— Я рад, что у нас состоялась эта небольшая беседа, — после долгой паузы сказал начальник полиции. — Следующая наша встреча, если мы еще встретимся, будет интересной для нас обоих. Удачи в принятии решения.

Нарочито вежливо он открыл дверь, позволил мне выйти и захлопнул ее за моей спиной. Захлопнул не особенно удачно, потому что, как я заприметил ранее, дверь слегка перекосилась. Вот тебе и широкий жест.

Меня вывели из полицейского управления — мимо стоявших рядами новых столов, за которыми сидели неопытные новобранцы, дожидавшиеся, пока кто-то скажет им, что делать, а затем — на Царскую дорогу. Было поздно, и никого, за исключением лунного света, на улицах не наблюдалось. В любом другом городе в любое другое время улицы по-прежнему кипели бы жизнью: в маленьких лавочках и палатках, освещаемых лампами, еще торговали бы разной снедью и предметами первой необходимости; шатались бы по улицам пьяные, ломая кто комедию, кто трагедию, или, стоя друг перед другом на подгибающихся ногах, выкрикивали бы свои восхитительные монологи о несправедливости и злой судьбе. Но этим вечером в этом городе внешних приличий и видимости люди пребывали в страхе. Они находились в домах, в безопасности. На улицах не было ничего, кроме тишины и теней, пока мы шли мимо монолитных сооружений этого кирпичного кошмара власти. Мне до смерти хотелось услышать, как залает собака, а другая ответит ей в дальнем конце города. Но в этом месте собак истребляли, чтобы они не лаяли по ночам.

Стража проводила меня до моей комнаты и ясно дала понять, что всю ночь проведет у моих дверей. Не ради моего покоя, естественно. Я вошел в комнату, которую покинул два дня назад. Стражники дали мне фонарь, и я стоял и смотрел, что изменилось. Кувшин стоял у кровати. Я понюхал воду — затхлая, с тонкой пленкой пыли. Кровать и простыни — нетронуты. Статуэтка Эхнатона — на прежнем месте. Я поводил фонарем над полом — не осталось ли каких-нибудь следов. И ничего не увидел. Я сел на кровать, достал этот дневник и записал все, что запомнил о последних двух днях.

Вернулся я лишь к одному — к выражению мимолетной заминки, легкой тенью промелькнувшей на лице Маху при упоминании имени Эйе. Кто этот человек? Смогу ли я поставить на неизвестную силу этого имени, хотя бы на несколько дней? Все может быть. Но мне казалось рискованным ставить на кон свою жизнь или жизнь своей семьи, опираясь на высказанную наобум догадку.

Я сидел, глядя во двор, освещенный полной луной — подругой ночной работы на протяжении всей моей жизни. Сколько ночей провел я под ее светом, видя окружающее в темноте? Ночная жизнь нашего мира, когда бог преодолевает в своей ладье опасности Загробного мира, а я — по-своему — преодолеваю свои (пешком, разумеется). Вместо того чтобы преспокойно спать с Танеферт, я слишком много ночей провел, разбираясь в мрачных последствиях ужасных преступлений и невосполнимых трагедий. Сожаления всегда приходят к нам, когда уже слишком поздно изменить то, что мы совершили.

Раскатав лист папируса, чтобы начать новую запись, как раз в тот момент, когда я исчерпал все мысли и возможности, я обнаружил иероглифы, написанные не моей рукой:

Меня охватила дрожь. Я снова осмотрел комнату, словно кто-то мог стоять в тени с ножом в руке. Но никого не было. Эту запись, должно быть, сделали — могли сделать — в любой момент за последние несколько дней. И мне ничего не оставалось, как поверить: кто-то оставил эти строки здесь, зная, что я найду послание приблизительно в это время, возможно, именно сегодня вечером; требовалось сообщить мне нечто, что не могли или не желали передать каким-либо иным способом. Но кто, как и почему?

Я прочел иероглифы. Вот мое истолкование.

Загадочные инструкции! Они казались бессмыслицей. Я снова прочел их. Я видел некрополь рядом с поселком ремесленников. Еще, конечно, в северных скалах вырубались гробницы для знати и царской фамилии. Но как может человек спуститься с Загробный мир, следуя указаниям и молитвам из «Книги мертвых», если только он сам не умер? А затем появились два знака надежды: иероглиф устойчивости — колонна власти, воздвигнутая перед богами, чтобы восстановить порядок в мире. Изображение этого иероглифа надевалось на умершего в качестве амулета. И затем последние иероглифы: «Знак ее — Жизнь». Символом жизни был анх — крест с петлей в верхней части, который я повсюду видел в этом городе, его передал мирозданию Атон.

«Знак ее». Была ли она источником этого странного послания? Если так, было ли это подтверждением того, что она все еще жива и указывает, как ее найти? Возможно. Но почему таким диким способом? И тут пришла другая мысль: не играет ли со мной Маху, заманивая посредством этой головоломки в роковую ловушку? Выбора у меня не было. Я не мог оставить записку без внимания и вынужден был действовать, пока на моей стороне оставалось преимущество темноты и внезапности.

У моей двери стояла стража, но охраняла ли она пустую терраску под окном? Я с минуту смотрел в окно — никто мимо не прошел. Я прислушался у двери и услыхал, как два стражника тихо переговариваются, прохаживаясь взад и вперед. Я вернулся к окну, и лунный свет указал мне путь: по террасе и через стену.

Я пишу эти слова, не зная, напишу ли когда-нибудь что-нибудь еще. Будет ли что рассказать? Или этот дневник найдут и вернут тебе, Танеферт, возлюбленная моя? Что еще я могу написать на этом свитке, возможно, последнем, кроме как послание к тебе и девочкам? «Я вас люблю». Достаточно ли этого? Не знаю. Оставляю следующие пустые листы в глубокой надежде, что скоро они заполнятся новыми записями, а не останутся — только не это, Ра, прошу тебя! — пустыми после моей смерти.

25

Есть мудрецы и ясновидящие, которые утверждают, что посещали в видениях Загробный мир. Они морят себя голодом или поют по-птичьи, и все, что мы, смертные, можем сделать, — это поверить или не поверить и сказать: «Эти люди безумны. Заприте их в темнице, где только камни и тишина, чтобы их видения и немыслимые россказни не пугали нас».

И вот теперь я — один из таких людей, и должен найти слова, чтобы объяснить данную тайну.

Я слышал, как стражники под дверью разыгрывают партию в сенет, бросая кости и передвигая фишки по длинному, извилистому пути случайности, счастливых и несчастливых полей. Мне повезло, потому что игра захватила их. Скука — величайший дар бога удачи беглецам. Взяв лишь кожаную сумку, я перемахнул через подоконник и бесшумно приземлился на терраске. Посидел с минуту в узкой полоске тени, потому что все еще стояла полная луна и серебристый свет очерчивал призрачные силуэты деревьев и зданий, превращая все в обширное и совершенное подобие несуществующего ночного мира.

Хорошо, что я выждал, поскольку тут же мимо меня, на расстоянии двух вытянутых рук, неторопливо прошествовал стражник. Он смотрел на звезды. Я увидел, что его волосы нуждаются в стрижке, что сандалии на мозолистых ступнях, облитых серебристым светом, совсем разваливаются. Остановившись, он Мгновение смотрел вверх, затем горестно вздохнул, о чем-то думая — о своей судьбе или, возможно, о долгах, — и возобновил обход. Я мог бы броситься на него, резким движением свернуть шею, не дав произнести ни звука, но в этом не было необходимости — наверняка у него есть семья, которая будет скорбеть о невосполнимой утрате. Зачем преумножать скорбь этого мира? И кроме того, его отсутствие или обнаруженное тело встревожат остальных. Лучше ускользнуть незамеченным. Не стоит оставлять следов, ведь в первую очередь все обращают внимание на перемены.