— Ну ладно, — махнул наконец Ильмар, — попытаться можно… Только мы-то тут при чем? И какое отношение имеют к этому остатки моего бензина?

Теперь Уук заметно оживился.

— Видишь ли, у них там в Хаавлиском лесу есть машина, на которой можно догнать войска, но нет шофера. Прежние сослуживцы и просто знакомые офицеры у них найдутся в любом полку, там собрались такие мужики — только бы до войск добраться! Да и бензин у них на исходе, на дорогу не хватит. Вот мне и вспомнилось, что ты ведь старый автомобилист.

Когда Ильмар на это ничего не ответил, Уук льстиво продолжил:

— Ты только представь, какой это был бы ударный кулак, если бы нам удалось привести в леса какой- нибудь полк солдат вместе со всеми офицерами и оружием! Это тебе уже не с охотничьими ружьями таскаться, как сейчас. Пошли бы из поселка в поселок, русские побежали бы, как зайцы, разве русский устоит в бою против эстонца. Одним ударом очистили бы всю республику от скобарей, вот тогда и с немцами можно разговаривать, мы все же самостоятельная страна, как Финляндия, можем союзником стать. Если еще на день замешкаемся, они будут уже за Изборском и, считай, пропали в волчьей глотке! Думаешь, русские не знают, что делают? Они и не хотят выставлять эстонских парней против немцев. Они нарочно уводят наши дивизии в Россию, чтобы только оставить Эстонию без своей армии.

Уук выдержал паузу и попытался в темноте разглядеть выражение лица Ильмара. Затем он проговорил:

— Вдруг еще ненароком с шурином встретимся. Свой человек, с ним даже лучше всего поговорить, не так ли? Или он, чего доброго, тоже к коммунистам переметнулся?

— Нет, он не коммунист, — подумав, отозвался Ильмар. — Младший брат Рууда — тот да, совсем спятил, сперва в милиционеры подался, потом в парторги. Яан еще в эстонское время учился в Тондаском военном училище, он никакой не красный.

— Тогда порядок. Так поедешь?

Ильмара вдруг будто током ударило. В голове вспыхнуло захватывающее дух озарение: пробил его звездный час! До сих пор он всегда, был вынужден оставаться свидетелем чужого величия — и когда при открытии монумента участникам Освободительной войны фотографировал ораторов, и когда в годовщину республики увековечивал поселковых кавалеров Креста Свободы. В то время как разные деятели взбирались на трибуну и стаскивали с гранитных памятников белые покрывала, он лез с головой под черную материю, наводил на резкость матовое стекло, громыхал кассетами и нажимал на кнопку спускового тросика. И всегда так — кому белое покрывало, кому черное. Потом ходил от одной двери к другой и торговал фотографиями. Собачья должность, если подумать. Только и всего, что присутствовал при сем, когда свершалось событие. Если спросят: а ты что там делал? Как скажешь: да вот, мол, щелкал!

Теперь в его руках был спусковой тросик больших и важных событий. Не так ли бывало во все времена, что в смутные дни некий решительный человек в каком-нибудь комитете или совете склоняет чашу весов в свою сторону? Главное, чтобы такой человек нашелся.

В воображении Ильмара встала картина: он в лесу обращается с речью к офицерам. Разумеется, их созвал Яан. Они жадно ловят каждое его слово о том, чего от них ждет народ. Он не испугается, он вполне в состоянии это им сказать! В голове Ильмара звучат недавние доводы Уука. Конечно, они пойдут за ним. Военные всегда слабо разбирались в политике, они знают свое оружие и свои уставы, им обязательно необходим некто, способный наставить их на правильный путь.

Ильмар пытался найти в себе какие-то собственные слова, которые он скажет военным, но, видимо, мгновение было неподходящим, потому что на память приходили только разглагольствования Уука о том, что русские, мол, побегут как зайцы.

Черт с ними, нужные слова сами придут в нужный момент.

Полчаса спустя две нечеткие фигуры следовали через темное поле от хутора Ванатоа к поселку. Один из этих людей вел велосипед, другой поддерживал стоявшие на багажнике две десятилитровые жестяные канистры.

Из неосвещенного окна жилого дома на хуторе Ванатоа вслед ушедшим смотрела молодая хозяйка Хельга. Легкий шорох, с которым муж прокрался из передней на улицу, тут же встревожил сторожевой пункт в мозгу Хельги, сон будто рукой сняло. То, что она увидела из окна, только усилило ее страх. Вокруг нее, казалось, встали какие-то темные силы, кружили, словно привидения, тут и там. Что из всего этого могло выйти, было неясно. Если бы хоть знать, откуда надвигается опасность!

У Хельги возникло почти что необоримое желание окликнуть мужа, не дать ему уйти через темное поле в неизвестность. Но она поняла, что это не в ее власти. Ильмар только бы разъярился, если бы жена вздумала встревать в его дела.

Ильмар и Уук обошли кружным путем спящие дома поселка и направились в сторону Хаавлиского леса. Констеблю дорога казалась довольно знакомой. Он не оглядывался по сторонам и ни разу не замедлил шага. Лишь неподалеку от дома лесника он остановился, приложил ко рту руку и ухнул по-совиному. По мнению Ильмара, получилось не очень похоже, но этого, видимо, и не требовалось, так как где-то поблизости отозвались таким же человечьим уханьем и сразу же из придорожных кустов вышел вооруженный мужчина с белой повязкой на рукаве. Убедившись, что один из пришельцев Уук, он без слов, махнув рукой, пропустил их.

Их явно ждали. Темный двор разом наполнился невесть откуда высыпавшими людьми, которые безмолвно окружили пришедших. Уук был вроде привычен к такому порядку, потому что никаких признаков беспокойства не проявлял. Ильмару стало немного не по себе. Какой-то невысокий человек в мундире и с портупеей почти вплотную подошел к нему и протянул руку:

— Полковник Мардус.

— Саарнак, — буркнул Ильмар, торопливо переменил на руле велосипеда руку и пожал несколько небрежно протянутые ему пальцы.

— Очень приятно, — сказал полковник. — Я уже по словам господина констебля Уука был уверен, что вы, господин Саарнак, придете к нам на помощь. В нынешнее трудное время это святой долг каждого эстонца. Но ручаться головой все же нельзя, этот красный год здорово попортил наш народ.

— Так точно, — отозвался Ильмар и почувствовал, что это звучит глупо. Он не мог найти верного тона для разговора с этим маленьким полковником.

В пору собственной срочной службы ни один полковник никогда не подавал ему руки и не обращался к нему. А этот обратился к тому же столь торжественно, будто все время произносил речь.

— Давайте зальем прежде всего бензин, — весьма робко сказал кто-то за спиной Ильмара и разрешил этим положение. — А то там всего полбака, я смотрел.

Их направили за угол коровника. За ним стоял черный автомобиль: Ильмар бегло осмотрел его и начал заливать в бак бензин. Ему светили карманным фонариком.

— Откуда у вас этот русский «форд»? — спросил он у человека, который подсвечивал фонариком.

Тот хихикнул:

— Да тут одни товарищи подарили.

— Так уж и подарили?

— Даже умоляли, мол, сделайте одолжение, заберите себе, мы у вас вон сколько брали.

На том разговор и кончился. Ильмар обостренным чутьем угадывал, что вне крошечного желтого кружочка света от карманного фонарика стоят безмолвные люди, которые следят за каждым его движением и прислушиваются к каждому его слову. Не хотелось производить лишних движений и задавать вопросов. Над ними довлел дух безотчетной строгости, делать полагалось лишь самое необходимое. Действовать иначе было бы неподобающе, почти что подозрительно.

После того как бензин был залит, Ильмара позвали в дом посоветоваться. Он решительно переступил порог дома лесника. Уук заметил это и тихо сказал ему:

— Все в порядке. Лесник сам с мужиками приглядывает, чтобы воздух был чистым.

Окно было закрыто светомаскировкой из черной бумаги, а на углу стола горела керосиновая лампа. Полковник Мардус разложил на столе карту, вокруг которой сгрудились присутствующие в комнате люди. Теперь Ильмар смог впервые разглядеть всех. Большинство было одето в защитные офицерские френчи, перетянутые ремнями. Тем не менее собравшиеся не производили впечатления военных, скорее в них угадывалось что-то разбойничье. Оглядевшись в той мере, в которой это было уместно в тот момент, он понял и причину. Под френчами у них были рубашки без галстуков, воротнички помяты, заросшие лица тускло подсвечивались снизу пятилинейной керосиновой лампой. Углы комнаты растворялись в темноте, и помещение из-за этого выглядело округлым, словно пещера.