? — боязливо прокряхтел Миша.

— Сейчас увидим! — стараясь успокоиться, ответил Эрвин. — Один момент!

Миша побежал по кювету дальше.

— Лишь бы по снарядам не стрелял. Не то взлетим на воздух. Казенное добро зазря пропадет, — пробурчал себе под нос Эрвин. — Только и всего!

Видимо, помогла случайность, а именно что дорога свернула в нужную сторону… Поднявшееся слева низкое солнце отбрасывало от ольшаника на дорогу сплошную ломаную тень, и в этой тени растворилась подогнанная под самые кусты машина. Самолет описал еще круг, не обнаружил ничего подозрительного и полетел выслеживать новые жертвы. Наверное, летчик решил, что русские со страху шарахнулись прямо в лес.

Они поехали не сразу, надо было дать нервам отойти. С папиросами во рту они сидели рядышком на краю кювета, накрытый брезентом груз невольно притягивал к себе взгляды. То, что их было двое, придавало обоим чувство уверенности. Невольно прислушивались к гулу авиационных моторов.

Папиросы были наполовину выкурены, когда вдали снова послышалось завывание мотора.

— Ну, вот он, сволочь, опять идет! — крикнул Миша и моментально бросил окурок наземь.

— Далеко, — успокаивающе заметил Эрвин.

— Сейчас будет близко, — пообещал Миша. — Думаешь, я их не знаю?

— Погоди в кусты нырять.

Гул усилился. Это был ровный, басовитый, раскатистый рокот множества тяжелых моторов, заполнивший все поднебесье. Он медленно плыл и перекатывался. Должно быть, это были совершенно иные, более солидные машины, чем истребитель, который только что своим осатанелым ревом заложил им уши.

Эрвин уставился в небо. Стебли пожухлой травы кололись, может, оттого он и почувствовал себя вдруг страшно неудобно. Казалось, что даже ольшаник их больше не укрывал, все было бесприютно и голо, прямо хоть ложись плашмя на дно канавы и не шевелись. Миша бросал на него то вопросительные, то умоляющие взгляды, но от машины тоже не уходил.

Наконец Эрвин их увидел. В выверенном точном строю эскадрильи, звеньями по три, почти над их головами проплывали на северо-восток двухмоторные бомбардировщики. Немецкая авиация начинала очередной рабочий день.

— Вот как грохнут сейчас! — крикнул Миша.

Эрвин был не в состоянии отвести взгляда от самолетов, размываемых до полупрозрачности высотной дымкой. Не выпуская их из поля зрения, он, по крайней мере, знал, чего от них можно было ожидать. Не отрываясь следил он за непреклонным и ничем невозмутимым продвижением самолетов. По сердцу полоснуло чувство ужаса за людей, которые еще лежат где-то в постелях или без всякого дурного предчувствия начинают свой день, ничего не ведая о том, что предназначенные для них бомбы уже плывут в поднебесье. Еще полчаса-час — и в каком-нибудь человеческом поселении разразится огненный смерч, пронесется пляска смерти, от которой нет спасения, потому что смерч уже взмыл в небо.