Меня оставили после уроков. Учительнице не удалось вытянуть из меня ни одного слова, даже лжи. Я не знала, что сказать, я не знала, что случилось со спицей. Спица стоила от силы два эре, но я была в отчаянии. Учительница запретила мне вязать чулок до тех пор, покуда я не сознаюсь, после чего мне дадут новую спицу. Я совсем растерялась, все произошло так неожиданно. Если б только я могла сочинить что-нибудь или хотя бы просто сказать, что испортила спицу, но я не могла придумать, как это случилось. Я понимала, что должна в свое оправдание объяснить, как испортила спицу, но, видно, в тот день находчивость изменила мне.
Ушла я из школы, когда совсем стемнело.
А дома все было перевернуто вверх дном. Ни мать с красным от слез лицом, ни расстроенный и жалкий отчим не обратили внимания на то, как поздно я пришла. Если бы я совсем не вернулась домой, они бы и этого не заметили. Мать, видно, забыла даже, что я не обедала, и налила мне только немного кофе.
Отчим прижил ребенка с какой-то женщиной из нашего же поселка; у нее он проводил все свободное время, а она, зная, что отчим женат, не придумала ничего лучшего, как подать на него в суд. А законы того времени гласили, что мать ребенка не может получить пособие от отца, если он женат на другой женщине.
Как раз в тот день принесли судебную повестку, и мать, не подозревавшая об этой истории, едва не сошла с ума.
Да, это был сущий ад! Моя тихая мать отпускала отчиму оплеуху за оплеухой, он отвечал ей тем же. Прибежали соседи и разняли их, но мать, потеряв свое обычное уважение к соседям, попросту выгнала их из комнаты, не стесняясь в выражениях.
— Хвастливые обезьяны! Грязнули! Пошли вон! — вне себя от ярости кричала она.
В тот же день о скандале знал весь фабричный поселок.
На суд вместо матери пошел ее брат, и оба преступных любовника — отчим и бедная женщина, имевшая уже четверых незаконнорожденных детей, — были рады, что хоть не угодили в тюрьму.
— Тебя-то следовало посадить, — заявила мать отчиму. — Скажи спасибо Альме, что избавился от тюрьмы. Я работала с ней и знаю, как ей трудно приходится. Но если ты будешь продолжать в том же духе, кончишь больницей! И уж придется тебе там поваляться! Слышишь?
— И это говорит моя жена! — воскликнул отчим, которому ничего не стоило прикинуться несчастным, когда это было необходимо.
— Да, это говорит твоя жена, — решительно повторила мать. — Подумай о том, как ты поведешь свою «благородную» тетушку, ту самую, что сидит чуть ли не на одном стуле и уж во всяком случае на одном стульчаке с женой священника, и всю свою милую родню к Альме в Южное предместье, где она живет теперь со своими детьми, — ей ведь пришлось уйти с фабрики, — и покажешь им своего последнего ребенка. Думаю, это будет полезно вам всем.
Отчим сдался и замолчал, а мать высказала ему все, что накипело у нее на душе.
На другой день мать отправилась в город за ребенком, которому исполнилось уже полгода. Но малышка не осталась у нас, потому что, как только отчим ее увидел, он стал кричать и ругаться, словно сумасшедший, опять сбежались соседи, и матери пришлось отнести девочку обратно.
Тем временем история с учительницей шла своим чередом.
Чулочная спица не давала ей покоя. Мне пришлось смириться и стать послушной. Фрекен тиранила меня целую неделю. Во время уроков я должна была стоять возле ее стола, и каждую перемену она заставляла учеников кричать хором: «Скажи правду! Скажи правду!»
Я не ела, не спала, а дома продолжались скандалы из-за суда и незаконного ребенка, и меня совсем не замечали. Каждый день я с радостью убегала от домашних ссор в школу, надеясь, что учительница забудет наконец про спицу. Но не тут-то было! Мне по-прежнему приходилось подниматься со скамьи и стоять возле ее стола.
— Признайся, и мы начнем читать утреннюю молитву!
Я молчала.
— Ну, раз так, ты не смеешь молиться с нами! Незачем тебе и складывать руки!
Ребят начало разбирать любопытство. Что же я в конце концов сделала со спицей? Может, уколола ею кота? Или взрослого человека? Они никак не могли понять, почему из-за простой спицы поднялся такой шум. Должно быть, здесь пахнет по меньшей мере покушением на убийство! А я не спешила объяснить, в чем дело, я только молчала, а дома по ночам плакала на своем диване. Тем временем в школу проникли слухи о незаконном ребенке отчима. Как-то раз на этой страшной неделе, когда я, по обыкновению, сидела во время перемены в классе, одна из девочек просунула в дверь голову и сказала ехидным тоном:
— А завтра ты останешься дома и будешь нянчить свою сестру.
Это была Анна, дочь мастера. У нее еще не выпали молочные зубы, они торчали во рту, как маленькие лопаточки; волосы ее были взъерошены. Сбоку на красной ленте висела вышитая даларнская сумочка для носового платка. Я всегда завидовала Анне, потому что у нее была эта сумка. У меня ведь такой никогда не будет. Эти красивые сумки носили почти все девочки — разумеется, если у их родителей хватало денег. Такие же сумочки были у мартышек бродячего шарманщика. Они висели прямо на черной шерсти. Мне показалось, что зубастая Анна, строившая мне в дверях гримасы, похожа на чертову мартышку.
К вечеру во рту у Анны недоставало двух передних зубов, с лентой, на которой висела сумка, было раз и навсегда покончено, а сама сумка, после того как я втоптала ее в дорожную колею, была вся перепачкана грязью и глиной.
На следующий день учительнице пришла в голову новая мысль.
К тому времени я совершенно отупела, не отвечала на вопросы, а как только кто-нибудь из ребят подходил близко, сжимала кулаки и, грозилась поколотить. Анна уже больше не решалась сплетничать — боялась, что я изобью ее еще сильнее.
Когда уроки кончились, учительница подозвала меня. Наверно, она, так же как и я, устала от бесконечной истории со спицей. Бывает, что мелочные люди устают от самих себя. А может быть, она поняла, что ей так никогда и не удастся достойно выпутаться из этой истории, если она наконец не сломит моего упорства и не заставит отвечать на ее вопросы. По-видимому, фрекен твердо решила покончить с этим делом. Она торопливо выпроваживала учеников домой, а те сгорали от любопытства и были уверены, что я получу хорошую взбучку.
Учительница даже вышла посмотреть, все ли ушли.
— Почему ты до сих пор здесь? Отправляйся домой! — услышала я.
— Не бейте ее! — Это был Альвар, и по голосу я поняла, как он напуган.
— Фу ты, — недовольно фыркнула учительница.
— Не бейте ее, я достану новую спицу! — крикнул он высоким, звонким голосом.
— Ничего ей не будет, я хочу только поговорить с ней об одном деле. Иди домой! — Фрекен еще долго стояла в сенях, дожидаясь, пока уйдет Альвар.
Неожиданное заступничество Альвара нисколько меня не обрадовало. Едва ли можно было рассчитывать на помощь больного и оборванного малыша. Вот если бы на его месте был кто-нибудь из «благородных» детей! Но, откровенно говоря, мне было все равно. Спица! Что бы такое соврать про спицу? Как все это противно, — кажется, именно так я тогда подумала. Я уже знала, что такое ложь: это когда я купила леденцов на последние пять эре, которые мать дала на дрожжи, а потом пришла домой и наврала ей. Но спица меня смущала. Все это так глупо, что даже и соврать нечего. Все равно что признаться, будто ты утащил единственную крошку хлеба у цыпленка, — да, да, это почти то же самое.
Войдя в класс, учительница подошла прямо ко мне.
Чулок со злосчастной спицей лежал на самом виду. Она вынула из стола большой острый нож, и я слегка вздрогнула. Но тут же успокоилась. Чему быть, того не миновать, и если мне отрежут голову — это в конце концов не так уж страшно: дома вечно скандалы, здесь — и того хуже.
— Ты положила спицу вот так на стол… — начала фрекен и вытащила спицу из петель.
Тут я впервые заговорила.
— Теперь и чулок испорчен! — крикнула я. — Он же весь распустится!
Это окончательно смутило фрекен. Кто бы мог подумать, что ребенок окажется такой бестией? После целой недели мучений она ожидала от меня покорности. Но вот она постепенно успокоилась, а я замерла, ожидая порки или удара ножом.
