Мистер Ганнет схватил себя за голову: попугай превратился в пару синих ваз, в шляпу и перочинный нож, — выходит, что попугай и впрямь был волшебной птицей.

— Я продала попугая, — внезапно выпалила жена.

Инженер до того смутился, что моментально перестал обнимать жену и спустил ее с колен. Но она преспокойно уселась рядом с ним.

— Продать мою птицу! — громовым голосом рычал инженер.

— Да, он мне вовсе не нравился, Джем, — начала обиженно жена, — но зато мне очень понравилась возможность приобрести вазы, шляпу и маленький подарок для тебя.

Супруг отшвырнул подарок в другой конец комнаты.

— Видишь-ли, ведь она могла и не сказать правды, — продолжала мистрис Ганнет. — Она могла просто наговорить тебе целую уйму лжи — и тогда не было бы пределов несчастью.

— Никогда она не соврала бы ни полслова, — возбужденно заговорил мистер Ганнет, вскакивая с кресла и нервно шагая по комнате. — Это просто твоя преступная совесть… Преступная совесть заставила тебя струсить. Как ты осмелилась продать мою птицу?!

— Потому что она врала, — ответила жена, побледнев.

— Хотел-бы я, чтобы ты была хоть наполовину так правдива, как она, — завопил муж. — Ты… ты лживая женщина!

— Я… я избавилась от попугая, ради тебя, — заикаясь, сказала она. — Попугай ведь говорил о тебе такую ужасную ложь, что я просто не могла слушать этого.

— Обо мне? — мистер Ганнет даже сел от изумления. — Говорил обо мине ложь? Вот чепуха-то! Как же он мог говорить обо мне?

— Мне кажется, что это очень просто. Он мог говорить мне о тебе, так же легко, как и тебе обо мне, — заявила жена. — Да надо сказать правду, что эта птица оказалась еще более одаренной волшебным даром, чем ты говорил Джем. Она рассказывала о тебе положительно некрасивые вещи. Я их просто слышать не могла.

— Не воображаешь-ли ты, что ты говоришь с ребенком, или с дураком, — спросил сердито инженер.

Мистрис Ганнет тихо покачала головой, продолжая держать платок перед глазами.

— Первая его ложь насчет тебя, — начала мистрис Ганнет слабым, но ясным голосом, — касается того времени, когда ты достиг Генуи. Попугай наплел, что ты там посещал кафе-шантан, на другом конце города.

Одним свободным глазом жена заметила, что после этих слов инженер как бы окаменел в своем кресле.

— Я не знаю, существует-ли вообще там такое место? — продолжала она.

— Нет, да… мне кажется, что… что такое место есть, — проговорил он, заикаясь. — Я слыхал об этом… наши молодцы рассказывали.

— Но ты ведь там не был? — волнуясь, спросила жена.

— Никогда! — необычайно горячо запротестовал инженер.

— Ну, вот видишь, а между тем, эта злющая птица твердила, что ты частенько захаживал в тот шантан, — печально произнесла мистрис Ганнет, — а раз ты был так пьян, что даже разбил маленький мраморный столик, и бросил на пол двух служителей, и что, если бы тогда не присутствовал капитан другого парохода "Пурсвита", который забрал тебя оттуда, то тебя так скоро не выпустили бы. Ну, скажи сам, не ужасная-ли птица?

— Ужасная, — сухо согласился инженер.

— Хорошо, теперь слушай дальше: через несколько дней попугай заявляет, что ваш пароход "Курлей" бросил якорь в Неаполе.

— Я за все время стоянки в Неаполе ни разу не сходил на берег, — поспешил заявить инженер.

— Ну, вот видишь, а попугай врал, что ты был в Неаполе.

— Надеюсь, что ты будешь верить больше своему законному мужу, чем этой проклятой птице, — воскликнул инженер, вскочив с места.

— Конечно, я не верила птице, — сказала жена. — Я же тут все время бьюсь с тобою, чтобы ты, наконец, поверил мне, что птица не была правдивой, а ты так и не даешь себя разубедить в этом.

Мистер Ганнет вынул из кармана трубку и принялся ее закуривать.

— Как раз у самой гавани стояла девушка, продававшая фрукты, — продолжала жена, — и вот однажды, вечером, накупив в бесконечный раз у нее трехпенсовые фиги, ты обнял ее и хотел поцеловать, но ее возлюбленный, стоявший рядом, чуть не пырнул тебя кинжалом. Попугай говорил, будто ты тогда так испугался, что чуть не утонул. — Птица так напугала меня этими историями, что я положительно не находила себе места. Когда ты был в Суэце…

— Довольно, — заявил он непреклонным голосом.

— Мне и самой не особенно приятно повторять, что он говорил, насчет твоего пребывания в Суэце, — сказала жена. — Я просто думала, что тебе интересно знать об этом, вот и все.

— Не имею никакого желания, — пыхтя трубкой, проговорил инженер.

— Но теперь-то ты понял, почему я хотела избавиться от попугая? — спросила жена. — Если бы он тебе наговорил обо мне такую ложь, то ведь ты бы поверил!

— Нет, дорогая моя, — нет, не поверил бы ни слову, точно также, как и ты не поверила тому, что он говорил на мой счет.

— И я совершенно правильно поступила, что продала его? Не правда-ли, Джем?

— Совершенно правильно.

— Ты еще не слыхал самой ужасной лжи, — заметила ему жена. — Послушай только. Когда ты был в Суэне, то, если верить противной птице, ты…

Но тут муж стукнул по столу кулаком и решительно запретил ей говорить дальше на эту тему; он даже запретил ей произносить слово Суэц и предложил, вместо этого, позаботиться об ужине.

Только после того, как он услышал, что его жена занялась на кухне приготовлением ужина, он впервые призадумался над серьезностью создавшегося положения.

Потом его настроение круто переменилось и он в страшном возбуждении забегал по комнате, ломая себе голову над тем, кто бы мог сообщить об этом жене.

Вдруг он понял все.

— Это мерзавец, Дженкинс выдал меня с головой, — прошипел он. — Ну, да, как Божий свет ясно, что все это устроили проклятая кокетка Клюфинс и Дженкинс. А я-то еще хотел предупредить мистера Клюфинса, что влюбленный Дженкинс усердно переписывался с его женой! Вот уж я думаю, мистер Клюфинс изучил эти письма наизусть!

The Grey Parrot (1898)

Перевод Н. Сандровой

— Джордж, — сказал после вечернего чая капитан "Волны", сидевший со штурманом на палубе, откуда они наблюдали реку, — в этот рейс с нами поедет мой приятель, один из наших новых членов, брат Хэччинс.

— Надо полагать, из вашего Братства? — холодно осведомился штурман.

— Из Братства, — подтвердил капитан. — Он вам понравится, Джордж, это был один из самых крупных негодяев, каких видел свет.

— Однако… я не совсем понимаю, что вы этим хотите сказать, — спросил штурман, бросив на капитана возмущенный взгляд.

— Жизнь его чрезвычайно интересна, — продолжал капитан, — он перебывал в половине английских тюрем. Слушать его речи так же поучительно, как читать книги. И не сыскать человека веселее, чем он.

— И будет он устраивать здесь молитвы перед завтраком, как тот старый негодяй с толстой шеей и бледной физиономией, который плавал с нами прошлое лето и украл мои сапоги? — спросил штурман.

— Он их вовсе не украл, Джордж, — сказал капитан. — Если бы вы видели, как он плакал, когда я намекнул ему на ваши несправедливые подозрения, вас бы замучили угрызения совести. Он рассказал это на собрании, и все помолились за вас.

— Вы и ваше Братство — просто дураки, — сказал штурман с презрением. — Вас всегда надувают. Стоит только прийти к вам человеку и сказать, что он обрел благодать, как вы ему тотчас же доставляете приятный, легкий и спокойный заработок, а он начинает разгуливать с голубой ленточкой[4] и красным носом. Не уговаривайте меня, не поможет. Вы спрашиваете, почему я не примкнул к вам? Да потому, что я не хочу потерять свой здравый смысл.