Я вернулся на свое место, вызывая на сей раз интерес, а иногда восхищение и кивки этих могущественных людей. Положение вещей опять переменилось. Статус, этот странный и непостоянный бог, улыбнулся мне. Я обнаружил, что стою рядом с Нахтом. Он с добродушным выражением указал на ожерелье, словно говоря: «Молодчина».

Я посмотрел на Окно, потому что появился Эйе, принесший с собой особую атмосферу холода, жуткой сверхъестественности. Он поднялся на платформу, последний из награждаемых. В зале воцарилась гробовая тишина, как будто никто не смел даже вздохнуть во время встречи этих двух великих людей. Они мгновение пристально смотрели друг на друга, затем Нефертити опустила золотое ожерелье на шею своего отца, словно это была цепь, а не награда. Она пыталась заставить его служить себе. Похоже, ей это удалось. Эйе легко поклонился в знак почтения и сделал шаг назад, но потом снова посмотрел на царицу с едва уловимой улыбкой, которая сразу же вызвала у меня недоверие, и хлопнул в ладоши.

Из боковой двери появилась худощавая странная фигурка — маленький мальчик, которого я однажды видел с Эхнатоном. Он зашаркал вперед, опираясь на изысканный золотой костыль. Стук костыля об пол громко отдавался в затихшем зале. Лицо мальчика было удлиненным и обаятельным, тело угловатым и худым. Вид у него был такой, будто прежде он уже не раз бывал среди смертных. Я невольно содрогнулся и посмотрел на Нефертити. Она была потрясена, словно перед ней стоял призрак.

Мальчик подошел к Окну, и Эйе пригласил его подняться и встать рядом с ним. Нефертити, похоже, ничего тут не решала и наградила ожерельем и его тоже. Эти трое стояли вместе: царица в своем Окне, смотревшая вниз, на мужчину и мальчика. Что-то пока неизвестное создавалось здесь ради будущего.

— Кто этот мальчик? — шепотом спросил я у Нахта.

— Его зовут Тутанхатон.

— Кто он?

— Царский сын. Одни говорят, что его отец Эхнатон, другие говорят — нет.

— А кто его мать?

— Этого я не знаю. Но было бы важно узнать, ибо у этого мальчика есть роль, написанная для него Эйе в «Книге времени». Если время Атона закончилось, восстановят Амона. Тогда мальчика, вполне возможно, будут звать новым именем: Тутанхамон.

Затем Эйе пригласил царицу спуститься, что она и сделала вместе с дочерьми. В конце зала отворилась большая дверь. В комнате за ней было темно от сгустившихся теней. Послышались шорох и шарканье — люди расступались перед Нефертити. Она знала, что должна теперь пройти через большой зал, мимо этих больших людей и войти в ту темную комнату гордо и с достоинством. Она двинулась вперед, сопровождаемая Эйе, Хоремхебом, Рамосом и шаркающим мальчиком. Я снова подумал про Общество праха. Мне стало интересно, у кого еще есть золотые перья. Кто еще ждет в той комнате теней?

Царица прошла мимо меня, с лицом гордым и исполненным достоинства под большой короной. Я вспомнил восхитительные каменные лица в мастерской Тутмоса, и словно лучшее из них ожило сейчас в ее осанке, спокойствии и красоте. Лицо ее было сосредоточенным и властным. Но в то мгновение, что она глянула на меня, я увидел в ее глазах прежние золотые искорки боли. Затем дверь за ними закрылась, царица исчезла.

Когда зал взорвался бурей противоречивых криков и доводов, мое сердце сдавила такая боль, что перехватило дыхание. Нахт заметил это.

— Давайте выйдем наружу, — предложил он.

Пробираясь сквозь толпу, я старался отдышаться. Мне нужно было говорить, не переставать думать, двигаться вперед, в свое будущее, как это сделала она. Мне нужно было уйти от боли этой минуты.

— Как ваш сад? — услышал я свой голос, сам поразившись не относящемуся к делу вопросу.

Нахт понимающе улыбнулся. Я уже забыл, как он мне нравится.

— О, борется с пустыней, как всегда, — сказал сановник. — Но теперь, когда все изменилось, я возвращаюсь в Фивы. Почему бы вам не поехать со мной?

44

Мы с Хети стояли на пристани, пока на корабле Нахта шли последние приготовления. Город пустел. В гавани было не протолкнуться от пассажирских и грузовых судов, но осознание новой цели постепенно брало свое. Люди снова знали, во что они могут верить. Что же до меня, я не мог дождаться, когда покину жуткую иллюзию этого города.

— Найди свою семью, Хети. Возвращайся домой. И дай о себе знать. Уверен, мы еще встретимся.

Он кивнул:

— А вы — свою. Сейчас это самое важное.

— Спасибо. И не оставляйте усилий обзавестись ребенком.

— Не оставим.

Хети улыбнулся. Он мне нравился.

— В один прекрасный день мы вспомним обо всем этом за кувшином доброго вина из оазиса Дахла.

Он снова кивнул и обнял меня. Странные эти расставания, когда не хватает слов.

Итак, я отдался на волю Великой реки, которая несет всех нас к разным пунктам назначения и судьбам. Пока судно отчаливало от этой чужой, нереальной земли, Хети стоял, смотрел и периодически махал рукой, все уменьшаясь, пока наконец не исчез вместе с городом Ахетатоном, когда мы обогнули большую излучину. На мгновение я задумался, вернусь ли когда-нибудь сюда, и если да, то что найду. Потом я обратил свой взор вперед, к Фивам.

О путешествии домой мне почти нечего сказать, разве только что оно было чересчур медленным, северный ветер помогал нам справляться со встречным течением. Терпение мое иссякло, и я не мог спать. Сердце билось слишком быстро. Я видел, как проплывает мимо неменяющийся мир: долгий роскошный свет сумерек над болотами; тенистые великолепные рощи папируса; скот, пришедший к реке на водопой; женщины, моющие в реке посуду и стирающие белье; дети, с помощью воображения играющие без всяких игрушек, машущие нам руками и кричащие от полноты души, когда мы проходили мимо; небеса — всегда одного и того же дивного голубого цвета, поля — в той же зеленой дымке, превращающейся теперь в золотую; движущаяся вода с ее бесконечной сменой оттенков — серебристый, голубовато-зеленый, серый, янтарный, и чернота неведомых глубин под килем нашего судна.

Я вспоминал плавание в обратном направлении столько дней назад, когда этот дневник был еще почти пуст и я не знал, как все повернется. И вот теперь, сидя здесь в свете зари, когда мы приближаемся к великому и славному хаосу моего родного города, с его знакомыми шумами и криками, улицами и тайнами, вонью и ароматами, красотой и несчастьями, я ловлю себя на том, что рад, но и боюсь. Боги даровали мне благополучное возвращение туда, откуда я начал свое путешествие. Но действительно ли мы возвращаемся из подобных путешествий? Мы наверняка возвращаемся на исходную точку изменившимися. Мы не прежние.

— Откуда ты знаешь то, что знаешь? — спросила меня Нефертити.

Есть только один ответ:

— Потому что это случилось. Потому что теперь она ушла навсегда.

Это правда правдивой истории. Что-то утрачено. Что-то обретено. Что-то потеряно снова.

Я попрощался с Нахтом.

— Мы еще увидимся, — сказал он. — Уверен, у будущего есть для нас что-то в запасе. Поскорее приходите в гости — побеседуем о мире, изменениях в нем и о садах.

Я поверил, что так и будет. И с любовью и благодарностью обнял его, человека, которому, я знал, могу доверять.

Я иду по своей улице в свете раннего утра, снова — через знакомые переулки и площади, мимо дорогих магазинчиков, торгующих обезьяньими и жирафьими шкурами, яйцами страуса и покрытыми резьбой бивнями, мимо привычных лавочек на Фруктовой аллее и столярных и кузнечных мастерских, только открывающихся навстречу новому дню; под крышами, где прыгают дети и поют птицы, ничего не знающие о темном мире внизу. Назад к своей жизни и своему дому.

Я подхожу к деревянной двери. Обращаюсь с молитвой к божку в нише, который знает, что я в него не верю, затем толкаю дверь. Внутренний двор подметен и прибран, стоит серебристо-зеленая олива. Я прислушиваюсь к тишине. Потом слышу девичий голосок, задающий вопрос, и другой — на кухне. Я вхожу в комнату, вот они все — мои девочки, моя Танеферт с черными как ночь волосами и прямым носом, и ее глаза вдруг наполняются слезами. И я держу их всех в объятиях — долго-долго — и все же едва верю; что жизнь смогла подарить мне сейчас такое счастье.