Правда, после обеда впереди, на некотором расстоянии вверх по течению, раздались подряд глухие взрывы, но на них и внимания не обратили. Ведь на войне всегда так: где-то что-то взрывается. Далекие взрывы никому не угрожали. И это было вполне естественно: лишь отдельные посвященные в дело офицеры из командования полка знали, что именно в ту сторону с наступлением вечера предстоит выступить полку, чтобы ночью по мосту переправиться через реку. Знатоки добавляли про себя: если мост к тому времени будет еще цел.
Люди наслаждались этим днем, насыщенным летним покоем, как заслуженной платой за перенесенные лишения. Позади остались сотни потных километров, бесконечная изнуряющая жажда, давка вокруг редких колодцев, стертые в кровь воспаленные ноги — этого хватало с лихвой, чтобы теперь позволить себе хоть немного отдохнуть. Бойцы были убеждены: и на войне должны быть воскресенья. До сих пор по воскресеньям выдавали увольнительные в город.
Лишь одним этот отдых был нехорош. Когда скатилась первая усталость, мысли бойцов начали простираться дальше. Под вечер политрукам рот пришлось пустить в ход все свое умение и красноречие, чтобы объяснить бойцам, почему все еще не работает полевая почта, почему никому из дома не приходит ни одной весточки и нельзя посылать писем домой. Как только отдохнуло тело, начала беспокоить тревога по домашним. Появилось непреодолимое желание подать о себе весть: я жив, я здесь, пришлите и мне весточку в подтверждение, что вы все в целости.
Человеку тяжелее всего сознавать, что ни у кого нет и понятия о его существовании.
Яан Орг немного задержался в полку. Начальнику штаба потребовалось еще некоторое время, чтобы закончить, как он сказал, доклад, но у Орга скорее создалось впечатление, что штабным офицерам попросту хочется подробнее расспросить о свежих дивизионных новостях, не доходивших до полка во время долгих многодневных переходов по окольным дорогам, и поэтому офицера связи охотно оставили и на ужин. Причины возражать против этого у него не было, к тому же добавилось одно чисто практическое соображение. Они с шофером с самого утра ничего не ели, обратная дорога неизбежно будет долгой, и раньше чем завтра им уже все равно не поесть.
Вот так и случилось, что они отправились в путь лишь вечером, одновременно с первым батальоном полка. Им даже пришлось немного подождать, пока колонна не вытянулась с лесной дороги на шоссе, чтобы затем проскочить перед вторым батальоном. Дальше уже забот не было, на шоссе им предстояло повернуть в обратную сторону, а полк начнет свой ночной переход по направлению к мосту.
Они успели в хвосте батальона доехать до перекрестка, и тут начался налет. Шесть немецких бомбардировщиков шли с юга низко над рекой. Только что вышедшему из леса на шоссе батальону едва успели подать сигнал воздушной тревоги, как самолеты уже пошли в атаку.
Строевые части быстро рассыпались с дороги влево и вправо, на луг и на заросший кустарником выгон, однако первый взрыв раздался еще до того, как последний боец перескочил кювет. Шофер завернул машину под большую раскидистую сосну и остановился. Яан выскочил из машины, чтобы лучше видеть, как будут развиваться события. Вдруг во всем теле появилось такое ощущение, будто под кожей у него закололи бесчисленные иголки. Это был первый воздушный налет в его жизни, все казалось чуточку жутким и несколько неправдоподобным.
Бомбы со страшным грохотом рвались в кустах возле дороги. Кто-то закричал истошным голосом. Тут же Яан обнаружил себя лежащим ничком рядом с машиной. Скат возле его лица источал тепло и запах резины. Взрывные волны, будто удары боксерской перчаткой, жарко били по затылку и ушам. Крики и грохот у шоссе плотно, словно ватой, окутывали уши. Слух притуплялся.
В последнем взводе, который не успел к началу бомбежки покинуть шоссе, возникла паника. Бросая оружие, кидая ранцы и круглые жестяные коробки противогазов, бойцы в страхе бросились прочь от места недавних взрывов. Но по другую сторону дороги уже рвались новые бомбы, и бегущие вновь шарахались оттуда. Большинство из них не догадывались даже броситься на землю. С раскрытыми ртами, выкрикивая что-то бессвязное, они безостановочно носились вокруг кустов и по лугу, словно это бесцельное кружение могло уберечь их от осколков.
Яан понимал, что сейчас, пожалуй, только очень громкая команда могла привести людей в чувство и заставить залечь, но он не мог оторваться от земли. В отчаянии он смотрел, как бойцы совершенно безрассудно подставляли себя под осколки. Автомобильный скат возле головы показался вдруг самой надежной защитой, отсюда невозможно было уйти. Яан стыдился и презирал себя в этот момент, но даже презрение оказалось бессильным, он так и остался лежать.
Двигавшиеся следом за взводом связные двуколки и санитарные повозки, а также подводы с продовольствием и снаряжением полностью перемешались. Многие лошади с испугу совсем обезумели, где-то с таким треском сломалась оглобля, будто рванула еще одна мелкая авиабомба. Ездовые в отчаянии натягивали вожжи, в результате две повозки сошли с дороги и перевернулись со всей поклажей в кювет, лошади упали и начали в отчаянии биться, боковые доски разлетелись в щепки. Некоторые ездовые, вовсе потеряв надежду еще что-нибудь выправить, бросали вожжи и со всех ног мчались к спасительному лесу. Когда гул самолетов временами удалялся, над шоссе повисал тяжелый гомон, в котором сливались крики мужчин, яростные ругательства, треск ломающихся досок и конское ржание.
Жалобное лошадиное ржание вынудило Яана настолько собраться с духом, что он поднялся на ноги. Зов о помощи пересилил то, чего не смог осилить стыд. Дальше все уже было просто. Ноги сами несли его на дорогу, в гущу разметанного обоза. Вспомнились лошади на отцовском хуторе, которых ему в школьные годы не раз приходилось усмирять. Большой разницы в том не было — понесла ли лошадь от безумного страха перед грохочущей машиной или от разрыва бомбы.
Яан протиснулся между повозкой и горячим подрагивающим боком лошади и добрался к мордам коней, запряженных в хвостовую подводу обоза. Дышло уткнулось в двигающуюся впереди повозку, сдвинуло ее поперек дороги, и теперь уже ни одна подвода не могла стронуться с места. Яан схватился за уздцы и принялся успокаивать лошадей. Сверху на него смотрели испуганные, с вывернутыми белками, жуткие лошадиные глаза. Вначале казалось, что все бесполезно и нет силы, способной хоть на дюйм осадить лошадей назад. Яан навалился всем телом, он должен был во что бы то ни стало высвободить дышло. Самолеты не ждали, приближались новые взрывы. Лошади вздрагивали и храпели, с губ их клочьями падала пена. Но эти новые взрывы своим сотрясением в то же время распускали мертвый узел из конских тел и повозок, и Яану наконец удалось с трудом развернуть упряжку. Когда он вывел лошадей на лесную дорогу, навстречу ему уже бежал боец, который принял у него лошадей. Яан так и не узнал, случайный ли это был помощник или возница с подводы, который все это время собирался с духом в кустах.
Впереди, где разбежался последний взвод батальона, среди разбросанного оружия, противогазов, саперных лопат и ранцев, расставив ноги, стоял младший лейтенант Ринк, со слезами злости на глазах, он ругался и матерился так, что если бы у бога были уши, то небо над головой лейтенанта должно было стать совершенно черным.
— Сукины дети, что вы делаете с оружием? Когда солдата понос разбирает, он и в кусты с винтовкой бежит! Шлюхи вы господа бога, куда разлетелись, раскорячив задницы? Ослы недоношенные, ублюдки вы кривые, жеребцы сопливые, давайте, давайте, чтоб копыта у вас звенели, уж он вам врежет бомбой в задницу!
Младший лейтенант был настолько страшен в своем гневе, что даже несшаяся на него в безумии запряженная в двуколку лошадь шарахнулась в сторону и, не разбирая дороги, влетела в канаву, перевернув свою двуколку. Мотки кабеля и зеленые ящики полевых телефонов вывалились на дорогу под ноги другим лошадям. Свалившаяся набок двуколка застряла своим большим колесом в кювете и не давала лошади понестись дальше к лесу, куда она стремилась изо всех сил, животное рвалось и билось в оглоблях, но вырваться не могло.
