— Нас никто не видит? — спросил я.

— Нет. Я построил этот дом ради уединения.

Стены были высокими, а лягушки вокруг пруда квакали так громко, что заглушали нашу речь. Нахт налил всем вина.

— Почту за честь предложить вам убежище.

— Всего лишь на одну ночь.

Он наклонил голову.

— Значит, вы выжили на охоте Маху. Как видно, предполагаемой уткой были вы.

— В городе говорят о моей гибели?

— Не то слово. Она подкрепила ощущение всеобщей беззащитности. Сначала Нефертити. Затем молодой сотрудник полиции. Теперь вы. Все убеждены, что ее убили. И очевидно, что город по-прежнему не готов к этому не в добрый час задуманному Празднеству. Гости прибывают и находят жилье незаконченным, поставки недостаточными и фараона без царицы. Все это, похоже, перерастает в хаос.

— Кто-то за всем этим стоит, но это не Эхнатон, — заметил я.

— И не Маху, если это то, о чем вы думаете. Каким бы он ни был, он известен своей преданностью и не так глуп, чтобы убить вас на своем приеме.

— Тогда кто?

Нахт покачал головой:

— Не знаю. Но вы, наверное, близко подобрались, раз вам оказывают подобное внимание.

— У меня такое чувство, что я иду в никуда, а время быстро истекает. Очень скоро водоем опустеет и высохнет.

— Мы знаем, кто была погибшая девушка, и знаем кое-что из того, что случилось в ту ночь, — подбадривая, напомнил Хети.

— Кто мог бы желать смерти Нефертити? — спросил я у Нахта. — Кто захотел бы расшатать основы государства? Рамос?

— Мне так не кажется. Рамос находится в самом центре нового порядка. Он обожает царицу и, сдается мне, предпочитает иметь дело с ней, а не с фараоном, потому что у нее более практический подход к делам Великой державы, чем у него. Он одержим своим великим проектом и новой религией.

Я всмотрелся в остаток вина в своем бокале.

— А как насчет жречества? Сторонников Амона? Какого рода власть они могли бы здесь иметь?

— Суть замысла об этом городе состояла в том, чтобы создать столицу, отделенную и от них, и от их политических сторонников в Фивах и Мемфисе, — сказал Нахт, наполняя мой бокал.

— Но ведь они наверняка все еще сохраняют свою власть. Эхнатон мог изгнать их, но не мог же он уничтожить целые семьи, целые поколения. А без борьбы они не сдадутся.

Нахт кивнул и посмотрел на темную листву сада.

— Я был одним из них. Однако же теперь я здесь. Нас оказалось много, избравших практичный путь обращения к Атону. Но это был больше чем прагматизм. Жрецы Амона были, разумеется, не просто жрецами, хотя они поклонялись этому богу, совершали ритуалы и устраивали праздники. Как вы знаете, у них имелись и обширные экономические интересы. Они владели большим количеством земель и богатств. Их коммерческие и политические устремления постоянно сталкивались с интересами царедворцев. В какой-то момент те или другие неизбежно должны были сделать решительный шаг для достижения абсолютного превосходства. Теперь у меня есть личные сомнения насчет Большого дома и их переживаний, но… — спокойно улыбнулся он, — тогда я подумал, насколько интереснее будет посмотреть, что произойдет, когда Эхнатон вовлечет нас в свое просвещение. Возможно, в итоге оно обернется большой пользой для многих людей. Оно открыло множество дверей, прежде закрытых для людей одаренных, но не родовитых. Оно вывело дело служения богу из тщательно охраняемой секретности храмов на белый свет, на всеобщее обозрение. Есть в нем что-то такое, в его лучших формах, что учит людей не бояться жить. Давайте не забывать, что семьи Амона, как правило, отвратительны. Они воспринимают свое господство как должное. Особым удовольствием было видеть потрясение и изумление на их надменных лицах, когда Эхнатон и Нефертити лишили их власти и богатства. Добро пожаловать, человеческая раса!

Нахт, как видно, не испытывал неловкости от своего признания.

— Но, обратившись к Атону, вы, конечно, и свое состояние сохранили, — заметил я.

Он улыбнулся:

— Не вижу смысла разрушать свою жизнь и труды моих предков только ради того, чтобы отстоять точку зрения, особенно учитывая, что согласен я с ней не был. Это оказался способ превратить их усилия в нечто новое, более серьезное. Мне захотелось воспользоваться новыми возможностями. Думаете, я поступил неправильно?

— Нет, я думаю, что вы совершили необходимый поступок.

— Но, значит, неправильный?

— Я осторожно обращаюсь со словами «правильный» и «неправильный». Мы слишком уж легко используем их для того, чтобы судить о вещах, судить которые не способны. И я не мог бы сказать, что увиденное здесь, в Ахетатоне, правильно. Люди есть люди: алчные, тщеславные, чванливые, беспечные. Это не меняется.

Он кивнул:

— Конечно. Путь труден. Вещи запутываются и усложняются, как только спускаются из царства идеала в человеческую неразбериху. Здесь много людей, серьезно сомневающихся в отношении дальнейшего развития событий. Они видят, что идеализм сменяется фанатизмом. Все та же старая, своекорыстная борьба за личную власть. Но — возвращаясь к вопросу об Амоне — вполне вероятно, что здесь они тоже есть, под маской обратившихся, ждут, быть может, указаний и возможности свергнуть новый режим.

Я выпил еще вина. А затем в голове у меня всплыло имя.

— А Хоремхеб?

Нахт резко выпрямился.

— А вот с этим именем надо считаться.

— Мы познакомились с двумя юными стражами, которые казались просто влюбленными в него.

— Я не удивлен. Он явился как будто из ниоткуда, выстроил блестящую карьеру, женился на безумной сестре царицы и теперь расчищает себе путь наверх по военному древу, приводя в движение всю армию.

— Кто эта безумная сестра?

— Мутноджмет. У нее должность придворной дамы, но ее держат вдали от двора. Говорят, что-то в детстве с ней произошло и она страдает от тяжелых депрессий, истерии.

— И он на ней женился?

Нахт кивнул.

— Должно быть, ему страстно чего-то хотелось. Не могу представить, чтобы этот брак был заключен по сердечной склонности.

— И он приедет сюда?

— Кажется, завтра или послезавтра. Как и Эйе.

— Кто такой Эйе?

— Придворный, который редко появляется на людях. Насколько мне известно, его титулы не простираются выше Главного возничего. Но он дядя фараона и, похоже, фараон к нему прислушивается.

— Значит, шакалы собираются.

20

Когда я проснулся, лучи раннего солнца, пробивавшиеся под неподвижно висящую занавеску, движение и разговоры за ней мало помогли справиться с чувством глубокого беспокойства, как после дурного сна. Требовалось движением, действием бросить ему вызов, поэтому я торопливо оделся, умылся, чтобы немножко приблизить реальность нового дня. Кое-как пригладил волосы. Во рту стоял вкус скисшего молока. Я прополоскал рот. Мне хотелось есть. И необходимо было справить малую нужду.

— Хорошо ли спали? — спросил Нахт, ждавший меня вместе с Хети.

— Отлично. Если не считать странных снов.

— А какие сны не странные? В этом-то их смысл. Сверимся с сонником, чтобы истолковать их?

Я покачал головой. Нахт улыбнулся.

— Каковы ваши дальнейшие планы? — спросил он.

— Учитывая уровень моей непопулярности в этом городе в настоящий момент, вероятность того, что история о моей несомненной смерти лишь ненадолго защитит меня, и тот жестокий факт, что дни бегут быстро, я решил просить аудиенции у Эхнатона. Мне кажется, самое время поставить его в известность о происходящем. Кроме того, я не смогу выполнять свою работу, если мне придется скрываться.

Нахт в раздумье покачал головой.

— Сегодня состоится общественная церемония в честь Мериры. Его назовут верховным жрецом Атона. Эхнатон может оказаться слишком занят, чтобы вас принять.

— Верховным жрецом? Я думал, Эхнатон — верховный и, более того, единственный жрец Атона. Я думал, что в этом-то все и дело.